Великий перевал - Заяицкий Сергей Сергеевич (первая книга TXT) 📗
— А сейчас он из ружья стреляет.
— Он что же большевик?
— Большевик. А ты тоже большевик?
— Не знаю.
— А кто тебя застрелил? — спросила девочка.
— Какой-то солдат с автомобиля выстрелил.
— Папаня сказал, что ты очень богатый.
Вася вспомнил дом тетушки, в котором он жил, как в тюрьме, и ответил:
— Это тетушка богатая, а не я.
В это время в кухне послышались мужские голоса.
— Папаня, папаня, — закричала девочка и побежала в кухню.
«Должно быть это сам Сачков пришел», — подумал Вася.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел, как показалось Васе, необыкновенно высокий человек, повидимому едва державшийся на ногах от усталости.
— Ну, как живем? — спросил он, ставя в угол ружье и тяжело садясь на стул. — Фу, жаркие денечки! Ты, Марья, скорей оладьи-то давай, — крикнул он жене, нам засиживаться некогда. Федор, ступай сюда, посмотри какого я красавчика подобрал. Федор, слышишь что ли?
В это время Марья вошла в комнату, неся в руках миску румяных оладьев. Вслед за нею вошел...
Вася, забыв про свою рану, так и подскочил на постели, но тут же со стоном упал на подушку. Это был Федор, его приятель Федор!
IV. НОВАЯ ЖИЗНЬ
Как-то утром Иван Сачков вернулся домой и сказал жене:
— Ну, Марья, радуйся, назначили перемирие, победа за нами, пока что воевать кончили. И тебя можно домой отправить, — прибавил он, обращаясь к Васе.
При этих словах у Васи невольно сжалось сердце. За эти дни он уже успел привыкнуть к семье Сачкова. Он вспомнил, каким одиноким и заброшенным он лежал у тетушки в имении, когда вывихнул себе ногу. Эти дни, проведенные у Сачковых, положили какую-то грань между его прошлым и настоящим, и ему не хотелось снова вернуться к прежней жизни.
— А нельзя мне остаться у вас? — робко спросил он Сачкова.
— Как так? — удивился тот.
— Ну что же, — с жаром продолжал Вася, — я сирота, я живу у тетушки и она меня не любит; меня никуда не пускают, а я вовсе не маленький и могу отлично работать. Я могу вам помогать. Вот и Федор вам скажет, как мне плохо дома жилось.
Сачков слушал Васю и не мог удержаться от одобрительной улыбки. Старому революционеру понравились Васины слова.
«А ведь правда», — подумал он, — «теперь вот Советская власть победила, парнишка он молодой, нечего ему с буржуазией путаться».
— Ну ладно, — сказал он, — мы ведь тебя не гоним, только смотри — пройдет денька три, сам убежишь.
Над Москвой, как по волшебству, перестали греметь выстрелы. Московские обыватели, отвыкшие за эти дни от тишины, стали осторожно выползать на улицу. Они все еще не верили: неужели кончилось? Но когда прошел час, два, а выстрелов все не было слышно, они, наконец, поверили, и толпы людей запрудили московские улицы. Казалось в Москве происходило какое-то огромное гулянье. Люди шли и с изумлением осматривали разбитые витрины магазинов, пробитые купола церквей, мостовую, изрытую окопами и усыпанные битым стеклам тротуары. Стены домов были рябые от пуль, а кое-где в них виднелись огромные пробоины, сделанные снарядами.
— Батюшки, что домов-то перепортили, — охала старушка.
— Ничего, матушка, — говорил ей, проходя молодой солдат, — Москва при французе сгорела, и то ничего.
Вася, не смотря на увещевания Сачкова, встал в этот день. Он чувствовал себя еще очень слабым, но ему не терпелось пройтись по улицам. Марья подвязала ему руку платком, и он со своим приятелем Федором отправился на Остоженку.
— Эк мы их ловко разделали, — говорил Федор по дороге, — а уж и отчаянные же юнкера! К Дорогомиловскому мосту стали пробиваться, а мы их тут с двух сторон, ружья у них, конечно, самые превосходные, не чета нашим. А только глядим, что-то стреляют не бойко, тут-то мы и сообразили, патронов у них маловато стало, а у нас этих патронов сколько хочешь у Хамовнического арсенала. Ну мы их, конечно, и прижали, сдались, ничего не поделаешь. А из Никитских ворот что было! Такое, брат, было сражение, прямо первый сорт.
— А как же ты, Федор, все войны боялся, — спросил Вася, — а теперь вдруг сам воевать пошел?
— Уж очень меня разобрало, — отвечал Федор, — уж и не подумал, страшно или нет. Как взял ружье в руки, да как пальнул один раз, так на меня прямо какой-то восторг нашел. Уж очень победить хотелось.
— Что ж теперь большевики совсем победили?
— А то как же? Читал листовку? Власть повсеместно переходит к Советам. Ленин теперь в Петербурге первое лицо. Эс-эры пикнуть не смеют. Хорошо, ей богу хорошо!
День был ясный и холодный. При каждом порыве ветерка деревья стряхивали на землю целые дожди желтых листьев.
На Остоженке Федор остановился перед дверью, над которой была большая синяя вывеска с белою надписью «Чайная».
— Тут наш штаб, — сказал Федор, — пойдем, я тебе покажу наших ребят.
Они вошли, в чайной было душно и жарко от множества находившегося там народа. Войдя со свежего воздуха, Вася едва не задохся от махорочного дыма. Все находившиеся в чайной молчали и слушали оратора в кожаной куртке и в матросской шапке, стоявшего на столе.
— Итак, товарищи, — говорил оратор, очевидно заканчивая свою речь, — вы видите, что мы победили, теперь наша задача — сохранять революционный порядок. Буржуазия, товарищи, сломлена и более не воскреснет. Мировой пролетариат, товарищи, идет нам на помощь. Да здравствует Советская власть! Да здравствует Мировая революция!
Этот клик был подхвачен всеми присутствующими, из которых многие повскакали с мест и захлопали в ладоши.
Вася опять почувствовал, как его охватывает общий восторг, и он тоже закричал и захлопал в ладоши.
— Ты как сюда попал? — послышался голос. Позади Васи стоял Степан.
— А он из дому удрал, — ответил Федор, гордясь своим приятелем, — нашим хочет быть, видишь, даже рану получил.
— Вот ты какой гусь — сказал Степан, — ну смотри, задаст тебе твой француз бучу.
Вася презрительно пожал плечами.
— Боюсь я его, как же! — отвечал он и почувствовал вдруг необыкновенно приятное чувство свободы, — я не знаю, где он.
К Степану в это время подошли два солдата, и он ушел с ними в глубину чайной, оживленно разговаривая.
Вася присел на подоконник и с любопытством наблюдал этих незнакомых, именовавших себя большевиками.
Тут были матросы с обветренными, загорелыми лицами, были какие-то совсем молодые мастеровые, восторженно толковавшие о победе, были хмурые солдаты, должно быть недавно покинувшие окопы. Все они громко кричали, спорили, перебивали один другого, шутя давали друг друга тумака.
Васе почему-то вдруг вспомнились тетушкины именины, чинные гости, которые почтительно выслушивали друг друга и только тогда начинали говорить мягкими вкрадчивыми голосами.
Все это было так непохоже одно на другое, Васе казалось, что он попал на какую-то другую планету. Он вдруг ясно понял, что уже никогда попрежнему не соберутся гости в гостиной у Анны Григорьевны, что старому дому и его старым обитателям пришел конец. Вася не очень пожалел об этом. В старом доме он испытал мало радостей, от Анны Григорьевны он никогда не слыхал ни одного приветливого слова, и она казалась Васе теперь куда более чужой, чем, например, Марья, жена Сачкова. Та по крайней мере относилась к нему всегда ласково и заботилась о нем, словно о родном. «В конце концов, — думал Вася, — к чему мне вся эта роскошь, если меня там никто не любит».
И, выйдя на улицу, он, весело насвистывая, отправился на квартиру к Сачкову.
Когда Вася в ту достопамятную ночь покидал дом, у него было с собой двадцать пять рублей. Эти деньги ему подарил Иван Григорьевич в день его рождения. Вася отдал их Марье, так как он видел, как трудно им живется. Даром кормить его им было трудно.
Федор сообщал Васе домашние новости. Тетушка, видимо, мало была огорчена его исчезновением, но Иван Григорьевич очень волновался. Он был уверен, что Васю убили на улице, все ругал Франца Марковича и даже велел ему отправляться на все четыре стороны.
