Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась (первая книга .TXT) 📗
Говорили-разговаривали Миколка с дедом, отдыхая под пахнувшей смолой елью. Потом показалось им, что по путям прокатил на дрезине немецкий патруль, и решили они подобру-поздорову еще дальше в лес податься. Пора и место для ночлега выбирать.
Тащить пистолет деду было, видать, не так уж и легко: то и дело останавливался он и поправлял ремень. Тогда Миколка набрался смелости и попросил деда дать ему понести немножко пистолет, покуда он, дед, хоть чуть-чуть отдохнет от ноши. И с величайшей осторожностью нес мальчишка оружие, поглаживал черное дуло, не обращая внимания, что оно и поржавело малость, и поцарапано. Торжествовал Миколка: доверие, как-никак. И целился из пистолета в осины, в поросшие мхом камни-валуны, затаив при этом дыхание.
Не пистолет, а винтовка! И стреляет, должно быть, как настоящее орудие. Теперь им никакой немец не страшен. Правда, неплохо было бы разок пальнуть для проверки. И пристал Миколка к деду с уговорами:
— Надо бы узнать, как он стреляет. Давай попробуем, а?
У деда не было никакой охоты поднимать стрельбу в лесу, но и отказаться от такого большого соблазна не хватало сил. И не умел он переубеждать внука.
— Ладно, — бурчал дед. — Вот разложим костер, тогда и проверим наше оружие…
Место для ночлега облюбовали хорошее. Старые ели стремительно поднимали свои вершины в небо, на котором уже вспыхнули первые звезды. Ели взбегали на пригорок, поросший вереском, папоротниками и устланный брусничником с гладкими-гладкими блестящими листьями. Еловые ветви, как мохнатые лапы, лежали друг на дружке, и сквозь них было не так-то и легко пробираться. А под ними — тишь, уют, как в шалаше. И ветер сюда не проникал, а только шумел, застревая в вершинах, и дождь не пробивался к земле сквозь густые заросли.
Натаскали они на пригорок сухой листвы, мха и, постелив еловые ветви на землю, устроили такие мягкие постели, что дед даже крякнул от удовольствия.
— Получше твоего топчана в вагоне будет, браток! Воздух чистый, ароматы разные лесные, «перина» мяконькая, — ну, чем тебе не буржуйская спальня!
— А ты, дедушка, когда-нибудь ночевал в буржуйских спальнях? — спросил Миколка.
— Ночевать не ночевал, но знаю, что постели у буржуев солидные, пышные… С толстым брюхом на полу не очень-то выспишься. Не то, что мы с тобой…
Собрав хвороста и разложив костер, дед с Миколкой долго следили за веселым пламенем. Пламя вскидывало кверху языки, швыряло в темноту искры, потрескивало, и вокруг становилось светлее, а за соседними деревьями темнота сгущалась, тени мрачнели. Весело было у костра. Не так слышны пугавшие Миколку лесные звуки и шорохи. Правда, нет-нет да и спрашивал он деда:
— А это кто такой кричит?
— Должно быть, заяц поет на опушке, — посмеивался дед.
— А это кто ухает на весь лес?
— Это сова.
— А когда же мы пальнем из пистолета? Давай попробуем! И волки разбегутся, как услышат… Да и веселее нам будет!
— Волки, брат, не так и страшны! Теперь двуногие звери куда опаснее волка. А стрелять попусту не стоит, патронов жаль…
— Так ведь надо ж узнать, исправный у нас пистолет или нет!..
Знал Миколка, что затронь только у деда его солдатскую струнку, не устоит он, согласится! И дед согласился. Миколка, конечно, был уверен, что ему и будет доверено произвести первый выстрел. Да припомнил дед ту давнишнюю охоту на коршуна и наотрез отказал ему. Самолично стал готовиться к стрельбе. Сделал метку на высокой ели и отошел на десяток шагов, принимая боевую позу. Поднял пистолет и давай целиться. Целится, а голову подальше от пистолета отворачивает, опасается, как бы чего неожиданного не вышло. Боится повторения истории с «орудией», ясно. Глаза заплющил да кричит Миколке:
— Прячься за елками, а то, чего доброго…
Миколка сразу кинулся за толстый ствол, только нос и высунул, следит, затаив дыхание, за дедовыми приготовлениями. А тот все дальше руку вытягивает с пистолетом и на мишень уж вовсе не смотрит, в сторону голову повернул.
— Правей, дедушка, правей бери! Не попадешь так! — волнуется за елью Миколка.
И отважился наконец дед Астап, закрыл глаза да как нажмет на курок. И показалось Миколке, будто молния шибанула в ту ель с меткой на стволе! Дрогнуло дерево-великан, затрепетало от корней до вершины и посыпались на землю иглы да шишки. Грозный шорох прошел по лесу. И пламя в костре, взметнувшись кверху, едва не погасло совсем.
Дед и Миколка посмотрели друг на друга с видом победителей.
— Вот это «орудия», вот это бьет!
— Еще как бьет! Почище батареи артиллерийской! — подхватил восторженно дед Астап и, осмелев, дунул в дымящееся дуло пистолета.
И долго потом они толковали про силу своего оружия. Миколка и так, и этак намекал деду, что настал черед пальнуть и ему, боевому другу дедовому, а тот вроде и не понимал намеков, устраивался спать. «Орудию» он положил себе в изголовье: понимай сам, друг боевой Миколка, — пистолет опробован, все в порядке.
Тревожен был их сон. По лесу проносились какие-то звуки, угрюмо шумели вершины елей, протяжно и уныло гудели стволы. Изредка пробивались капли дождя. С тихим шелестом скатывались они с еловых иголок и шипели, падая в костер. В отдалении рокотали не то раскаты грома, не то отзвуки стрельбы. В полночь небо стало вдруг красным. Краснота то блекла, то вдруг снова наливалась багрянцем, как огромное окровавленное око. Сполохи далеких зарниц нагоняли страх. Казалось, вот-вот займутся пламенем вершины елей и пойдут полыхать. И мрак на земле становился еще чернее и непрогляднее.
Ветер не унимался и доносил с собою отголоски каких-то криков и стонов. Словно бы кто-то бросал в черный простор неба мольбы о помощи или звал к мщению.
Миколка догадывался, что дед не спит, прислушивается к ночным звукам, вон даже к земле ухом приник. Нет покоя старому солдату…
— Ты во что вслушиваешься, дедушка?
— Да ничего, внучек, это я так, — спохватился дед Астап, понимая, что и Миколке сейчас не до сна. — Ты спи спокойно, а то нам рано вставать…
Но теперь уже было ясно, что где-то не унимается стрельба, и Миколка потребовал от деда определенного ответа:
— Ты не скрывай от меня, а скажи, что это за стрельба?
— А что ныне может быть? Не иначе, немцы деревню грабят и людей пулями косят… Глянь вон на небо, зарево как полыхает, — значит, хаты горят.
Когда немного притихло, Миколка с дедом все же уснули под еловой крышей. Но к утру, едва на горизонте начало светлеть, опять тревожно стало в лесу. Миколка прислушался к пугающим звукам, насторожился. Похоже, в лесу кто-то плачет навзрыд. Вот уж и причитания можно разобрать:
— О боже мой, боже мой…
И еще что-то приговаривал тот голос, но Миколка слов не разбирал, а рыданий таких он, казалось, еще никогда во всю свою жизнь не слыхал.
Поднялся Миколка тогда на ноги.
— Вставай, дедушка. Плачет кто-то. Близко совсем. Помочь надо…
Прислушался и дед Астап.
— Верно, плачет. Ну что ж, пойдем, внучек. Не забудь только мешок наш с харчами…
А Миколка еще выгреб из теплых угольков костра с десяток печеных картофелин и бросил в торбочку. От картофелин тянуло вкусным запахом; мешок, перекинутый через плечо, согревал Миколкину спину. В лесу было прохладно, тянулся сизый туман, а кусты и травы осыпало ледяною росой. Руки сводило от влажной прохлады утра. А приложишь ладонь к мешку, как все равно к печурке, — и ничего!
Рассвело.
Голоса слышались все отчетливее, все громче становился плач.
Вот Миколка с дедом увидели небольшую поляну на краю леса. Задержались и спрятались в зарослях можжевельника. Стоят и молча всматриваются вперед. А впереди на поляне…
— Пошел бы ты назад, Миколка, — вдруг тихо проговорил дед Астап. — Зачем тебе видеть такое! И до чего подлые дела творят выродки…
Стиснул Миколка зубы и стоит на месте, ничего деду не отвечает. Глаз с поляны не сводит. А там, под высокой развесистой сосною, человек стоит. Среднего роста, в плечах широкий, кряжистый. С непокрытой головой, волосы спутаны, на лоб свисают. Одет в простую крестьянскую свитку, самотканые штаны. Разутый, он зябко переминался, будто покачивался. Из-под разорванного ворота полотняной сорочки выглядывала тельняшка в синюю с белым полоску.
