Колесо племени майя - Дорофеев Александр (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
– Дом народа майя – страна оленя и фазана! Сердце выпрямляется, когда думаешь о прошлом! – Его черные раскосые глаза блестели, и даже круглое совиное лицо лучилось. – Наши мудрецы видели все, что происходит в мире. Они любовались небосводом и ликом Земли, не двигаясь с места. Они предсказали нашествие белых людей и унижение майя.
Он присел на камни, подогнанные один к другому его далекими предками.
– Знаешь ли, мальчик, огонь живет за счет смерти воздуха. Вода гасит огонь. Земля поглощает воду. Все исчезает и возрождается. Каждый живет за счет других и умирает ради жизни других! Наш народ уже давно достиг расцвета и состарился. Многие поняли это еще пятьсот лет назад и решили уйти из колеса времени в чистый свет.
Эцнаб поднял голову к сияющему небу:
– Погляди – они и сейчас вокруг нас!
Мапаче
Кабан
В те времена было легче распознавать богов. Шель уже понимал, кто они такие и за что в ответе.
Самого творца Цаколя-Битоля, жившего на тринадцатом небе, далеко не всегда дозовешься. Зато другие боги – помельче – куда доступнее. Жрец Эцнаб беседовал с ними каждый день. У него сложились мягкие отношения с ближними земными богами. Ну, как с дальними родственниками.
Они обитали по-соседству. Чаак – повелитель дождя, Иш-Чель – богиня плодородия, Ик – управитель ветра, Шипе-Тотек – бог весны, Йум Кааш – охранитель маиса.
Даже с Кукульканом – Пернатым змеем – богом солнца и времени, сыном двуединого Цаколя-Битоля, можно было столковаться. Он пожертвовал собой, чтобы люди жили в эпоху Пятого солнца, и теперь восходил на небе яркой звездой Венерой.
– Ближние боги помогают в этой жизни или, наоборот, слегка вредят, по настроению, – объяснял Эцнаб. – Однако в вечной жизни одна тебе опора – Цаколь-Битоль! Он бережет тебя. Только с его согласия можно покинуть колесо времени и уйти в свет, сделавшись частью Творца и Создателя.
Они проходили мимо цветущей оранжевой фрамбуяны. Завидев их, спустилась с ветки носуха-коати. Ее длинный полосатый хвост отвешивал поклоны. Видно было, что это родственник енотов, но связанный некоторыми узами и с медведями.
Шель сразу узнал его, как будто вдруг ожил любимый носатый горшок из детства или появилось внезапно второе «Я» по кличке Уай, помогшее когда-то выбраться из лабиринта.
– Это тоже ближнее божество. Покровитель дружелюбия! – сказал Эцнаб и свистнул.
Длинноносый покровитель ответил таким же посвистом и пошел следом, улыбаясь. Потом залез в пирогу и прибыл в город Тайясаль.
Шель дал ему имя Мапаче. С тех пор они не разлучались – где Шель, там и Мапаче.
Вокруг глаз и на носу у него были белые пятна, отчего он выглядел близоруким мыслителем. И невероятно дружелюбно относился ко всякой еде.
На завтрак выпивал здоровенный кувшин молока, любовно придерживая его передними лапами. Но на этом и не думал останавливаться, а сразу начинал рыть там и сям землю, отыскивая червей и личинок. Не отказывался от жуков, улиток, кузнечиков или початков кукурузы, которые закусывал на десерт бананом.
В жару Мапаче растягивался на облюбованной ветке смоковницы под окнами Шеля и дремал, дожидаясь прохлады, чтобы дружелюбно отобедать в тени. Затем вновь что-то рыл и разнюхивал, посвистывая, как соловей.
А наевшись, заигрывал с местными петухами, индейками, голыми собачками, утками и кабанчиками. Ему даже удавалось растормошить и втянуть в свои ребячьи забавы старого пса Шолотля.
Но как веселился Мапаче, когда Шель брал его в сельву! Уж так он свистал и покрикивал, что распугивал всех на пути!
Пожалуй, лишь трехметровые каменные люди оставались невозмутимыми.
Они полулежали, опираясь на локти, согнув колени, и неотрывно глядя куда-то вправо. Шель невольно посматривал туда же, думая увидеть что-то необычное. Но кроме Мапаче, старательно подражавшего каменным людям, ничего другого не замечал.
Эцнаб тоже прилег отдохнуть и заговорил, будто бы сам с собой.
– Как дела, бабушка Тоси? – поглаживал он обеими руками землю. – Да, я знаю, что смерть – начало новой жизни. И у каждого есть выбор, потому что над тобой, бабушка, тринадцать небес. Под тобой девять преисподних. И рядом с тобой – четыре райских обители. А вокруг тебя – колесо Вселенной, вроде огромного дракона, кусающего свой хвост. Будь спокойна, бабушка, – его поддерживают вот эти каменные братья-бакабы. Их много по всей сельве…
Шель еще раз взглянул направо. И ему показалось, что открылись все небеса и все преисподние. И всюду было прекрасно, как в раю, как в этой сельве, что обступала их и берегла.
Дом карлика
Кауак
Шель столько времени проводил в сельве, что она стала его невестой. Он позабыл о женитьбе, хотя давно пора было. Юноши майя женятся в 16 лет, а девочки выходят замуж и того раньше.
Эцнаб и Шель выпрямляли свои сердца. То есть исповедовались в грехах, глядя на луну, где сидел, прядая ушами, кролик Ламат.
– Будет ливень, – сказал жрец, прислушавшись. – Так говорит повелитель дождя Чаак.
И они решили переночевать в полуразваленном доме, видневшемся неподалеку.
Еще затемно маленькие помощники Чаака устроили переполох в одной из райских обителей, грохоча горшками и палками. Конечно, они побили всю посуду, и хлынул безудержный ливень. Где-то потекло ручьем сквозь худую крышу, а где-то размеренно капало – «кау-итль, кау-итль». Хотя в комнате, где они спали на пальмовых листьях, было сухо и пахло так, как может, наверное, пахнуть колея, оставленная колесами времени.
– Слово «кауитль» обозначает и дождь, и время. Действительно, они похожи, – усмехнулся Эцнаб, протягивая кукурузную лепешку. – Капают, текут, убегают, всюду просачиваясь, исчезая, а затем объявляются вновь – все те же. Уходят, оставаясь.
Под грохот грозы и шум ливня они позавтракали, и Эцнаб рассказал историю приютившего их дома.
Когда-то в хижине, стоявшей на этом самом месте, жила слепая старуха, умевшая колдовать. Она раскрашивала красной краской перья на продажу. И тосковала без детей. Каждый вечер заворачивала в тряпочку индюшиное яйцо и укладывала возле очага. Надеялась, что вылупится сыночек. Однажды утром скорлупа треснула, и вышел мальчик, величиной с птенца. Хоть он и подрос со временем, но стал не более крупного индюка. Зато во всем помогал старухе и умудрился выстроить для нее этот большой каменный дом. Они зажили хорошо. Но как-то в сумерках на карлика напала дикая кошка-оселотль – только перья от него остались. Старуха покрасила их красной краской, да и ушла с горя бродить по сельве. Говорят, и по сию пору ходит всюду, ощупывая стены, стараясь отыскать свой дом. Да никак не может. Поэтому только здесь нет отпечатков ее красных ладоней.
Ливень внезапно оборвался, будто кто-то утянул его за ниточку на небо. Эцнаб и Шель вышли из дома. Ветви деревьев отяжелели от воды Каха Полуна и склонились так низко, что приходилось кланяться сельве.
– Она это любит, – улыбался Эцнаб, покряхтывая при каждом поклоне.
Сквозь зелень едва проглядывало сияющее уже небо с радугой, упершейся одним концом в дом карлика, а другим в огромное, как Млечный Путь, дерево.
Это была древняя священная сейба – хлопковое дерево-кормилец, которое майя звали Чичуаль.
– Все на земле не вечно, а лишь на миг один, – произнес Эцнаб, прислонившись к древесному стволу. – Не всегда человек на земле, а лишь на ничтожное время! Вот и мое колесо завершает свой оборот…
На эти слова из дупла сейбы показались длинные изумрудно-зеленые перья, и высунулась редчайшая птица кетцаль.
– Знаешь ли, эта особа из семейства обжор – трагонов. Клюет, что попадется, с утра до вечера! Но увидеть ее – к счастью и близкой свадьбе! – рассмеялся Эцнаб.
Птица была большая, с ярким, как радуга, блестящим оперением. Поглядела на Шеля и упорхнула, вскрикнув на прощание: «Си-гуа!»
Шель обомлел – ведь именно так звали младшую дочь ахава Канека.
