Голубые капитаны - Казаков Владимир (читаемые книги читать txt) 📗
Романовский встал в дверях кухни, упершись ладонями в косяки.
— Предельно сыт, Василий Тимофеевич.
— Перекусить все равно заставлю. Вот селедочка разделана… А? Может, тут и приземлимся? А? — Смирнов показал на кухонный столик.
— Все равно.
— Мой кабинет в основном тут. Гоняет старуха из комнат, не терпит табачища.
Трубка в зубах хозяина беспрестанно чадила, и в небольшой кухоньке уже стоял голубой туман с запахом табака «Флотский».
— Был?
Романовский кивнул.
— Порядок? Не ломают памятник? Надо бы фотографию вставить.
— У меня есть. Скопирую на фаянс и отвезу.
— Ну-ну… А как дела в Саратове? Все воюете?.. Про партсобрание слышал. Не чересчур?
— По-моему, в норме. Народ решил. Миша Корот привет вам передает. В отпуск ушел: скоро дедом станет, так чтоб подготовиться. Он, наверное, останется комэском. Во всяком случае, Аракелян — за.
— Умница ваш горбоносый Аракелян, — проговорил Смирнов. — За Корота надо драться и воспитывать не словами, а по щекам бить, чтобы опомнился. Поставь такого вне работы — захиреет… Знаешь, что ваш командир отряда здесь, в Москве? — спросил Смирнов и взялся за трубку. — Чай будешь? Закипает.
— Если можно, покрепче.
— Разбирали Терепченко на коллегии. Перцу дали… Сладкий или вприкуску? Вон та курица и есть сахарница. Сыпь больше! — Выпустив клубы дыма, Смирнов продолжал: — Все-таки будет Терепченко работать у вас. Приняли во внимание долголетнюю службу, а главное, по-моему, то, что ему до пенсии полгода. Он там себе должность инструктора на тренажере поприжал… Спесь, конечно, сбили, постругали как следует. А твоего Аракеляна заберем в центральный аппарат.
— В общем все так, как желал Терепченко! Выходит, зря нервы трепали, укорачивали себе жизнь и другим. Все как в песок…
— Тут ты опять скользишь. Аракеляны нужны не только в вашем отряде, понял? — многозначительно поднял палец Смирнов и ворчливо добавил — Горячитесь вы очень, молодежь, поперед батьки в пекло любите лезть и ломаете то, что выпрямлять надо. Вот и ты… твоя фигура выглядела на коллегии не ахти как! Пришлось заступаться… Да ладно, капну я, пожалуй, в чаек коньячку, люблю этот грешный напиток. В Испании французы избаловали.
Отложив трубку так, что мундштук ее попал в селедку, Смирнов маленькими глотками выпил чай, снова набил трубку и уселся поудобнее.
— Теперь, Боря «об Ивановом сыне. Где, как, чего, какие документы? Сталкиваюсь с таким делом впервые, и давай-ка обмозгуем не торопясь.
Романовский вынул из кармана, передал Смирнову фотографию и медальон.
— И это все?
— Еще было два письма, в которых говорилось, что на фотографии не сын Дроботова, что он погиб и захоронен в поселке Свирь.
— Тогда чего же ты хочешь, не понимаю?!
Романовский встал и распахнул настежь окно. Трубочный дым потянулся на улицу, путаясь в листьях каштана, шумевшего у подоконника. Старый каштан лысел: порывистый осенний ветер вырывал из его буйной шевелюры пожухлые листья.
— Чего ты хочешь, Борис?
— Скажите: взрослые усыновляют детей?
— Ну?
— Они выбирают себе ребенка, а почему бы ребенку не выбрать из них отца?
— Ну-ну… Теперь вспоминаю твое письмо и мысль, которую назвал неэтичной. Ты хочешь Пробкину подарить отца, а именно Ивана Дроботова?
— Память о нем хочу безраздельно отдать Семену!
— Не много ли мы на себя возьмем, Боря? — в сомнений вымолвил Смирнов. — Есть ли у нас такое право? Я уж не говорю о законном — моральное право?
— Есть!.. Семена тяготит безотцовщина. Я… сироты знают какой это груз. Майор Дроботов хотел, чтобы сын остался жив, вырос Человеком и продолжил его дело. Сейчас Семен живет вполсилы. Таким парням нужен идеал, жизненный пример другого человека, и лучше всего, когда это отец! Семену по плечу и честь, и слава, и жизнь Ивана Дроботова… Мы выполним долг перед погибшими, товарищ генерал!
— Недавно я прочитал в журнале стихи. И будто не поэт, а я, старый солдат, душой своей попросил: «Отпусти мою память, война!» Возможно ли это? А?
Романовский не ответил. Он поймал влетевший в окно лист и, пощипав его губами, высунулся в окно, подставил лицо ветру. «Ветер — это когда трудно идти вперед, хотя перед собой и не видишь преграды, — неожиданно подумал он, искоса взглянув на задумавшегося Смирнова. — А сильно же ты постарел, батя!»
— Борис, ты хорошо подумал?
— Додумывать приехал к вам, Василий Тимофеевич. Должен знать человек, какого он роду-племени? Где корни его? Предположим, что Семен найдет отца и тот окажется изменником родины, ну бывшим полицаем, например. Я беру полярный случай, Василий Тимофеевич! Как после этого сложится жизнь парня? Не будет ли он чувствовать, что корни его гнилы? Комплекс неполноценности такому эмоциональному и сомневающемуся парню, как Семен, — обеспечен!
— Хорошо. Согласен. Но предлагаю тебе другой вариант. Мы сделаем так, что он поверит в родство с Иваном. Сделаем так, что тайна умрет между тобой и мной. И представь, — появляется настоящий отец!.. Ну?.. Что же ты молчишь? Или видишь перед собой уже не сына Героя, а духовного инвалида и слышишь вопрос: «Кто позволил вам мною играть?»
— Отец не появится.
— Это точно! Потому что на твою авантюру я не пойду, хоть она и продиктована высокогуманными целями! Ну-ка, дай сюда фотографию и медальон… Крестиком отмечен Пробкин?
— Да.
— Почему ты так упорен, Борис?
— Чувство такое, будто сын Дроботова жив. Будто рядом. Будто это Семен. Я даже нахожу в его лице, жестах, поведении черты майора.
— Это самообман, комплекс не отданного тобою долга. Но ведь ты не виноват в гибели Дроботова, Боря! Очнись! Пусть жизнь течет своим чередом.
— Последние месяцы я почти совсем перестал спать. Мысли навязчивы до осязаемости. Ночами я вновь проживаю годы войны.
— Так и свихнуться можно.
— Можно.
— Не санатории, не лечебницы, пожалуй, в этом случае не помогут. Остается одно: продолжать поиск. Попробуем найти родителей Пробкина, если не можем найти сына Дроботова. Такой вариант тебя устроит?
— Давайте попробуем, — вяло согласился Романовский.
— Оставь фотографию и медальон пока у меня. Попробую обратиться в солидные компетентные органы. Есть мысль, понимаешь? Мысль!.. Пока ничего больше не скажу. Обещаю в случае неудачи поддержать твое предложение. Но как оно необычно! Мертвый усыновляет живого! Ради чего? Ради жизни!
…На Внуковский аэродром Романовский приехал уже ночью и разыскал на перроне саратовский самолет. Рядом с грузчиками, таскающими в хвостовой отсек большие мягкие тюки, увидел Марию.
— Успели, Борис Николаевич! А у нас в Саратове новости!
— Приятные?
— Очень! А какие — не скажу, по прилету узнаете. Пассажиров будем сажать минут через тридцать, сходите в буфет, кофейком побалуйтесь.
— Пойду закомпостирую билет. До встречи на борту, Маша!
Через полчаса, поднявшись по трапу в самолет, Романовский увидел в салоне Терепченко. Он сидел в удобном кресле у иллюминатора и читал «Неделю».
Как только взлетели, Терепченко вызвал звонком стюардессу. Мария вышла в салон в белом костюме. Из-под пилотки, немного сдвинутой набок, выбивались светлые локоны. Глаза чуть сужены, губы решительно сомкнуты. На миг Романовскому показалось, что перед ним лицо Семена Пробкина — таким оно бывало в трудные минуты. Но, поглядев на пассажиров, пересчитав их глазами, Мария улыбнулась, и сходство с Пробкиным сразу рассыпалось. Она превратилась в милую девочку и, чуть покачиваясь на неустойчивом полу салона, подошла к Терепченко.
Так же быстро, как появилась, она исчезла в головном отсеке и снова вошла в салон с подносом, на котором стояла чашка кофе и вазочка с конфетами.
Терепченко выпил кофе и опять уткнулся в газету. Так он проделал трижды, потом отложил газету и осмотрел пассажиров посветлевшими глазами. Романовский поймал на себе его остановившийся взгляд.
Терепченко встал, подошел и сел рядом в пустующее кресло.
