Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные серии книг TXT) 📗
После того как он укрыл в траве коробок с мухой, Инки провел на скамейке целый час. Просто так сидел… Спешить не имело смысла. Впереди был день, и в этом дне Инки не ожидало ничего хорошего. Он подрагивал от осенней зябкости, но все же здесь было уютно. Инки стал думать: а вот появился бы вдруг Борис. „Привет…“ – „Привет…“ – „А почему ты тогда не пришел?…“ – „Я хотел, да вот…“ И можно было бы рассказать про неудачный побег. Про всякую медицину после этого… И стало Инки казаться, что он и вправду беседует с Борисом. Словно тот внимательно слушает, кивает иногда и шевелит зажатой в губах сигаретой… Инки даже почудился запах сигаретного дыма… И следом пришла простая мысль – та, которая могла бы прийти еще весной, но почему-то не возникла ни разу: можно ведь узнать хотя бы: приходил ли сюда Борис после той встречи. Если приходил, то наверняка брал из тайника сигареты. Значит, в пачке поубавился запас (до того она была почти полная), или ее нет совсем, или там теперь другая…
Инки почему-то заволновался. Пересел к самому краю скамьи. Запустил руку под сиденье, к бетонной опоре, зашарил… Сигарет в углублении не было. Но… было что-то другое, твердое, зернистое на ощупь. Тяжелое. Инки вытащил. На ладони оказалась ржавая гиря от часов. Длинная, в форме еловой шишки.
Конечно же, та самая!
Значит, приходил, ждал! Оставил специально! А он, Смок бестолковый, какая балда…
Все горести ушли далеко, за край памяти. Инки прижал чугунную тяжесть к щеке…
Егошин
Инки пришел домой. Конечно, там никого не было – Марьяна в своем салоне, Вик на автобазе… Ну и хорошо. Плохо другое – ходики опять стояли. Но… не совсем уж плохо. Инки так и ожидал: они будут стоять. Не стал он расстраиваться, только сказал (мысленно и ворчливо) Симу и Жельке, которые жили в домике на циферблате: „А вы-то куда смотрите…“
Он вымыл гирю под жиденькой струей кухонного крана, вытер ее своим полотенцем. Убрал из-под ходиков детсадовское ведерко с песком, подвесил к цепочке чугунную шишку. Цепочка натянулась туго и выжидающе.
Инки встал на цыпочки и качнул маятник.
„Дагги-тиц“, – сказали ходики, как всегда. Но и… не как всегда, а с какой-то новой уверенностью. Так, по крайней мере, показалось Инки. Он скинул пиджак, лег на тахту и стал смотреть на часы поверх обтянутых брючной тканью колен.
„Дагги-тиц… Дагги-тиц“… А может, она очнется к весне?
А если и не очнется, то что ж… У всего на свете бывает свой конец. И у всех. У мух, у кузнечиков, у людей… А может, и не бывает конца… Инки как-то видел по телику передачу, где бородатый американец рассказывал про вечно живые души, которые переселяются после смерти в другие человеческие тела. И так много раз, до бесконечности. А еще говорил, что души есть у всех живых существ. И у деревьев… Это было довольно любопытно, однако не вызвало тогда у Инки большого интереса. Во-первых, не очень верилось в такое, а во-вторых, помирать он пока не собирался, хотя жизнь порой была невеселая…
А теперь он задумался. Насчет душ.
Может, и в самом деле душа мухи Дагги-Тиц, будто крохотный клочок воздуха, невидимо летает по комнате, кружит над ним, над Инки, и садится на жестяной кружок маятника?
Представлять такое было хорошо, утешительно… А если даже это лишь придумка, то все равно Дагги-Тиц была. Качалась на маятнике, радовала Инки. Ведь то, что было раньше, – оно все равно как бы есть. Пусть не сейчас, а в недавнем прошлом, но есть. В конце концов, то, что существует сейчас, все равно стремительно, через секунды, делается уже не нынешним, а прошлым. Тут уж никуда не денешься…
Это успокоительное понимание навеяло на Инки полудрему. Но все же в глубине души гнездилось опасение. Потому что прошлые события часто обещают неприятности в будущем. И конечно же, утренний скандал с дежурной историчкой Лилией Гавриловной просто так не закончится. Тем более что сумка осталась в школе…
„А ну и черт с ней!“ – сонно решил Инки. Главное, что тикали часы.
Однако полного спокойствия это решение не вернуло. И когда затренькал дверной звонок, Инки сразу понял: кто-то из школы. Или явилась собственной персоной Таисия Леонидовна – разбираться и требовать „принятия мер“, – или (что скорее всего) приковыляла на больных ногах техничка тетя Роза, которая всегда разносит по домам „ябедные“ записки: „Настоятельно просим родителей явиться в школу для обсуждения безобразного поведения Вашего сына…“
Если Таисия – придется открывать (хотя и бесполезно – все равно Марьяны, и тем более матери, дома нет, жаловаться некому; а его, Инкины, объяснения Таисия слушать не станет, у нее один разговор – о спецприемнике). Если приплелась Роза – отпирать он не будет, скажет: взрослых дома нет, а без них пускать посторонних в дом ему не велено…
Инки глянул в глазок…
Там была не Таисия и не Роза. В коридоре стояли мать и какой-то коренастый дядька.
Главное, что мать!
Пусть и отвыкал Инки от нее в долгих разлуках, пусть обижался, пусть не терпел ее тисканий и поцелуев, но когда приезжала – сразу волна радости. Как в детском саду, когда они все время жили вместе и она приходила за ним в конце долгого тягомотного дня. Да, именно теплая такая волна! По крайней мере, на несколько первых минут…
– Кешенька, солнышко мое! Как хорошо, что ты дома! А то я посеяла свои ключи, растяпа этакая, думала, что придется идти за ними к Марьяне… Ну, здравствуй, моя крохотулька! Как я соскучилась…
Инки выдержал первый натиск объятий. Ответил, что дома „все нормально“, что здоровье „тоже нормальное“, что с Марьяной они живут „тоже нормально“. И мельком подумал, что теперь Марьяне и Вику снова придется выкатываться в свои общежития. Интересно, надолго ли?
При этом он поглядывал на спутника матери. Это был дядька „средних лет“ – невысокий и широкоплечий. С белобрысыми гладкими волосами, вроде как у Вика, но не пухлогубый, а с твердым ртом и худыми щеками. В синем пиджаке с форменными пуговицами. На пуговицах – крылышки. Летчик, что ли? Раньше у матери не было знакомых летчиков…
– Зайчик мой, это дядя Сережа. Он давно хотел с тобой познакомиться…
Дядя Олег, дядя Гриша, дядя Слава тоже „давно хотели познакомиться“ с Инки. И знакомились. И относились к нему неплохо. А потом исчезали…
– Привет, – сказал дядя Сережа. И шевельнул рукой, словно хотел протянуть ее Инки. Но наткнулся на его взгляд и протягивать не стал.
На пиджаке у дяди Сережи был синий значок с золотистым самолетиком и цифрой I в белом кружке. „Интересно, что он означает?“ – мельком подумал Инки.
Все это происходило в прихожей, и мать вдруг засуетилась:
– Мальчики, что же мы тут стоим! Идем в комнату. Сережа, возьми чемоданы!
Пришли в Инкину комнату.
– Ну, как ты тут живешь, рыбонька?… Ох и беспорядок! Не подметаешь, да? Куда Марьяна смотрит?… Ну, ничего, все будет по-другому… Какой ты помятый! Ладно, не беда. Я тебе привезла кое-какие обновочки…
„Если опять колготки, выкину к чертям, надоели“, – подумал Инки. Но мать достала из тугого чемодана ярко-синий спортивный костюм.
– Примерь, моя ласточка…
Инки примерил. Костюм был впору, ладный такой, с белым силуэтом тонкокрылой птицы на фуфайке. Можно в нем и просто так гулять, и надевать под пиджак и под брюки в холодное время… Инки даже сказал:
– Спасибо, ма…
Он никогда не говорил полностью слово „мама“. По крайней мере, после детсадовской поры, в школьные времена, когда мать жила больше в других краях, не дома. Это слово застревало у него в горле от неловкости, от боязни выбиться из привычных отношений. „Мама“ – это для „приличных“ мальчиков и девочек, живущих среди постоянной родительской заботы, в просторных квартирах, рядом с добрыми приятелями во дворе и школе. Ну, вроде как в кино про Дениску Кораблева или Толю Клюквина…
Мать опять потискала его:
– Ох, ты по-прежнему бука… Сережа, не думай, он на самом деле не такой колючий…
