Дети горчичного рая - Кальма Н. (читать книги без регистрации TXT) 📗
Пока он говорил, из-за стены гаража выглянул и замер трепещущий бант. Обладательница его внимательно прислушивалась к разговору у машины.
— А с робинсоновскими ребятами пробовал сговориться? — нетерпеливо спросил Фэйни.
Долговязый замялся.
— Пробовать-то пробовал, да они плохо поддаются! — жалобно проскулил он. — Мне самому чуть не попало. Налетел на меня этот Гирич. Кулаки у него хоть и маленькие, а прямо железные. Как начал молотить — у меня вон до сих пор в груди музыка. — И Лори начал кашлять, чтобы показать, как он пострадал за общее дело.
— Эх ты, слюнтяй! — презрительно вымолвил Рой. — Все вы, скауты, — слюнтяи.
Возмущенный Лори кинул быстрый взгляд на своего «орла»: вот сейчас «орел» скинет балахон и куртку и покажет этому щеголю, что такое настоящий скаут!
К удивлению Долговязого, его «орел» совершенно безмятежно проглотил это страшное оскорбление. Наоборот, он даже с некоторым подобострастием глядел на Мэйсона и, видимо, ожидал его решения.
— Что же нам делать? — обратился он уже прямо к Мэйсону. — Если робинсоновские ребята в четверг сообща вступятся за старосту, все пропало.
— Будь у нас побольше денег, я провел бы на командное место любого рыжего пса против апостола Павла, — проворчал Рой. — Мэрфи со своими обещал поддержать нас, но он хочет по двадцати центов за голос. Конечно, можно еще кое-кого и припугнуть, — прибавил он.
Фэйни яростно грыз ногти. Теперь все свои надежды он возлагал на изворотливость и ум приятеля.
— Ты отнес на почту извещения? — спросил Рой Долговязого.
— Все сделал, как вы сказали, — кивнул тот. — Завтра, наверно, дядя Пост будет доставлять их по адресам. — Он хихикнул. — И здорово же вы нарисовали эти карикатуры! Сразу видно, что негры происходят от обезьян…
Рой задумался. Казалось, он совсем забыл о приятелях.
Внезапно красивая физиономия южанина оживилась.
— Придумал! — торжествующе воскликнул он. — Есть план, только рискованный… Можно часа на два, пока идут перевыборы, упрятать робинсоновских ребят.
— Как упрятать? Куда упрятать? — воскликнули в один голос скауты.
Не отвечая на вопрос, Рой обратился к Долговязому:
— Кажется, кабинет мифологии на четвертом этаже пустует?
Тот живо закивал ушастой головой.
— Мистер Моррис, преподаватель мифологии, уже две недели болен ангиной, — сказал он. — А в чем дело?
— Отлично! Вот мы и воспользуемся его кабинетом! — с торжеством объявил Рой. — Сейчас мы с вами сообразим, как все это лучше обделать.
— Давай, давай, выкладывай! — в возбуждении подпрыгнул Фэйни.
Усевшись внутрь машины, Рой изложил товарищам свой план. Заговорщики не помнили себя от восторга, хлопали Роя и друг друга по коленям и спинам и радостно хохотали.
— Ах, ты! Вот умный, собака! Дьявол тебя возьми, Мэйсон! Недаром Горилла пророчит, что ты будешь губернатором штата! — восторженно вопили мальчишки.
Рой усмехался, слегка польщенный.
— Знаешь, я тобой восхищаюсь, Рой, — разоткровенничался Фэйни. — Когда ты приехал со всеми этими словами о джентльменстве и о прочем, я думал, что ты — настоящий дурак. А теперь я вижу, что у тебя — талант.
Рой посмотрел на Фэйни.
— Следовало бы содрать с тебя хорошенько за все это дело с перевыборами. Ты бы с меня, наверно, содрал. Но я не такой, можешь не беспокоиться. Я, как настоящий джентльмен, дарю тебе мой план! — величественно заключил он.
— Ну, в таком случае я ставлю за свой счет пиво, — великодушно объявил Фэйни. — Захватим Мэрфи — и пошли, ребята, в пивную к старику Нотингсу. Мне прямо не терпится промочить горло.
Галдя и дружески подталкивая друг друга, они направились к воротам и вышли на улицу. Все предвкушали приятный вечер.
Едва заговорщики повернули за угол, из-за стены гаража вынырнула голова в коротких апельсиновых кудряшках. На этот раз бант развевался на кудряшках, как гордое боевое знамя.
— Узнаете вы, губернаторы, как разбивать моих кошечек! — сказала Кэт, подняв, как в клятве, крохотный кулак.
18. «Штаб» заседает
Он не пошел домой. Он не мог и не хотел показаться матери и друзьям с таким лицом — искаженным болью и бешенством, исполосованным слезами, которые хлынули, как только он отдалился от нежно-сиреневого домика мисс Вендикс.
Он не хотел плакать, он давал себе самую страшную клятву, что не проронит ни слезинки, не доставит этой радости Горилле и всем своим недругам, но он был еще совсем мальчик, и горькая обида за себя, за всех, у кого черная кожа, вызвала жгучие слезы.
Сначала он долго стоял у какой-то калитки, прижавшись грудью к цементному столбу и не замечая, что сквозь решетку в него вцепился колючий куст не то шиповника, не то держи-дерева. Потом он свернул на широкую, пустую и длинную улицу, казавшуюся бесконечной. Было уже совсем темно, где-то впереди слабо краснел закат да зарницами вспыхивали и гасли на Мэйн-стрит световые рекламы: чудовищных размеров чашка с напитком «кока-кола»; фигура громадного полисмена, направившего револьвер на какого-то человека; зубная щетка величиной с телеграфный столб.
Прохожих было немного. Никто не обращал внимания на мальчика, одиноко бредущего по улице; никто не видел его сгорбленных плеч, его рук, повисших вдоль тела. В темноте, стиснутый холодными кирпичными стенами, он машинально шагал, не видя дороги, не замечая, что вышел уже из Верхнего города и приближается к реке.
Влажный ветер коснулся его волос. Сырой мрак обступил его со всех сторон. Чарли оглянулся: где-то позади остались огни города, уличный шум, гудки, звуки ресторанных оркестров и радио. Он был точно на краю света: перед ним в чернильном провале плескалась река, пахло смолой, рыбой, немного солью, как на море. Впереди мерцал красный огонек — это удалялась по воде с глухим рокотанием моторка. Ветер сильно и мягко бил из темноты, освежал разгоряченное слезами лицо. Перевернутые лодки лежали у самого берега. Чарли сел на одну из них.
Бывают в жизни ночи или дни, когда вдруг человек перестает жить так безотчетно и просто, как он жил до той поры. Он оглядывается, видит себя выросшим из прежнего платья, немного еще неловким подростком, видит свое лицо, которое уже теряет детскую округлость. И этот взгляд со стороны помогает ему, делает его сильнее, увереннее в себе и, конечно, гораздо взрослее. В такую ночь или в такой день кончается детство и начинается юность человека.
Нечто подобное чувствовал Чарли Робинсон, сидя на берегу после того, как его прогнал от дверей Хомер. Час назад он, Чарли, плакал, как девчонка. Теперь он презирал себя за эти слезы. Что сказал бы Цезарь? Конечно, Цезарь сказал бы, что слезами не помочь — нужно бороться. И Цезарь прав, тысячу раз прав!
Горечь и гнев кипели в мальчике так, что, казалось, еще немного — разорвется сердце. Теперь он перебирал в памяти все обиды, весь длинный счет, который он сам и его друзья — негры — могут предъявить белым господам. Тот день, когда он пришел в «Атенеум» и хотел подняться на четырнадцатый этаж, а лифтер отказался пустить его в лифт, потому что он чернокожий. И тот день, когда он пришел покупать в магазин ботинки н ему велели брать их без примерки, потому что «ты понимаешь, парень, никто не захочет их примерять после негра». И тот вечер, когда он пошел в закусочную — взять еду для больной матери, а хозяин быстро выпроводил его задним ходом: в закусочной сидел белый джентльмен. И автобус он припомнил, и косой, недружелюбный взгляд Пат. «Ох, и она такая же! Напрасно я ей верю…» И то, как мать Пат старалась избавиться от него, — всё, всё припомнил Чарли.
Они, негры, живут в Горчичном Раю, потому что в других кварталах им не сдают помещения. Они живут в Горчичном Раю, а утром отправляются работать в белые кварталы Верхнего города. Они — рабочие и мусорщики, печники, и чистильщики сапог, и каменщики. Они — черные; значит, и работа для них черная.
И снова память услужливо подбирала ему сотни смертельных обид. Ему вспомнилось все, о чем испуганным шепотом рассказывала Темпи и громко, с возмущением — Цезарь: суды Линча над ни в чем не повинными неграми; черные тела негритянских детей, обмазанные смолой и подожженные белыми джентльменами с Юга; негритянские погромы, когда кучка озверевших белых поджигают негритянские лачуги и устраивают кровавую расправу с темнокожими бедняками… И все, что случилось за последние дни, вдруг горько припомнилось Чарли: слезы Нэнси и ее матери, деревяшка вместо протеза у искалеченного на войне белых Цезаря, погибший отец, ухмыляющиеся физиономии Моли и его дружков, которые сейчас, быть может, готовят ему какую-нибудь гнусность…
