Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
После тишины придонецкого городка Леонид Осокин словно встряхнулся, воспрянул духом. Скучать было совсем некогда.
В этот день решили идти в Третьяковскую галерею. В каменном колодце-дворе столкнулись с Курзенковым, как всегда гладко выбритым, отлично одетым. Он раскинул руки крестом, не пропуская их:
— Туда вы всегда успеете.
И добавил, что свободного времени у него в обрез, — не лучше ли просто посидеть, побеседовать?
Но Леонид подхватил под руку Аллу Отморскую, потянул к «тоннелю» — выходу на улицу. За ними тронулась вся компания.
По узкой Мясницкой с оглушающим звоном катили переполненные трамваи. Зубчатая тень от зданий, достигая середины мостовой, резко делила улицу на две части. Ослепительно блестели окна, зеркальные витрины солнечной стороны, золотисто зеленели освещенные клены, липы в глубине дворов за чугунной резьбой ворот. Множество движущихся людей испестрили тротуары; цветистые наряды, прически девушек, обнаженные загорелые, руки создавали бьющую в глаза игру красок. Казалось, и треск колес, и говор толпы ярче на освещенной стороне, чем на теневой.
Прижимая локоть Аллы, Осокин рассказал о себе, спросил, кто у нее из родни остался в Майкопе, чем она занималась дома.
— Какой любопытный, — улыбчиво прищурилась Алла, но в ее взгляде Леониду почудилась настороженность. — Женщин так не расспрашивают. Ждут, когда они сами сообщат о себе... что найдут нужным. Если уж тебе так хочется — пожалуйста. Училась в средней школе, год не закончила и поступила преподавать в ликбез. Доволен?
— Не пойму одного: с детства мечтала заделаться артисткой, а... по окончании школы не приехала в Москву. Почему потеряла целых... сколько... четыре года?
— Случилось так. Мама заболела.
В ответе Аллы, ему вновь почудилось, что-то уклончивое.
Он догадался, что она избегает разговоров о прошлом. Чего скрытничает? Интересно, чувствует она или нет, что дорога ему? Временами в глубине зрачков девушки он читал ласковый, обещающий ответ.
— Как вы далеко убежали, — неожиданно раздался позади них уверенный голос. — Едва нагнали.
Леонид обернулся. С компанией будущих рабфаковцев шел и Курзенков. Он здесь? Ведь говорил, что времени в обрез. Передумал?
Оглянулась и Алла, кокетливо спросила:
— Решили и вы с нами, Илья?
— Соблазн велик, тьфу, господи прости! — старческим басом, подражая какому-то актеру, проговорил Курзенков, Видимо, это была строка из стихотворения или пьесы в стихах.
— Идите к нам.
Он прибавил шагу, взял Аллу под руку с другой стороны. Леониду уже нельзя было вести откровенный разговор.
— Полно дел, а я вот тащусь с вами, — говорил Курзенков, добродушно пожав плечами, — Зачем? Для чего? Дина попросила, ребята. Надо же кому-то взять над вами шефство? Между прочим, могу организовать коллективное посещение Вахтанговского театра. Дирекция иногда предоставляет нашему профкому билеты... в виде, так сказать, школы. Притом у меня там есть видный знакомый актер.
В переулке показалась ограда Третьяковской галереи. Не только Осокина, много лет мечтавшего увидеть этот музей русского искусства, но и тех, кто не имел никакого отношения к живописи, охватило благоговение. Ковровые дорожки, заглушавшие шаги, сдержанный говор, вид огромных зал, густо завешанных бесценными полотнами, еще углубили торжественность настроения. Леонид и Шатков, едва сдав кепки, стремительно начали осмотр. За ними толпилась остальная компания, понимая, что «художники» здесь главные. У Осокина разбежались глаза, он оробел от; количества картин, блеска тусклых от времени золотых рам.
— Какого это художника рисунки? — тихо спросила его Алла.
Ответить Леонид не мог и смешался: он сам не знал — какого. Знал он не больше двадцати самых популярных имен, но, к полному своему удивлению, их полотен, известных ему по литографиям, здесь не обнаружил. Вообще вокруг висели сплошные иконы. Странно.
— Сейчас, сейчас, — бормотал он, беспомощно озираясь.
Спросить, что ли, кого? Вон у двери служительница. Неудобно перед товарищами, услышат. Шатков смущенно толкал его в бок, пожимал плечами: тоже ничего не понимал. Пришлось обоим тайком читать надписи: «Устюжское благовещение». Что это за мура?
— Здесь древняя живопись, еще периода Киевской Руси, — вдруг услышал Леонид спокойный голос Ильи Курзенкова. — Одиннадцатый — тринадцатый века: истоки нашего искусства. А это уже Московское княжество: Андрей Рублев. Первый наш гений. Вот его знаменитая «Троица». Реставрирована, конечно. Краски-то какие! На желтке затерты.
Внутри у Леонида все похолодело. «Рублев? Гений? Откуда он взялся? » Такой фамилии Осокин никогда не слышал, и, если признаться по совести, великолепные иконы великого русского живописца не произвели на него большого впечатления. Плоские темные святые — да и всё. Будь он здесь один — скорее всего прошел бы мимо, не обратив и внимания. Оказывается, вон как развивалось родное искусство?!
Теперь молодежь сгруппировалась вокруг Курзенкова, а он уверенно, словно экскурсовод, вел их по залам музея. Хорошо ли он знал живопись? Леонид в этом сомневался, — просто, наверно, не впервые в Третьяковской галерее. Как бы там ни было, а факт оставался фактом: разбирался Курзенков намного лучше его, и Леонид слушал с завистью. Какой же он задрипанный «художник», если так плохо знаком со своим любимым делом!
Ладно: вот поступит на рабфак и начнет жить по-новому — по самую маковку окунется в учебу.
Поднялись на второй этаж, и наконец начались залы художников, которых Леонид любил: Перова, Репина, Айвазовского, Васнецова, Шишкина, Крамского, Левитана. Однако и здесь оказались великие мастера, доселе неизвестные ему или такие, о каких он знал лишь мельком, понаслышке. Леонид в немом восторге застыл перед серовской «Девочкой с персиками», потрясенный совершенно живым взглядом темных глаз, мягкой линией наивных губ, нежным, весенним освещением комнаты, душистым воздухом, запах которого он просто чувствовал. Час от часу не легче: не знать такого чудодея-живописца!
— А вот и наш сатирик Федотов, — говорил Курзенков. — В русской живописи он занимает важное место: основал школу критического реализма. Сам великий Брюллов признал его первенство.
И начал объяснять содержание федотовских «Сватовства майора», «Вдовушки».
И этого художника Леонид не знал. Теперь он уже не ахал, не удивлялся. В Третьяковской галерее оказались десятки ярких талантов, о которых он не имел никакого представления. Когда же они вошли в залы, где висели полотна Сурикова, Врубеля, Леонид уже был так подавлен, что лишь мрачно сопел. В сущности, если разобраться, разве он когда нибудь всерьез занимался рисунком? Юношеское увлечение провинциальное дилетантство. Все познается в сравнении. Не попади он в Москву, не понял бы, что полный неуч. Лишь здесь, на рабфаке, на отделении ИЗО начнется его подлинная школа. Сколько же ему нужно гнуть спину, пролить пота! Да сможет ли он выдюжить? Есть ли у него дарование?
Охваченный внезапными сомнениями, Леонид исподлобья смотрел, как, не выпячивая себя, свободно и с достоинством держался Курзенков, как ловко сидел на нем сшитый по мерке светло-серый костюм, как мягко блестели начищенные модные туфли. Какие у него уверенные, плавные движения; улыбка и та отработана: может немедленно появиться и тут же исчезнуть. Глаза из-под черных, толстых, как пиявки, бровей смотрят приветливо, ясно, без малейшего смущения, руки чисты, выхолены.
Теряется ли когда-нибудь Курзенков? Делает ошибки? Гладок, ладен, шея крепкая — хозяин жизни. Вот они какие, московские львы.
Вполне понятно, почему рабфаковские девчонки теснятся вокруг него, с жадностью ловят каждое слово. Оказывается, надо уметь следить за своей внешностью, уметь держать себя.
Когда выходили, Дина Злуникина томно сказала: — Самое большое впечатление на меня, произвел Врубель.
— Обожаю его декорации к «Демону» Рубинштейна. Конечно, декаданс сейчас не в моде... но удивительная фантазия, гениальный художник. И подумать только: ослепнуть, бредить о «новых изумрудных глазах» и умереть в психиатричке!
