Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з - Титаренко Евгений Максимович
Запахло печеной картошкой, запахло дымной водой из котелка, сухой хворост горел ровно и ярко.
Поели медленно, с достоинством, со смаком похрустывая обугленными корочками печеного картофеля на зубах.
На закуску испекли по яйцу.
Чтобы яйца не раздавились в мешках, испекли и остальные.
Аккуратно завернули соль, собрали остатки провизии, плотно увязали мешки и подвесили их на дереве.
Пить горячую воду охоты не было. Чуть поколебавшись, выплеснули ее. Набрали из ручья и, прикладываясь по очереди, вытянули целый котелок. Из мягких пихтовых веток сделали себе постели, по клочочкам набрали сухого мха и улеглись на него с наслаждением.
Глядели в небо, в гору, на медленно ползущую по ее склону тень. И одинаковые блуждающие улыбки время от времени трогали их губы.
Завтра они найдут… Если бы можно было представить себе, что там найдут они! Но раз это тайник, должна быть какая-то посуда: кувшин, бочонок, ящик… А может, там целый склад золота? Огромный подвал и, как в кино, рассыпанные по полу бриллианты, драгоценные камни, рыцарские доспехи… Нет, в революцию доспехов уже не было.
Потом, когда погасла вершина Черной горы, улыбки уже не появлялись на их губах. Если бы они признались друг другу, они обнаружили бы, что думают об одном и том же: о доме… Как там — их близкие?..
Петька вспомнил, что мать еще два дня назад просила его приладить сорванный ветром ставень, и Петька почувствовал, как в уголках глаз его защипало, будто от пота…
Они молчали, думая каждый о своем, пока, медленная, не пришла к обоим дрема.
Тревога
Петька не мог бы сказать, отчего проснулся вдруг среди ночи. И сколько ни думал потом, не мог понять. Будто что-то толкнуло его в бок. Он разом прянул от земли, сел и уставился в темноту — туда, куда напряженно глядел неведомо когда проснувшийся Никита..
Костер тлел сбоку от Петьки — между ним и Никитой.
Все это длилось каких-нибудь несколько мгновений. Но именно в эти мгновения Петька отчетливо увидел перед собой призрак седого сумасшедшего Прони. Ни подумать ни о чем, ни сказать что-нибудь Петька не успел. Он схватил лук и выпустил стрелу в темноту — туда, где только что, буквально секунду назад, видел недвижного, будто бы растворившегося во мраке Проню.
В ответ раздался явственный вскрик. Что-то похожее на «Ук…».
Петька замер, будто окаменел, весь превращенный в зрение. Но темнота зияла перед ним, и безлюдье этой зияющей темноты казалось еще более жутким, чем только что почудившийся призрак.
Вдруг дальше той темноты, где увиделся Проня, хрустнула ветка…
Петька сжался в комок. Холодные мурашки пробежали от лопаток вниз по телу.
Краем глаза Петька видел, как сидящий на свой «постели» Никита, не оборачиваясь, чтобы нащупать хворост, взял позади себя несколько сухих веточек и, продолжая напряженно вглядываться прямо перед собой, подбросил ветки в огонь. Потом еще, еще., Петька схватил и бросил в костер желтую сосновую лапу. Огонь затрещал и сразу взвился высоко над поляной. Ночь как бы раздвинулась при этом, и Петьку увидел, что там, куда он только что стрелял, никого не было. А в — призраки Петька давно уже не верил…
Они были одни в тайге, возможно, на десятки километров вокруг… Однако тревога не покидала обоих. Только теперь Петька заметил, как оглушительно колотится его сердце.
Подняв откинутый ватник, Никита набросил его на плечи, повернулся к огню и, обхватив колени руками, стал глядеть в огонь. А Петька некоторое время еще кустик за кустиком обшаривал взглядом поляну…
Наконец куснул пересохшую нижнюю губу.
Заметил, что Никита в продолжение этих сумбурных — мгновений, переживания которых могли бы сравниться с переживаниями целых месяцев, не проронил ни слова. Хотел разозлиться. Но вспомнил, что и сам не издал ни звука, а действовал, подчиняясь каким-то случайным импульсам.
Стискивая в руке дротик, Петька тоже повернулся к костру. Поглядели друг на друга.
В глазах Никиты никогда ничего нельзя прочитать.
— Ну… — сказал Петька чужим, изменившимся голосом. Кашлянул, чтобы восстановить его.
Никита шевельнул бровями и, опустив глаза, опять уставился в огонь.
— Померещилось… — сказал Никита. Но брови его сошлись у переносицы. А Петька знал, что когда Никита сдвигает брови, в круглом шаре его заседает сразу тысяча Академий.
Петька стал подбрасывать хворост. Теперь они видели не только всю поляну, но и кусты за ней и пустоту между деревьями.
Снова поглядели друг на друга.
Петька хотел спросить, что померещилось Никите, но почему-то был уверен, что Никите померещилось то же самое, что и ему.
— Ты слышал?.. — спросил опять не своим голосом, опять едва слышно. Никита кивнул. Огляделся.
Где-то рядом ухнула сова. Петька улыбнулся.
— Слышишь?
Мало ли звуков по тайге? Она любыми голосами то заплачет, то засмеется вдруг.
— А потом ветка хрустнула, да? — неожиданно спросил Никита, опять шевеля своими бесцветными бровями.
Теперь кивнул Петька, чувствуя, как снова пересыхают губы. Тоже огляделся. Еще раз прошарил взглядом каждый куст.
Надо бы встать и, ради спокойствия, пройти туда, где увиделся Проня. Но оба не решались на это, и оба молчаливо понимали друг друга.
— Гляди-ка! — ошеломив Никиту, воскликнул Петька. — Светает же!
Они и не заметили, что небо, скрытое от них Змеиной горой, давно посветлело у горизонта и свет этот, гася звезды, растекался все шире, шире.
Петька придвинулся ближе к огню, вздохнул глубоко-глубоко, как не вздыхал еще ни разу в жизни, потом с наслаждением выдохнул и… захохотал вдруг.
Никита тоже заулыбался в ответ.
Тайга, с детства знакомая, с детства привычная тайга окружала их, и не было в этой тайге врагов — были вечнозеленые деревья, глупое зверье, которое бежит от одного посвиста, и были травы, и были непоседливые синицы, и были дурные, с человеческими голосами совы.
— Чего ты проснулся? — спросил Петька. Никита пожал плечами.
— Лежал, лежал — и проснулся…
Петька перестал смеяться. Наклонясь к огню, опять незаметно вздохнул.
Так они сидели, пока небо вовсе не побелело, пока тайга не приобрела свою действительную — зеленую окраску, пока не загомонило вокруг на все лады птичье царство, пока первый горячий луч не прорвался из-за горы и не позолотил верхушку самой высокой сосны.
Тогда они оба встали и — Петька с дротиком, будто случайно, Никита, будто случайно, со штыком — прошли к тому месту, где «стоял» Проня…
Ни малейшего следа на мху, ни царапины на кустах.
Петька прошелся, ступая нарочито тяжело, — за ним тоже не осталось следов. Никита опять зашевелил бровями.
Обшарили все на десятки метров вокруг и не обнаружили ничего подозрительного… Окончательно приободрившийся Петька решил, что глупо предполагать здесь Проню.
И зачем они ему нужны, а если нужны, чего бы он церемонился, разглядывая их?
Стрела торчала, крепко воткнувшись в прогнивший, давно поваленный ствол березы. Никита отошел и еще раз выстрелил в него. Стрела тукнула, пробивая кору. Этот звук они вполне могли принять ночью за испуганный и возмущенный возглас притаившегося человека: «Ук!..»
Петька возвратился к костру, отвязал мешки, зарыл в золу четыре картофелины, испек их, приготовил огурцы, отрезал два ломтя хлеба. И только тогда подошел к костру Никита.
— Шамаем! — сказал Петька. — Надо управиться по холодку.
