Потерянное мной - Бондаренко Борис Егорович (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
Ольга объяснила. Коля хмыкнул, спросил:
– Ты, значит, тоже пьешь это вино?
– Иногда пью.
– И нравится?
– Нравится.
– Чудно, – покрутил головой Коля.
Встали из-за стола. Ольга решила помочь Верочке» и попросила ее найти что-нибудь переодеться.
– Зачем это? – спросил Коля.
– Посуду вымою, уберусь.
– Ой, что вы! – с испугом сказала Верочка и покраснела. – Ничего не надо, я сама все сделаю.
И видно было, как не хочется ей, чтобы Ольга помогала. Коля решительно поддержал ее:
– Это ни к чему. Мы с Веркой быстро со всем управляемся, давно насобачились.
Так и не дал ей ничего делать. Верочка принялась мыть посуду, убирать в избе, Коля ушел во двор. Ольга стояла у окна, курила. В кухне варилась болтушка для свиней – неприятный запах проникал и сюда. Верочка сказала:
– Вы лучше в свою комнату пройдите и дверь закройте, а то воняет. Дождь кончится, я на улицу вынесу.
Ольга внимательно посмотрела на нее, вспомнила двухведерный котел, в котором варилась болтушка.
– Ты сама носишь этот котел?
– Когда Коля дома, он носит, а нет – сама.
– Тяжело ведь.
– Ничего, я привыкла, – тихо ответила Верочка.
Заглянул в избу Коля.
– Ты не скучай, – как-то виновато попросил он. – Я быстро управлюсь. А вот дня через три отсеемся – тогда как следует погуляем. Съездим на озера, порыбачим, уху сварганим. А пока почитай что-нибудь, у Верки там какие-то книжки есть.
– Да я не скучаю, – принужденно улыбнулась Ольга. – И читать мне не хочется.
– Ну, смотри...
И Коля ушел, а Ольга отвернулась к окну и невесело усмехнулась: «Вот как заботятся о твоих развлечениях, гость дорогой...» И она с облегчением вздохнула, когда наконец-то наступил вечер и они разошлись спать.
Ольга села на кровать, обвела взглядом комнату, задержалась на большой рамке с фотографиями. Вспомнила: «Я постелю вам в прежней комнате...» А разве Верочка могла помнить, где ты спала прежде? Значит, ей говорили об этом... А что еще говорили о тебе в этом доме? Что было после того, как ты ушла и мать крикнула тебе в спину: «Будь ты проклята!»
Ольга опять закурила и почему-то не погасила спичку, смотрела на бледное желтое пламя, пока оно не добралось до пальцев – она дернулась и выронила спичку. Ну, давай по порядку, милая, хватит откладывать... Все-таки, что было после твоего отъезда? Вряд ли кто-нибудь сейчас расскажет тебе об этом, но и самой не трудно вообразить. Мать почти не вставала с постели, она едва могла дойти до уборной. Сколько это продолжалось – месяц, два, три? Ты даже этого не знаешь... Ты боялась написать из Челябинска: а вдруг там дела настолько плохи, что тебе все-таки пришлось бы вернуться? И ты предпочитала мучиться неведением. Впрочем, зачем преувеличивать, ты не так уж и мучилась. Ты довольно быстро пришла к «мудрому» решению – все равно с этим покончено и ничего нельзя изменить, так стоит ли и думать об этом? К тому же у тебя и своих забот хватало тогда, и ты очень уставала. А мир не без добрых людей, ты это знала – кто-нибудь поможет матери... Мир не без добрых людей... Что же получается – неужели ты тогда решила, что ты – не из этого мира добрых людей? Коле было в то время десять лет, Верочке – четыре. Кто готовил обед? Кто мыл полы и стирал? Кто доил корову, готовил корм – кстати, сколько сена оставалось тогда? Не помнишь... Кто убирал огород, засаливал капусту? Кто доставал лекарства для матери и были ли эти лекарства? Ведь кто-то делал все это, кто-то должен был делать... Наверно, помогали соседи – ведь мир не без добрых людей. Блестящий выход из положения – соседи. Ну, а ты? Ты в это время была далеко. Ты стремилась к своей цели – своей великой цели. Ты, кажется, даже вспомнила Ломоносова. Ты старалась не думать о том, что оставляла здесь... А если и думала, то сразу вспоминала, что за лето заработала сто тридцать четыре трудодня – вот это ты почему-то отлично помнишь! – и все это осталось матери... А сколько же всего трудодней получилось за год? Что они получили за эти трудодни? Ведь мать почти не работала в то лето... Может быть, пора настоящими словами назвать то, что ты сделала тогда? Что это было? Жестокость? Эгоизм? Подлость? Может быть – преступление?
Ольга замотала головой, встала и открыла окно. В темноте ночи тихо шелестел дождь, несколько капель упали на ее лицо. Прежнее желание – забыться, не думать – настойчиво подсказывало ей: надо уезжать, и как можно быстрее. Вернуться в Москву, к работе, к Юрию. К своей привычной, размеренной жизни. Что толку мучить себя воспоминаниями, ведь изменить-то действительно ничего нельзя... А с чем же ты приедешь к Юрию? С «биолухом» и «любовью для себя»? Что, об этом тоже не надо думать? Может быть, и вообще ни о чем не стоит думать? Живи, как живется, раз уж все так сложилось у тебя, против обстоятельств все равно не пойдешь... Каких обстоятельств? Девонька, что ты мелешь? Юрий – обстоятельство? Все-таки – что тебя связывает с ним и насколько прочна эта связь? Юра, Юрочка...
Ольга тихо сказала эти слова вслух, но звучали они равнодушно, холодно. Что ты за человек? Всегда внимателен, всегда вежлив, очень уверен в себе, в своем будущем, человек, которого любят все – или почти все, – и которому нравится все – или почти все, – что он делает... А разве можно быть всем довольным? Разве можно любить всех? Неужели тебе не приходилось кого-то ненавидеть? Кому-то лгать? Плакать от собственной жестокости? Было ли в твоей жизни что-то такое, о чем ты вспоминаешь с раскаянием и отвращением? Ты очень много рассказывал о себе, о своей жизни, о своей семье, и я хорошо знакома с твоими родителями – это очень приятные, хорошо воспитанные люди, они неизменно внимательны и ласковы со мной, и я знаю – в этой семье меня ждет приятная жизнь... Но боже мой, неужели у тебя все так благополучно, как это получается из твоих рассказов? Ты очень много рассказывал мне о себе, – гораздо больше, чем я, – но ведь я ничего не могу вспомнить, кроме этого добротного, великолепного, ничем непоколебимого благополучия... Может быть, все это только кажется мне, и в действительности у тебя все намного сложнее и труднее, но тогда почему я не вижу, не чувствую этого? А вижу в первую очередь опять-таки это твое благополучие, бьющее в глаза... Смешно было бы упрекать тебя в этом, но мне почему-то хочется спросить тебя: почему все так благополучно в твоей судьбе? Вот уж действительно смешно... Разве Юрий виноват в том, что родился в «благополучной» семье? Разве можно упрекать в этом?
Ольга и сама понимала, что подобные упреки в адрес Юрия по меньшей мере бессмысленны... Неужели все дело в том, что сама она была лишена многого из того, что для Юрия было само собой разумеющимся? Но он-то здесь при чем? Какая-то бабья, кликушечья истеричность... Все это Ольга отлично понимала и все же с какой-то почти болезненной настойчивостью продолжала мысленно допрашивать Юрия: «Почему ты считаешь естественным, что каждое утро тебя ожидает завтрак на столе, приготовленный чьими-то руками, и ты ни о чем не задумываешься (так ли?), надевая сорочку, выглаженную кем-то, и тебе не приходится ежедневно пересчитывать деньги и не надо прикидывать, хватит ли этого до зарплаты, – ведь ты немало зарабатываешь, и еще больше зарабатывает твоя мать – очень умная и необыкновенно приятная женщина, еще совсем не старая, доцент, кандидат исторических наук, а твой отец – ведущий инженер-конструктор на одном из крупнейших в стране заводов. Каждый год ты отправляешься в отпуск на Черное море или в Прибалтику, или еще куда-нибудь, а ведь ты абсолютно ничем не болен, тебе не нужно лечиться, и ты едешь только потому, что тебе так хочется и у тебя есть деньги. Просто у тебя есть деньги, и ты едешь – почему бы нет? А вот моя мать не смогла поехать в Кисловодск, хотя это было просто необходимо ей... Дело даже не в том, что долго не могли достать путевку. В конце концов путевку все-таки дали... В тот день мать пришла домой очень оживленная. Она радовалась, когда думала о том, что наконец-то сможет поехать на юг. Ведь она никогда не бывала дальше Селиванова... Для нее эта поездка могла стать самым большим событием в ее жизни. Могла, но не стала... Мать целый день хлопотала по дому, готовясь к отъезду. А утром встала, как обычно, в пять часов и ушла на работу, а вечером сказала, что ей стало лучше и она никуда не поедет – и так обойдется... Я не знаю точно, о чем думала мать в ту ночь и в то утро, но очень хорошо могу представить себе это. Она подсчитала, во что это обойдется ей. Стоимость путевки, дорога в оба конца, и потом – пальто, которое надо было купить Коле, учебники и туфли для меня, и во что обойдется корм для коровы и овец, и еще многое другое, что нужно было запасти на зиму, и потом она, наверное, стала считать, сколько получит на трудодни, и, должно быть, выходило намного меньше, чем обычно, ведь путевка была на июль, и ей пришлось бы не работать целый месяц, в самую горячую пору... Да еще неизвестно, какой будет урожай и что она получит на эти трудодни... Вот почему она убедила себя, что ей стало лучше и можно подождать и пока никуда не ехать. Может быть, в следующий раз... Но следующего раза так и не случилось... А за что ты любишь меня? Я уже как-то спрашивала тебя об этом. Ты засмеялся и сказал, что на такой вопрос невозможно ответить. Люблю, и все. Так ли? А вообрази, что я сейчас была бы... ну, скажем, как Настя Звонарева. Тебе смешно? – Ольга очень ясно увидела его снисходительную ласковую улыбку. – Да, пожалуй, если бы я рассказала тебе о Насте и сравнила себя с ней, ты бы наверняка рассмеялся и сказал, что это невозможно. А ведь это не так уж невероятно... Я рассказывала тебе всю эту историю. Ты внимательно слушал и очень сочувствовал мне. Но ты так ничего и не понял. Ты отдал дань моему мужеству, моей настойчивости и целеустремленности, наверно, я даже выросла в твоих глазах – ведь ты неглупый человек, ты не можешь не оцепить таких вещей, и ты считаешь, что такое поведение делает мне честь и очень хорошо, что именно так все и получилось. Но знаешь ли ты, как трудно мне было уехать, чего это стоило мне? Все-таки – почему ты любишь меня? А представь на минутку, что мне так же не удалось бы уехать из деревни... как Насте, например. А ведь мы с ней были очень похожи... Читали одни и те же книги, мечтали об одном и том же, и она была ничуть не глупее меня, и так же хорошо училась, и мальчишки бегали за ней точно так же, как и за мной, – она была очень недурна собой, когда ей было шестнадцать... Еще немного воображения, Юра... Ведь могло все быть наоборот – могла уехать она, а я остаться в деревне, и, может быть, Настя вот так же пришла бы ко мне, а я встречала бы ее в полутемной комнате, и на мне были бы рваные шерстяные носки и грязные галоши...»
