Альфа Большой Медведицы: Тень каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Понятно, — сказал я. — Это она тебя из подвала вытянула?
— Лучше бы не вытягивала, — сказал Павлик.
И вот она появилась. Высокая девчонка, выше Павлика. В перекошенном капоре, в маленьком полушубке, подпоясанном шарфиком, в лыжных штанах и подшитых валенках. Мы с Павликом вместе открыли ей дверь.
Милка взглянула на нас и почему-то удивилась:
— Ой, Пашка! А я тебя знаешь как искала! Я думала, ты в том доме живешь, на втором этаже…
Павлик пожал плечами и пробормотал что-то насчет думающего индюка. Потом неласково заметил:
— Дверь захлопни, а то холоду напустишь.
Милка не обиделась.
Мне она, конечно, не понравилась. Во-первых, некрасивая: долговязая, волосы короткие, будто у мальчишки, не то рыжие, не то коричневые какие-то. И рот большущий, как у акулы. Во-вторых, при таком росте надо быть поумней.
А она болтала, хихикала и удивлялась самым простым вещам.
Про старые стулья она со смехом сказала:
— Ой, какие забавные!
А что забавного? Скрипучие, облезлые, надоевшие. Только на спинках вырезаны по два дерущихся петуха. Может, и правда интересно с непривычки, но чего уж так веселиться!
Потом она удивилась медведю. Это был коричневый фаянсовый медведь с отбитым ухом. Он сидел на зеленой кочке и тянул мед из запрокинутого бочонка.
— Ой, какой смешной!
После медведя Милка обратила внимание на меня. Тихонько спросила:
— Пашка, а это кто?
— Это Владик, — ответил Павлик. — Я же тебе говорил.
— А-а, — сказала Милка и почему-то сделалась серьезной.
Павлик виновато глянул на меня и сурово сказал Милке:
— Давай решать задачки… раз уж пришла. А то провозимся до вечера.
Я усмехнулся про себя: влип бедняга Павлик. И отправился к себе…
В тот день рано пришла из техникума Татьяна. Она решила помогать мне готовить уроки и довела до слез. Потом я взбунтовался и довел до слез ее. В этот момент постучал Павлик и вызвал меня на кухню.
— Нарешались? — сказал я. — Ушла?
— Не… — Павлик вздохнул. — Понимаешь, Владька, ей нельзя… У нее отец неродной. Он над ней всегда издевается, когда матери нет. А мать поздно приходит…
Я почувствовал сразу, как неловко ему, как трудно говорить.
Он, наверно, в кухню вытащил меня нарочно: здесь, в полутьме, почти не видно было лиц. Незаметно, если покраснеешь. И я уже знал, что он скажет дальше.
Павлик сказал:
— Знаешь, пускай она… посидит сегодня. У нас. А?
Ну что я мог возразить? В конце концов, ведь это она вытащила Павлика из затопленного подвала.
Я только спросил:
— А как… А Каравелла?
— Ну и что? — быстро сказал Павлик. — Думаешь, она не сможет играть? Думаешь, она глупая? Она только кажется сперва, что глупая, а на самом деле умная. Она…
Вот уж этого я не ждал! Нашу Каравеллу, нашу тайну — какой-то девчонке? Павлик спятил! Нет, в самом деле, что за чушь!
Но пока я искал слова, чтобы выразить все возмущение и обиду, Павлик опять торопливо заговорил:
— Ты знаешь, какие она книжечки принести может? У нее дома целая куча, вот честное слово, хоть сам спроси, она сама скажет. Вот увидишь, еще лучше будет. Ты, Владька, только на нее не дуйся, а то она тебя боится.
— Меня?
Честно говоря, я клюнул именно на эту удочку. Все-таки здорово, если тебя, первоклассника, боится такая дылда.
В тот вечер игра не клеилась. У меня слова просто застревали. Стеснялся я при Милке открывать наши секреты и придумывать новые. И злился на нее. Да и Павлику было неловко; он только старался делать вид, что все в порядке.
Наша Каравелла увязла на одном месте, словно в мучном киселе. Мы не могли придумать ничего интересного.
Милка, наверно, все понимала. Но не уходила, сидела. Серьезная и внимательная. И вдруг сказала, не глядя на нас:
— Я одну книжку читала про саблезубых тигров. Они на острове жили. Давайте откроем такой остров. И устроим охоту…
Ветер слабо шевельнул наши паруса.
— Этот остров какой? — с надеждой спросил Павлик.
— Как «какой»?
— Ну, какие берега, скалы, деревья? — мрачно пояснил я. — Надо же знать. Думаешь, так просто? Открыли — и все? А вдруг перед ним подводные рифы? Как напоремся…
— Какой ты скорый! — запальчиво сказала Милка. — Открой, тогда и узнаешь! Конечно, рифы… Надо на шлюпке разведать, а не лезть наобум.
— Вот и отправляйся, — предложил я. — На шлюпке… А нам нельзя. Мы руль должны держать и паруса.
— Хорошо, — негромко сказала Милка. Помолчала и заговорила, глядя в огонь: — Ну вот… Это большой остров… Не очень большой, средний. У него берега высокие. Желтые от глины. И скалы высокие. А наверху сплошные джунгли. С одной скалы бежит в море ручей. А на обрыве стоит каменный идол, большой такой и зубастый. Его дикое племя сделало. Только сейчас племени нет, его все сожрали саблезубые тигры.
— Вот скоты! — обрадованно сказал Павлик и дернул затвор воображаемого карабина. — Ну, мы им дадим!
Вечер окончился полным истреблением свирепых зверей. Только двух мы взяли живьем, чтобы приручить.
И все-таки вечер был не таким, как раньше. Вдвоем было лучше. Я утешил себя тем, что Милка больше, наверное, не появится.
Но она появилась. На следующий день.
— Смотри, что она придумала! — бодро сказал Павлик, а глаза у него были виноватые.
Милка догадалась, как делать над морями день и ночь. Она принесла два лоскутка: белый, с вышитым желтым солнцем, и черный, шелковистый, с белыми бумажными звездочками. Эти лоскутки можно было по очереди расстилать на тумбочке.
Если бы такое дело выдумал Павлик, я бы сразу сказал, что это здорово. Но сейчас мне стало обидно.
Я придрался:
— А если вечер? Или утро? Тогда как, а?
— Что-нибудь тоже можно придумать, — тихо сказала Милка. — Я сегодня дома подумаю.
Она это мне говорила, а не Павлику. Словно спрашивала у меня разрешения. Была она сейчас какая-то нерешительная, сидела на краешке стула и разглядывала свои валенки. В эту минуту я понял: плевать ей на Пашкину арифметику.
— Ну… давайте, что ли, — хмуро сказал я и первым полез под карту, в нашу «каюту».
В тот вечер дела шли лучше. Милка почти не робела, я уже не стеснялся, Павлик был рад, что мы не дуемся друг на друга.
Когда Милка ушла, Павлик потоптался со мной и неловко сказал:
— Послушай… Пускай уж она приходит… если ей так охота.
Что было делать? Я согласился, хотя и без восторга:
— Пускай…
Прошла неделя, и к Милке я почти привык.
Я привык, но все еще смотрел на Милку косо. Это была тоже привычка.
Как-то после уроков Милка догнала меня у дверей школы. Она шла чуть позади, возвышаясь надо мной, как Гулливер над лилипутом. Гулливер в кривом оранжевом капоре. Павлика с нами не было: его оставили учить стихотворение, которое он не выучил дома.
Мы шагали молча, и Милка временами шумно вздыхала у меня за плечом. Это меня злило. А день был синий от неба и ярко-желтый от солнца. Звенела каплями оттепель, и радостно галдели воробьи на потемневшей дороге. Не хотелось ссориться в такой день. Я решил очень просто отвязаться от Милки: постою с минуту, будто любуясь каплями, а она пускай двигает дальше.
Я остановился у ржавой водосточной трубы. В полметре от земли она круто изгибалась, а ее срез был украшен сосульчатой бородой. С бороды стеклянным горохом сыпались капли. Иногда они сливались в искристую струйку, но тут же опять разбивались на шарики.
Под трубой была бугристая наледь. Капли выбили в ней ямку с чайное блюдце. Вода в этом круглом озерке брызгала и пузырилась. Ей не хватало места, и она проточила в наледи канавку. Хрустальный ручеек сбегал с ледяной горки и нырял под снежный пласт у тротуара.
Я стоял и смотрел. Эта прилипала Милка тоже остановилась.
И вдобавок сказала:
— Как красиво…
Я бросил портфель и сел на корточки. Брызги ледяными иголочками начали колоть лицо. Я подобрал раскисший спичечный коробок и пустил его в пляшущую лужицу. Он запрыгал под ударами капель, а потом боком-боком подвинулся к истоку ручейка, протиснулся в ледяной желобок и заскользил вниз, царапая донышко.
