Тачанка с юга - Варшавер Александр (книги бесплатно TXT) 📗

Александр Варшавер

Тачанка с юга

1

Поздней осенью 1919 года, вскоре после разгрома банд Юденича, из Петрограда на Украину переводились курсы красных командиров. Начальником медицинской службы курсов был назначен бывший ученик отца Самсон Павлович Вараксин, или Самовар, как звали его у нас дома.

Прозвище это появилось не случайно. Вараксин расписывался небрежно: Самсвар — и в этой его подписи буква «с» была похожа на «о».

Однажды Самовар пришел к нам попрощаться и стал уговаривать маму отпустить меня на Украину. «На поправку и откорм», — сказал он.

— Уважаемая Татьяна Матвеевна, — говорил Самовар, — это единственный выход сохранить Шурино здоровье. Посмотрите на него — кожа да кости! Ему нужно нормальное питание, а где вы его возьмете? Нет никакой уверенности, что до весны с продовольствием здесь станет лучше. Идет зима, дров у вас нет… А со мной Шура будет в тепле и сыт.

Мама плакала и не хотела слушать о моем отъезде. Самсон Павлович долго убеждал ее и наконец сердито сказал:

— Поймите же, в таких условиях Шуре немудрено будет заболеть туберкулезом.

Это подействовало, и мама согласилась.

Незаметно прошли три дня. Холодным утром за нами заехал на санитарной двуколке Самовар, и мы поехали по безлюдным улицам, на перекрестках которых кое-где еще сохранились неразобранные баррикады — следы недавней обороны Красного Питера. Улица, площадь, еще одна улица — и вот уже воинская платформа Царскосельского вокзала [1], последние мамины наставления, поцелуи, слезы. Звучит команда: «По вагонам!» Свистит паровоз. Дрогнула и поплыла назад платформа… Мать, все убыстряя шаги, идет за вагоном… побежала… машет платком. Еще какое-то время сквозь слезы я вижу мамин платок. Потом постройки скрыли и вокзал, и маму…

* * *

Наш эшелон, состоявший из двенадцати теплушек и одной открытой платформы, на которой стояли две пушчонки и лежали какие-то укрытые брезентом ящики, полз медленно, по восемь — десять верст в час, подолгу простаивал на всех станциях, а чаще всего неподалеку от леса, где приходилось запасаться дровами.

На шестой день пути поезд, вдруг резко дернувшись, остановился. Хлопнуло несколько дальних выстрелов. От головы эшелона тревожно зазвучала труба. Вдоль вагонов пробежал кто-то с криком: «Всем лечь на пол! Без команды из вагонов не выходить!»

При торможении от толчка чуть откатилась дверь теплушки. Я подобрался к щели и, лежа на полу, стал наблюдать происходившее. Прямо передо мной раскинулось чуть заснеженное поле в мелких кустиках, а за ним совсем близко чернел лес. Оттуда стреляли по эшелону из винтовок.

«Первая рота, справа в цепь!» — раздалась команда, и в поле с винтовками наперевес выбежали курсанты. Развернувшись цепью, изредка стреляя, они стремительными перебежками стали продвигаться к лесу. Рядом с бегущими вскакивали столбики снега. Курсанты падали, но тут же подымались и, пробежав несколько шагов, снова падали. Со стороны поезда, перебивая друг друга, застрочили пулеметы. Я хорошо видел, как с деревьев, росших на опушке, летели кора и щепки.

Курсантская цепь добежала до леса и с криком «ура» скрылась среди деревьев. Стало тихо, лишь изредка доносились одиночные выстрелы.

Скоро все кончилось. Курсанты вернулись к эшелону. Потом пришел Самовар и рассказал, что в бою легко ранены два курсанта и что банда, обстрелявшая поезд, уничтожена: трое бандитов убито, пятерых захватили курсанты. Чтобы остановить поезд, бандиты завалили рельсы бревнами. Курсанты быстро разобрали завал, и мы двинулись дальше.

Через пять дней после того короткого боя наш эшелон остановился на какой-то большой станции. Оказалось, что это и была наша конечная остановка.

Поселились мы у старой знакомой Самсона Павловича — зубного врача Анны Петровны. Она уступила нам свой кабинет, убрав из него зубоврачебное кресло и бормашину, а сама разместилась в двух соседних комнатах. В нашей квартире жил еще какой-то работник сельской кооперации, неделями не бывавший дома, а маленькую светелку около кухни занимала прислуга, девушка лет семнадцати, бойкая хохотушка Катря.

Моя жизнь на новом месте постепенно налаживалась, здоровье окрепло, я поступил в седьмой класс трудовой школы и вскоре нагнал пропущенное с начала учебного года. Я быстро подружился с ребятами. Меня избрали в школьный комитет, ввели в состав редакции рукописного журнала, я стал посещать городской комсомольский клуб и подал заявление о приеме в комсомол.

* * *

Красная Армия лишь недавно освободила от деникинцев наш город, и было здесь неспокойно. Случалось, мелкие банды прорывались на окраины, грабили и убивали. С наступлением темноты объявлялось военное положение.

Тишину безлюдных улиц нарушали конные патрули, да изредка раздавались один-два выстрела.

Однажды (это было в январе 1920 года) Самсон Павлович на несколько дней уехал в Харьков. В тот же вечер хозяйка ушла на ночное дежурство в больницу. Не было дома и соседа.

Приготовив уроки, я поужинал на кухне, слушая безудержную болтовню Катри. Речь ее, из смеси русских и украинских слов, очень напоминала чириканье беспокойной птички: чирик — про соседку, чирик, скок — про новое платье, чирик, скок — про бандитов.

О бандитах Катря рассказывала чаще всего и с такими подробностями, что порой становилось страшно. Слушать ее можно было подремывая. Она не обижалась, а заметив, что я засыпаю, всплескивала руками: «Ох, я дурнесенька, вам же пора спаты!»

В тот вечер я лег спать рано и сразу уснул. Проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Я открыл глаза и в тусклом свете луны, чуть пробивавшемся сквозь замерзшие окна, увидел Катрю, стоявшую возле дивана. В длинной до пят сорочке, она была похожа на привидение. Взволнованным, испуганным голосом Катря повторяла: «Шура! Шура, та проснитесь же! О господи, разве можно так крепко спаты? Шура! Та вставайте же!»

Ничего спросонок не понимая, я приподнялся. В это время на улице ударил выстрел, потом другой.

— Матынька родная! — завопила Катря и сдернула с меня одеяло. Я вскочил.

— Что случилось?

— Там стукают… Кажут, из Чека…

— Где?

— Там, на кухне… я боюсь… Ой, беда! А вдруг то бандюги!…

Я накинул шинель и, не зажигая света, босиком прошел на кухню. Стучали, как мне показалось, не очень настойчиво. Наступив на что-то мокрое и холодное, я подошел к двери и затаил дыхание.

Открывать или не открывать?

Вдруг голос за дверью сказал: «Нужно было по парадной лестнице…» Второй голос выругался и ответил:

«Там насупротив дверь командира, начнешь стукать, а он выскочит с наганом! Вот тебе и будет парад!»

«Почему они боятся нашего соседа командира?» — подумал я и спросил:

— Кто здесь?

— Открывай! Чека с обыском! — Требование было подкреплено вполголоса отборной руганью.

«Раз ругаются и боятся парадной лестницы — значит не чекисты», — подумал я и, осмелев, спросил:

— Ордер есть?

— Открывай, хад ползучий, а то дверь сломаем! — И снова поток ругани. Это меня окончательно убедило, что за дверью бандиты, и я дерзко заявил:

— Без ордера не открою!

— А куды его подать, если дверь закрыта, хад ползучий, белогвардейская морда! — изливалось на меня из-за двери.