Без выстрела - Клещенко Анатолий Дмитриевич (читать книги полные TXT) 📗
Косте вспомнилась фигурка Люды под таким же развесистым деревом в сквере; он вздохнул:
— Подумаешь, Москва…
Он боялся, что в многолюдной, многооконной столице навсегда потеряет в толпе девушку, тогда как здесь мог бы ещё попытаться…
Мысль осталась незаконченной, — в конце улицы показался Иван Александрович Пряхин. Горный инспектор спешил, — видимо, был взволнован. Даже забыл извиниться, задев локтем встречного гражданина с толстым портфелем. Даже не заметил стоявшего у ограды Костю.
— Иван Александрович! — окликнул его тот.
Пряхин вскинул голову, как человек, пробуждающийся от дремоты. Спросил:
— А остальные?
— Ждут на старом месте.
Молча кивнув, горный инспектор только прибавил шагу. Костя последовал за ним. Мельком взглянув на часы, удивился: Иван Александрович отсутствовал почти три часа. Как это могло быть?…
— Узнали что-нибудь? — не утерпел он.
Пряхин пожевал губами, потом буркнул:
— Узнал.
Семён поднялся им навстречу, Люда только сплела на коленях пальцы, хрустнув суставами, и устремила на Пряхина полный напряженного ожидания взгляд.
Иван Александрович остановился напротив неё, качнулся, преодолевая инерцию, и сказал гневно:
— Вот так… Отличился твой батька, Степан Раменков. Отчебучил.
Глава третья
Кроме тридцатикилометровой, пробитой бульдозером через тайгу трассы, дорог к прииску не было. По существу, самого прииска тоже не было — просто несколько бродячих буровых вышек, электростанция, два барака-общежития, магазин, баня. Всё вместе это именовалось Площадкой.
Прииск только рождался. Глубоким бурением определялись запасы, уточнялись контуры рудного тела. И всё-таки на Площадке работало больше семидесяти человек. Люди разных квалификаций, от пекаря до радиста. Руководил работами геолог Степан Ильич Раменков.
Трасса, как гордо называли рабочие единственную, связывающую Площадку с миром, дорогу, одним концом всегда доставала до самой отдаленной буровой, а другим упиралась в берег реки. Даже не упиралась, а как бы сбегала в воду. Здесь, под сбитым из горбыля навесом, обычно дожидались своего часа трубы для буровых, горючее в ребристых железных бочках, бухты троса. В охране материалы не нуждались. Люди на берегу появлялись редко.
Похожие на изменившие родной стихии плоты, тракторные сани служили этим людям единственным средством передвижения. Кроме трактора, тридцать километров трассы можно было преодолеть лишь пешком или в седле. Но пешком по такой дороге идти и нужда не всегда заставит, а коня начальник давал лишь в крайних случаях. Коней он любил и берёг почти как людей. Такой уж был у него характер.
Рабочие старались переходить с ним с одного объекта на другой. «Мы — кадровые, Раменковские», — хвастались многие. Ещё бы: с полевыми, с отдаленными да с выслугой редко у кого меньше двух с половиной набегало в месяц.
Но и новых людей Степан Ильич не избегал. Не верил, не хотел верить, что бывают плохие люди, если за них взяться по-доброму. Принимал самых отпетых, и через год — два даже такие «ходили в кадровых».
Одним из таких был старший буровой мастер Василий Подклёнов. Эту фамилию оставили ему из числа многих, за ним числившихся, когда три года назад Степан Ильич от имени всей геологоразведочной партии выхлопотал ему чистый паспорт. Двадцать семь человек поручились тогда за Ваську.
Подобрали его в тайге до того изъеденного мошкой, что глаз не различишь. Четвёртые сутки бежавший из заключения вор-рецидивист Подклёнов-Сибирцев-Рубин ничего не ел. От одежды оставались одни лохмотья.
До ближайшего милиционера пришлось бы доставлять беглеца неделю, отрывать для этого людей. А их и без того не хватало. И начальник партии Раменков поставил парня на ручное бурение.
— Отрабатывать кормежку, — сказал он. — Ну, конечно, и деньгу кое-какую заработаешь. А будешь работать честно, — похлопочем, чтобы засчитали в срок отбытия наказания. Всё меньше останется. Если на то согласятся, конечно. А бежать не советую: некуда. От людей убежать нельзя. Разве что в лес, как волку, так ты уже испытал это. Мне думается, повторять не стоит?…
Но и за короткое сибирское лето воды утекло много. Когда сворачивались полевые работы, Раменков посоветовался с товарищами и объявил Подкленову:
— Еду в Москву. Будешь ждать моего возвращения, вместе с оставшимися присматривать за имуществом. Ясно?
Подкленов сказал, что не ясно. Нечего, мол, тянуть волынку. Чем скорее он вернется «куда следует», тем скорее освободится. Вот тогда пусть Степан Ильич сообщит, где его искать. Он хотел бы снова работать в экспедиции… Если это возможно…
Геологи удовлетворенно запереглядывались, а Раменков усмехнулся.
— Ладно, не торопись очень. Не горит.
Через месяц с небольшим Василия Подклёнова, по ходатайству коллектива, в котором он проработал лето, условно освободили от отбывания меры наказания, выдали документы. Надо было суметь добиться этого, но Раменков добился. Считал, что стоит добиваться. Не потому, что Подкленов, рискуя жизнью, вытащил из порожистой реки коллектора партии, когда плот разбило о камни. Даже не потому, что принёс на своей спине в лагерь сломавшего ногу геолога и его пятизарядный карабин. Главным, по мнению всех, было другое.
Подкленову полюбилась работа в геологической партии, трудная, беспокойная изыскательская жизнь.
Так думали геологи.
Следующий полевой сезон Подкленов проработал с Раменковым на Средней Тунгуске. В этом году в качестве «кадрового Раменковского» оказался в Забайкалье уже не простым бурильщиком, а старшим буровым мастером. Работал и готовился под руководством Степана Ильича к поступлению в техникум.
И вдруг…
За несколько дней до события, взволновавшего Площадку, потребовали увольнения двое рабочих. Не кадровые — оба бывшие заключенные, отбывавшие меру наказания в районе, где происходил набор в партию. Раменков не очень удивился их желанию, спросил только:
— От добра добра ищете или… другого чего?
Кто-то вспомнил:
— Подклёнов вот третий сезон с нами стучит. Не обижается.
Оба переглянулись, и тот, что постарше, со шрамом на подбородке, сказал:
— Не добра от добра ищем. Тайга осточертела за шесть лет. Только и всего. А Подклёнов… эх, начальники!..
Последнюю фразу вспомнили потом. Вспомнили и о разговоре между Подклёновым и теми двумя. Не разговор — ссора. Подклёнов заявил, что «не по дороге» ему с ними; половину слов случайные свидетели не поняли — разговор велся на воровском жаргоне.
— Значит, не хочешь быть человеком?
Подклёнов ответил ругательством, и ему сказали:
— Смотри, дело твоё…
Это сказали ему вслед, в спину.
А на Площадке всё шло своим чередом. Никаких чрезвычайных происшествий. Разве что пропажа малокалиберной винтовки у электрика Володина. Но Володин любил не только покараулить тетеревов-косачей, но и «перепрокинуть махонькую», как говорил он сам. Так что, наверно, и не знал толком, украли винтовку мальчишки, давно на неё зарившиеся, или поставил где-нибудь под берёзой и забыл… А берёзок в тайге много…
Как всегда, десятого числа должны были выдавать зарплату. Как всегда, кассир отправилась в райцентр за деньгами. Как всегда, на берегу её должен был встретить провожатый с оседланной лошадью.
Геолог Раменков доверял всем, но некоторым больше других. Кроме того, не имея в штате охранника, учитывал, что человек должен протрястись шестьдесят километров в седле до или после рабочей смены. Не каждому по плечу такое — нужны молодость, здоровье и умение ездить верхом.
Сначала в роли провожатого охотно выступал Василий Подклёнов. Потом как будто потерял эту охоту. Женщины на площадке судачили, будто Тоня — так звали кассира — подружилась с нормировщиком, в этом-де и причина. Иные же утверждали, что причину следует искать в долгих разговорах Васьки Подклёнова с дочерью начальника, заезжавшей к отцу.
Раменков не вдавался в исследование причин.
