Властелин Окси-мира - Бахтамов Рафаил (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT) 📗
У эксперта, который рассматривает заявку, и у тех, кто будет внедрять предложение, нет этого преимущества. Переход от старого к новому они должны совершить без предварительной подготовки, сразу. И то, что представляется автору несомненным, для них – спорно и сомнительно.
Конечно, против неправильного решения можно возражать. Но спор, который не вызывается необходимостью, всегда вреден. Время и нервы надо беречь. Согласны?
– Согласен, – уныло киваю я. – Особенно нервы…
– Не падайте духом, – утешает Смолин. – Научитесь. Не боги горшки обжигают…
И он начинает учить меня «великому и сложному искусству». Оно даётся нелегко. Но я знаю, что Смолин прав. Изобретение, которое понятно только автору, ещё не изобретение. Нужно, чтобы оно вошло в сознание и жизнь людей. Надо им не только объяснить, но и убедить, доказать. Помочь людям выйти из круга привычных представлений, преодолеть тот невидимый, но высокий барьер в сознании, который отделяет старое от нового.
Наконец, заявка готова. Мы заполняли бланк заявления: «В Комитет по делам изобретений…»
– Придётся ждать, – предупредил Смолин. – А пока…
– Займёмся водолазным скафандром?
– Вот именно. Сейчас самое время. Когда вы принесёте чертежи?
Через три дня, – улыбаясь, ответил Гена.
Глава 3
ОХОТА ЗА КРАСНЫМ «Д»
НАШИ ЗНАКОМЫЕ
В Отделе изобретений мы бываем теперь почти ежедневно. К нам привыкли и оказали нам самое высокое доверие – стали принимать как своих.
Быть своим значило работать. Сотрудники Отдела работали много. Законный часовой перерыв был сведён к пятнадцати минутам. Но и это время не пропадало. Запивая тёплым чаем принесённые из дому бутерброды, Смолин и Данил Данилович спорили об очередном предложении, техник-конструктор Коваленко подправлял чертежи, Майя звонила в портовую мастерскую – просила и требовала.
Когда мы входили, Д.Д., не отрываясь от чертежей, кивал головой. Смолин вставал, несколько церемонно пожимал нам руки. На этом официальная часть кончалась, начиналась деловая.
Смолин усаживался в кресло и весело кричал (он говорил тихо только тогда, когда был очень рассержен):
– Гена – к Данил Даниловичу! Володя – ко мне! Майя, дело восемнадцать шестнадцать – быстро!
Гена, подгоняемый ехидными репликами Д.Д., чертил бесконечные узлы какой-то судовой машины, предложенной механиком Адамовым. Я редактировал (а иногда и наново переписывал) заявки в морское министерство, в Комитет по делам изобретений.
Нам нравилась работа в Отделе. Она была настоящая. Не то что в институте, где чертёж или расчёт, получив оценку, отправлялся грустить в архив – в общество мышей и пыли.
И люди нам нравились. Техник-конструктор Коваленко, несмотря на свою грозную запорожскую внешность (тяжёлый, с горбинкой нос, чуб, отвислые усы), оказался добрым и сердечным человеком. Он был такой дока по части всяких чертёжных тонкостей, малейших оттенков ОСТов и ГОСТов, что даже Д.Д. («великий Д.Д.», как мы его стали называть) с ним советовался.
Этими огромными, бесконечно ценными сведениями Коваленко нисколько не гордился. Напротив. Когда его спрашивали, он снимал очки (единственная деталь внешности, отличавшая его от запорожца), смущённо теребил усы и отвечал как-то неуверенно, робко.
Однажды (это было в самом начале знакомства), получив от него справку, Гена захотел её проверить и обратился к Данил Даниловичу. Д.Д. смерил его взглядом и сказал только:
– Это вам не паршивые чертежи стряпать. Разбираться в людях – это надо уметь.
Полная, курносая, вечно улыбающаяся Майя числилась секретарём-машинисткой. Она печатала заявки, вела множество всяких регистрационных журналов, ведала «входящими» и «исходящими». Кроме того, она занималась массой дел: «проталкивала» заказы Отдела в портовых мастерских, вызывала изобретателей, чертила, давала справки по всем вопросам и вообще была готова помочь каждому.
Люся – высокая, тонкая, в тёмном закрытом платье с белым воротничком – была сама серьёзность. Мы долго думали, что она старше нас. И только случайно узнали, что ей девятнадцать. Люся заочно училась в техникуме и работала копировщицей. Но копировать ей приходилось редко, она больше чертила. И так, что я, студент третьего курса института, старался, чтобы её и мои чертежи не лежали рядом…
Единственный, кто портил нам жизнь, – Д.Д. Вначале его ехидство меня мало беспокоило: доставалось в основном Гене, он с ним работал. Однако за конструкцию водолазного скафандра отвечали мы оба. И оба выслушивали реплики, которыми Д.Д. встречал каждый новый вариант.
Со временем мы научились ценить его манеру говорить резко и откровенно. Но это было уже потом, когда его манера проявлялась на других. А пока она затрагивала нас…
Одно время мы даже хотели обойти Д.Д. Он довольно часто ездил в длительные командировки – на неделю, на две. Можно было принести чертежи в его отсутствие и заказать модель. Пожалуй, Смолин согласился бы. После опыта с перекисью он нам верил. И очень хотел скорее испытать скафандр, придирки Д.Д. его, по-моему, тоже раздражали.
Осуществить этот «обходной манёвр» было бы нетрудно, если бы на пути не стоял Николай Андреевич Татаринов.
Николай Андреевич работал не в Отделе изобретений, а в портовых мастерских и занимал скромную должность слесаря. Однако все – и в Отделе, и в порту, и на целом флоте – знали, что если Татаринов скажет: «Нет», чертежи никогда не станут вещью.
О таких людях говорят: «Золотые руки». Но слова эти не дают никакого представления о Татаринове. Почему руки? Когда Николай Андреевич, рассмотрев чертёж, говорил «нет», его «золотые руки» с тяжёлыми, искорёженными ревматизмом пальцами спокойно лежали на коленях.
Все дипломы, звания и должности были бессильны перед этим простым «нет». В том, что относилось к «вещи» (так он называл любую конструкцию), Татаринов мог спорить с кем угодно – с академиком, с адмиралом. А вот академики и адмиралы (они, хоть и не часто, захаживали в Отдел) с ним не спорили. Они спрашивали: «Где?» – и переделывали деталь, в которую упирался палец.
Однако у Татаринова была слабость. Николай Андреевич никогда не говорил «нет» чертежам, на которых стояло небрежно начертанное красным карандашом размашистое «Д». Оно означало, что чертёж проверен и утверждён старшим инженером Отдела Д.Д. Глебовым.
Наблюдать за ними, слушать их разговор было наслаждением. Взяв чертёж, Татаринов прежде всего проверял, стоит ли в правом нижнем углу красное «Д». Если «Д» отсутствовало, он неодобрительно хмыкал, относил чертёж на расстояние вытянутой руки (он был дальнозоркий) и начинал тихонько постукивать по, столу. От этого негромкого стука Смолин вздрагивал. В лучшем случае Николай Андреевич говорил: «Посмотрим», и тогда не было ни малейшей гарантии, что завтра чертёж не вернётся с коротким, как резолюция: «Нет».
Увидев заветное «Д», Татаринов хмыкал совсем по-другому, надевал очки в массивной костяной оправе и долго изучал чертёж. Обычно он говорил просто: «Сделаем». Это значило, что такого-то числа «вещь» будет стоять на столе Смолина. В технике существуют разные классы точности. Татаринов признавал только один – высший.
Иногда, впрочем, Татаринов, изучив чертёж, просил:
– Глянь-ка, Данил Данилович. Тут как полагаешь? На бронзовом от загара лице Глебова чуть заметно проступала бледность. Д.Д. одёргивал гимнастёрку (он демобилизовался, но по-прежнему ходил в форме, только без погон), откладывал карандаш, и начинался долгий разговор на пальцах. Наконец Татаринов кивал:
– Не сомневайся, Данил Данилович. Сделаем. Бывало, что Татаринов приходил к Д.Д. по своим делам.
– Очень занят? – спрашивал он деликатно.
– Ничего подобного, – отвечал Глебов и откладывал любую самую срочную работу.
– Прикинь-ка, пожалуйста.
Данил Данилович брал справочник и «прикидывал». Многие формулы и данные он знал на память, но принципиально пользовался книгами. «Нечего забивать голову тем, что есть в справочниках, – любил повторять он. – Иначе нечем будет думать».
