Половина собаки - Тунгал Леэло Феликсовна (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
7
Хлопот с Леди было, пожалуй, больше, чем радостей. Или ровно столько же.
Каждый раз, когда отец и Леди возвращались с охоты на уток, красивая серебристо-серая шерсть собаки оказывалась мокрой, слипшейся и свалявшейся, в ней было полно репейников, и мать сердилась, потому что ей приходилось расчесывать собаку металлической щеткой. Но похоже, это занятие нравилось им обеим: мать ворчала тихонько себе под нос, что, вишь, дочери у нее нет, которой надо бы заплетать косички, зато с собакой приходится возиться больше, чем с самой кокетливой девчонкой. Леди при этом стояла покорно, опустив голову, и, лишь когда мать принималась за ее спутавшуюся шерсть на хвосте, пугливо оглядывалась. Вычесывать шерсть на брюшке собака позволяла с особым удовольствием, ей нравилось, пожалуй, больше всего, когда кто-нибудь почесывал у нее грудку между передними лапами: сама она туда зубами и носом не доставала. Когда мать вычесывала грудку, Леди улыбалась, показывая зубы и, так сказать, за компанию подергивала задней лапой. Ни я, ни отец в «парикмахерские дела» не вмешивались, меня мать иногда просила подержать голову собаки, когда приходилось вырезать из шерсти репейники там, где их невозможно было вычесать. Леди ее не укусила бы, этого никто из нас не боялся, но мать опасалась, что Леди сунет свой черный любопытный нос прямо под ножницы. Отец ворчал, что это же охотничья собака, а не какой-то там пудель, которого вот так расчесывают и балуют, собака для охоты на дичь — рабочая собака, которая получает истинное удовольствие именно тогда, когда может свободно рыскать по полям, болотам и лесам, вынюхивать птиц и, если охотник подстрелит утку, достать ее из воды и принести хозяину. Ведь сеттер не из тех собак, на которых городские дамочки надевают стеганые пальтишки и раза два в день выводят помочиться на уличный фонарь. Это же жуть, когда хорошую породистую собаку раскормят до того, что она не в состоянии даже залаять по-настоящему. Видено-перевидено таких гончих с улицы Виру в Таллинне и спаниелей из Мустамяэ: едва стрельнешь в лесу, а уж они в страхе жмутся к ногам своего хозяина. Некоторые из таких зверюшек поджимают от страха хвост, даже если просто свистнешь посильнее…
Вот так они с матерью ворчали частенько, не обращаясь при этом друг к другу, а как бы разговаривая с собакой. Иногда мне такое ворчание даже нравилось, создавало домашнюю атмосферу, что ли… Но иногда, когда обращенные к собаке речи слишком затягивались, я говорил:
— Ну что вы ссоритесь? Помиритесь! Знаете же сами, что оба правы!
И тогда родители делали большие глаза и спрашивали:
— Кто это тут ссорился? Да ты, парень, и понятия не имеешь, что такое настоящая ссора!
Настоящая ссора из-за Леди разгорелась в нашем доме лишь тогда, когда выяснилось, что на собачьей выставке Леди обзавелась блохами. Кто его знает, подцепила ли она их от какой-то другой собаки, или они зародились у нее от всех тех неприятностей, которые ей пришлось претерпеть из-за Каупо? Я где-то читал, будто во время войны и вообще во время больших несчастий у людей как бы сами собой в волосах заводятся вши, и их называют «вши мук». Вот я и подумал, что не только вши, но и блохи могут появиться таким же образом.
Мать устроила настоящий скандал, сказала, что больше не впустит ни псину, ни ее владельцев в квартиру до тех пор, пока блохи не будут выведены, как бы они ни назывались.
На этот счет спорить с матерью было бесполезно, и мы с отцом пошли сразу же в магазин и купили три бутылки «Дихлофоса», который вонял не так уж и противно, а почти как материнский дезодорант, заграничный. Затем отец посадил Леди перед будкой на цепь, хотя обычно днем ее на цепь не сажали, и мы обрызгали ее со всех сторон этой антиблошиной жидкостью. От едкого запаха у меня начала кружиться голова. И слегка подташнивало еще и тогда, когда мы купались с Мадисом в озере. Только вечером, после того, как мы сходили на работу к матери Мадиса в коровник и выпили там по кружке парного молока, я почувствовал себя получше. Потом я вернулся домой, и тут обнаружилось, что события приняли неожиданный оборот.
Во-первых, Леди не выбежала мне навстречу, как обычно бывало.
Она лежала перед будкой сонная, с белой пеной у рта, и лишь устало пошевелила хвостом в знак вежливости. Во-вторых, у матери было заплаканное лицо, а отец ходил из комнаты в комнату, не произнося ни словечка.
— Что у вас тут случилось? — спросил я.
— Ах, не спрашивай! — сказала мать, отворачиваясь. — Леди придется пристрелить. — Она хотела уйти в свою комнату, но в дверях столкнулась с отцом и заискивающе спросила: — Может, подождем до завтра? Может, пройдет?
Отец хмуро усмехнулся:
— Слыхала ты когда-нибудь, чтобы у какой-то собаки прошло бешенство? И надо же, чтобы этот ветеринар, как назло, уехал в Тарту!
— Разве Леди взбесилась? — всполошился я. — Так вдруг? С чего?
— Небось с вашей окаянной всемирной выставки! — крикнула мать.
Отец сказал на это сердито:
— Ну перестань уже! Думаешь, одной тебе жаль собаку?
— Это невыносимо, когда она смотрит на тебя несчастными глазами, ничего не ест, даже не притрагивается к еде! — причитала мать. — Ясно, у нее спазма горла, так бывает у всех животных, заболевших бешенством, я не раз слыхала. Ох господи, господи!
— Пойду попробую, может, у меня из рук возьмет все-таки, — предложил я.
— Никуда ты не пойдешь! — рассердился отец. — Знаешь, сколько уколов делают человеку, если его укусит бешеное животное? Сорок! И все прямо в живот!
Отец сам сходил еще раз взглянуть на Леди. Вернувшись в комнату, он молча подошел к стенному шкафу, достал оттуда охотничье ружье и принялся заряжать его. Я сел на диван и даже боялся пошевелиться.
— Ты что же, сам?.. — тихо спросила мать у отца.
— Порядочный охотник должен сам позаботиться о том, чтобы смерть его собаки была быстрой и легкой! — ответил отец, сопя.
Он сунул два патрона в карман, взял с вешалки в передней поводок Леди и вышел. И запретил мне идти с ним, категорически. Мы с матерью смотрели в окно, как отец освободил Леди от цепи и застегнул поводок на ошейнике.
— Прощай, Леди! — прошептал я. Мне было стыдно за свои слезы перед матерью, но я видел, что и она плачет.
— Понимаешь, Олав, отца не в чем винить. У нас тут много людей ходит… А от бешенства и так всегда умирают… — шептала мать, а слезы так и капали с ее щек на синюю клеенку стола.
Мы стояли у окна и смотрели на ольшаник, в котором скрылся отец с Леди, и ждали, ужасаясь, рокового выстрела. Но его все не было… Наверное, они находились еще слишком близко от дома… Наверное, они пойдут к озеру… Леди, конечно, думает, что идут охотиться на уток… Спущенная с цепи, Леди обрадовалась, машет хвостом и даже пытается прыгать, но болезнь ослабила ее… Вскоре отец отцепит поводок, покажет какое-нибудь направление: «Билль!» — и Леди побежит туда, не замечая, что отец поднял ружье, приложил приклад к плечу и щеке, нажимает курок… Никогда уже Леди не принесет больше утку к ногам своего хозяина!..
До чего же мучительно тянулось в тот раз ожидание. Мать принялась вязать, я пытался читать «Охотника за оленями». Был теплый летний вечер, но мать не позволила мне открыть окно. Видимо, боялась, что услышит «выстрел милосердия». Но ничего слышно не было, а отец все не возвращался и не возвращался. Прошло очень много времени, пока мы наконец не услышали, как открылась наружная дверь и… в комнату вбежала мокрая с ног до головы Леди! Ее грязные лапы оставляли повсюду — на полу, на ковре, на моих ботинках и на коленях матери — большие четкие отпечатки, но мать смогла только произнести:
— Леди! Щеночек ты мой!
Отец стоял в дверях и улыбался во весь рот!
— Ну? — наконец спросила у него мать. Леди положила голову на мой ботинок и смотрела на всех нас грустными, все понимающими глазами.
— Чертова химия! — бранился отец. — Из-за нее чуть было не пристрелил совершенно здоровую собаку!
