Голубые капитаны - Казаков Владимир (читаемые книги читать txt) 📗
— Ваши планы, командир? Ясно ли вы представляете себе производственную обстановку в отряде?
Терепченко пересказал все, что говорили на совещании, но только каждый факт осветил по-своему.
— Третий год хочу сделать дорожку на стоянку, и не получается, товарищ генерал! Ни щебня, ни асфальта не дают в достаточном количестве — все пороги в райисполкоме оббил! Плохо отражается на производстве текучка кадров. Начинается зима — мойщицы, заправщики, грузчики подают заявления об уходе, потому что работа усложняется из-за низкой температуры, а оклады по штатному расписанию маловаты. Летом другая морока — забирают людей в колхозы. Даже пилотов приходится посылать на уборочную! Понимаю, нужно, а как выкручиваться мне?..
На все вопросы Терепченко отвечал прямо, не скрывая недостатков, подтверждая слова документами, «случайно» оказавшимися у него под рукой. И у Смирнова постепенно складывалось мнение, что вина командира отряда и штаба не так уж велика, как представлялось ему на закрытой беседе с командирами.
Много грехов Терепченко брал на себя, обещал исправить в самый короткий срок. Показал пухлый план работы с жирными карандашными пометками по всем пунктам, о которых говорили командиры.
Смирнову понравилась искренность Терепченко, только тревожил подтекст беседы: чувствовался нажим на плохую работу секретаря парторганизации.
— Как вам помогает парторг? — прямо спросил Смирнов.
— Помогает?.. Сложный вопрос… — вздохнул Терепченко и зажевал нижнюю губу. С наклоненной головой и положенными на стол сцепленными руками он стал похож на монаха, читающего молитву. — Документация у него в порядке. Собрания, беседы организует своевременно. Знает досконально почти каждого работника, вникает в их нужды. Стенная печать работает неплохо, во всяком случае, критики хватает. Живет среди людей… Вот так бы я написал ему в аттестации. Но… странно, конечно… Все это дает неожиданный результат.
— Для кого неожиданный?
— Для дела. Подрывается самое главное — авторитет командира, безопасность полетов, и прорехи в плане почему-то не уменьшаются от его действий. Приведу лишь один из многих примеров. Есть у нас пилот Пробкин. Он сделал вынужденную посадку по своей вине. Аракелян решил обсудить Пробкина среди комсомолии. И, представьте, наша молодежь признала нарушителя чуть ли не героем! Я не пошел на поводу и наказал Пробкина, так Аракелян вместо того, чтобы политически и нравственно обосновать мой приказ…
— Возразил.
— Хуже!.. Занял молчаливую позицию, которую мигом почувствовал личный состав, оценил в свою пользу, и результат не заставил ждать: авария пилота Туманова! Примеров масса… Вот в этом рапорте все написано. — Терепченко передал бумагу Смирнову.
Тот бегло посмотрел его и пообещал:
— Доставлю по адресу… А как вы охарактеризуете Туманова?
— Зеленый. Молодая кость. Глина, из которой молено вылепить и бога и черта.
— Попрошу вас пока формально не отстранять его от летной работы.
— Не могу. Инструкции… Проступок тяжелый, и я не в силах помочь был бы и родному сыну.
— Мою просьбу вам изложить письменно?
— Что вы, что вы, товарищ генерал! Я понимаю, исключения всегда могут быть. Для вас лично…
— Повремените с приказом до получения указаний из Москвы.
Глава пятая
С некоторых пор Романовский почувствовал доверие сотрудников. Его выдвинули в местком и единодушно проголосовали за избрание председателем. Столь неожиданный для него выбор, видимо, был предрешен серией статей в многотиражкой и областной газетах, где Романовский четко обосновывал свои взгляды на технику безопасности, а также касался проблемы морального климата в коллективе. Самоотвод Романовского не приняли во внимание и на его вопрос: «Как же совместить летную работу с выполнением обязанностей председателя месткома?» ответили категорично: «Если несовместимо— бросай летать!»
Теперь отношения с командиром отряда портились с катастрофической быстротой. При встречах в коридоре Терепченко отворачивался, делал вид, что не узнает или не видит Романовского.
Перенимая опыт у журналистов, Романовский стал вести событийный дневник. Вот и сейчас, прихлебывая тепловатый чай, он сидел перед раскрытой тетрадью, густо заполняя строки убористым почерком:
«Со дня отъезда комиссии прошел месяц. Командир отряда работает, как вол. Он гонит заместителей из кабинетов, и они сутками потеют в службах, налаживая дела.
Больше не храпит на разборах начальник аэродромной службы. Уволили снабженца, маленького круглого человечка, большого взяточника и подлеца.
У главного метеоколдуна поубавилось пузцо, он налаживает связь с периферийными метеопунктами и все меньше гадает на кофейной гуще.
Терепченко действует, и неплохо. Мое мнение о нем, наверное, предвзято; может быть, только совпадение неблагоприятных ситуаций послужило основой для него? Вот только появилось новое чувство: мы валимся на другой борт — план любой ценой! Уже были отдельные резкие выступления по этому поводу. Существует убеждение, что крупные дела вершатся на собраниях. Так ли это? Не прошла ли пора энтузиастских сходок, длинных дискуссий? Да и наши собрания стали подобны сказочной стране, где нет эха. Иногда там даже не слышишь своего голоса. Боимся друг друга обидеть.
Рукопашная на фронте легче, там бьешь врага, здесь товарища, часто убежденного в своей правоте. А подчас просто не хватает смелости бросить в лицо обвинение по большому счету…
Семен Пробкин начал оттаивать. Вчера он получил первую благодарность от Михаила за отличную технику пилотирования. А радость скрыл. Только глаза выдали. Михаил сотворил доброе дело.
Интересно, о чем думает сейчас Михаил?
Долго что-то нет Аракеляна из Москвы.
Васю Туманова оставили на летной работе с месячным испытательным сроком. Терепченко потрясен, говорит, «лапа есть у мальца в управлении!». Какая там «лапа», просто умных людей неизмеримо больше! Туманов воспринял известие вяловато. Понять его можно — не прошло потрясение после падения. Ничего, на пользу! Не зря говорят: «За одного битого двух небитых дают». Через несколько дней акклиматизируется «петух».
Что сейчас делает Михаил? Не хлюпаешь ли в подушку, дружище? Приказ Главного управления ударил по тебе, как обух по голове. С твоим-то самолюбием!
Эти строки пишу не в общежитии, а в собственной квартире. Дали комнатку в большом аэрофлотском доме. Соседи что надо! На первом этаже Маруся Карпова, и теперь с Семеном Пробкиным мы частые попутчики.
Противное лето: опять дождь к вечеру…»
А Михаила Корота не покидало мрачное настроение. Он понуро сидел в комнате авиаэскадрильи у окна. Крупные капли били по стеклам, соединяясь в серые мутные потоки, сквозь них еле просматривались щетинистые огоньки аэродрома.
«Поехать к Борису!» — мелькнула мысль, но, вспомнив, как Романовский с Аракеляном «отчитывали» его за грубое отношение к пилотам, передумал. Он стал более терпим, но изменилось ли от этого положение? Ничуть! Так, кое-что по мелочи.
«По-армейски круто надо!» — стиснул кулак Корот и тут же разжал онемевшие пальцы — ведь его сняли с должности командира эскадрильи, и теперь он только заместитель, не хозяин, а подголосок. «А все же с Борисом надо потолковать!»
Романовский теперь жил довольно далеко от аэродрома, но Корот прошел мимо своей «Волги», будто не заметил машину. Дождь зло барабанил по плащ-палатке, слепляя ресницы, вода текла по щекам, струилась по шраму на подбородке. Шагая прямо по лужам, Корот старался критиковать себя, но ничего не получалось. Нет, не виноват он. Не виновен — и точка!
— Миша! Из Волги выплыл? — воскликнул Романовский, поднимаясь навстречу. — А ну, раздевайся, сейчас чего-нибудь горяченького организуем.
Корот сбросил плащ-палатку на пол, мазнул мокрой ладонью по растрепанной рыжей шевелюре и остановил друга движением руки.
