Мальчик со шпагой.Звездный час Сережи Каховского (журнальная версия) - Крапивин Владислав Петрович (библиотека книг .TXT) 📗
Бьет в уши,
как детский крик…
Теперь Сереже не казалось, что Кузнечик сидит на столе у телефона. Он закрыл глаза и ясно увидел костер на поляне, и Костю у костра, и ребят с оранжевыми от огня лицами, и Генку рядом с Костей. Будто они пели вместе.
… Не надо,
не надо,
не надо,
Не надо его будить.
Ему ни к чему теперь память
Мелких забот и обид.
Пускай перед дальней дорогой
Он дома поспит,
как все,
Пока самолет не вздрогнул
На стартовой полосе…
Песня затихла. Было слышно, как Генка прижал струны ладонью. Он помолчал и сказал:
— Вот все… Ты слышишь?
— Да, — сказал Сережа. — Это такая песня… Про нее лучше ничего не говорить. Просто слушать и все.
— Брат ее, оказывается, давно написал… А мне спел только сегодня. Это он когда про Чили услышал.
Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Ему предстоит дорога
В высокий край огневой…
— Про что?
— Про Чили. Ты что, радио не слушал?
— Нет, — смутился Сережа. — Я тут сегодня закрутился с делами…
— Там фашистский переворот! — с неожиданной злостью сказал Генка. — Генералы толстопузые мятеж устроили… Зря он этим гадам доверял.
— Кто?
— Президент Альенде. Они убили его. Обстреливали президентский дворец из танков.
— А я ничего не слышал, — тихо сказал Сережа.
— Брат в июле был в Чили со студенческой делегацией. У него там друзья остались. Он и мне привез адрес одного парнишки, помог письмо написать по-испански. Я все ответа ждал. Теперь уж, наверно, не будет ответа…
Что мог сказать Сережа? Он знал про Чили не так уж много. Знал, что там столица Сантьяго. Что там правительство, которое стоит за рабочих. И что президент Сальвадор Альенде распорядился, чтобы всем-всем детям в этой большой стране каждый день обязательно давали бесплатное молоко: и в городах и в глухих горных деревушках… Видно, не всем нравится, когда у каждого из ребят, даже у самого бедняка, каждый день есть глоток молока.
— … В общем, все как тогда в Испании, — опять услышал Сережа Генкин голос. — Ты читал книжку «Испанский дневник»?
— Не читал, — признался Сережа.
— А у нас есть… Ты бы пришел ко мне, а? Мог бы взять ее. Если, конечно, хочешь. Ну, не обязательно за книжкой, а так… Ты ведь никогда у меня не был.
— Конечно, я приду, — обрадованно сказал Сережа. — А ты? Ты тоже приходи. Ты ведь тоже у меня не был.
— Ладно! Я знаю, где ты живешь.
— Нет, у нас теперь новая квартира.
— Я знаю, — повторил Кузнечик.
— Откуда?
— Очень просто. Узнал, когда коробку тебе раздобыл. Хотел тебе домой ее принести. Пришел, а у вас никого нет.
— Специально приходил?
— Ну да. С коробкой…
— А где ты ее раздобыл? Я думал, она твоя была.
— У соседа выпросил.
— Нарочно для меня? — все еще не решаясь поверить, спросил Сережа.
— Ага… Послушай, а зачем тебе пенопласт? Не секрет?
— Не секрет, конечно. Я завтра тебе расскажу. Хорошо?
— Хорошо. Тогда до завтра?
— До завтра… Гена… А можно еще раз ту песню?
— Ладно.
… Но если в чужом конверте
Придет к вам черная весть,
Не верьте,
не верьте,
не верьте,
Что это и вправду есть.
Убитым быть —
это слишком.
Мой друг умереть не мог.
Вот так…
И пускай братишка
Ему напишет письмо…
Этой песней Генки Кузнечика хорошо было бы кончить рассказ о длинном Сережином дне.
Но не все кончается, как хотелось бы.
Тетя Галя заглянула в Сережину комнату и сказала:
— Тут один жилец приходил, на тебя жаловался. Что такое ты утром натворил?
Сережа сидел на кровати и не спеша расстегивал рубашку. Он хотел пораньше забраться в постель, включить настенную лампочку, взять книгу «Двадцать лет спустя» и еще раз перечитать историю о том, как герцог Бофор бежал из Венсенского замка. Разговаривать об утреннем случае вовсе не хотелось. Даже вспоминать этого наглого Петю Дзыкина и то не хотелось…
— Ничего я не натворил. Это он натворил, — хмуро сказал Сережа. — Задумал у ребят мяч проткнуть. А я не дал.
— Ну, про мяч я не знаю. А грубить-то зачем? Зачем ты ему таких слов наговорил?
— Я? — изумился Сережа. — Я ему только сказал, что здесь общий двор, а не его огород. А что, не правда?
— Такие слова взрослому человеку говоришь. Хоть бы подумал: он в три раза старше тебя.
— Если старше, пусть не хулиганит. Его, что ли, мяч? Если нравится протыкать, пускай купит себе и протыкает…
— Вы же сами его из терпения вывели. Все цветы потоптали.
— Мы? Потоптали? — вскинулся Сережа. — Во-первых, не «мы», потому что я там даже не играл. Во-вторых, ни один цветок не был сломан. Ведь ты же не была там, а говоришь!
— Ну, ладно, ладно… Ты уже закипел, как чайник. Я в этом деле разбираться не стану. Отец придет, пусть разбирается.
— Ну да, будет он разбираться! Он бы сам вмешался, если бы видел, как они к ребятам пристали.
— Он — это другое дело. Он взрослый человек. И тот взрослый…
— Ты все одно: «Взрослый, взрослый!» — действительно закипел Сережа. — Этот Дзыкин не взрослый человек, а взрослый шкурник. Ну откуда они такие берутся? Сытые, нахальные, думают, что вся земля для них, весь мир! Для их грядок и гаражей. Все будто только для их пользы. Поэтому и наглые. Как тот шофер!
— Господи, какой еще шофер?
— Забыла? Ты меня все за рубашку дергала: сядь да сядь. В автобусе. Чего он к бабке привязался? Я же видел: она деньги опустила, а он орет: «Деньги не бросала — билет отрываешь?! На кладбище пора, а совести нет!» Она плачет, а он орет. Его бы самого на кладбище! А ты только одно: сядь, не груби.
— Ну и что? Я ему сама сказала, что так нехорошо.
— Ты сказала! Да он и не посмотрел на тебя. Хорошо, что летчики вмешались… Другие тоже — сидят и молчат, будто не их дело. Тоже взрослые…
Тетя Галя устало отмахнулась.
— Тебя послушать, так будто и хороших людей на свете не осталось.
— Что? — удивился Сережа. И как-то сразу успокоился. Ему сделалось даже смешно. И не стал он больше ничего говорить. Он вспомнил хороших людей, которых знал или видел. Костю, журналиста Иванова, маленького Димку… Летчиков в автобусе. Кузнечика… Татьяну Михайловну… Наташку, дядю Игоря. Ребят в своем классе и в Наташкином… Врача Марину Аркадьевну, капитана Володю и моториста Витю с катера «Азимут».
