Золотая жила для Блина - Некрасов Евгений Львович (библиотека книг txt) 📗
В животе заурчало. Желудок не хотел переходить на аутотрофное питание.
— Лин, а в Ванаваре есть пельменная? — презирая себя, намекнул Блинков-младший.
— Ага, сломался! Я тебе оставила орешков, лови. — Лина бросила ему пакетик. Голос у нее опять был уверенный.
Они легли спать, не договариваясь о дежурстве, чтобы поддерживать огонь. Костер из трех толстых бревен потому и называется «таежный», что одинокий охотник может ночевать у него, не беспокоясь, что огонь погаснет. Бревно есть бревно, если уж оно занялось, то будет гореть даже под дождем.
Натянутый над ямой парашют хорошо держал тепло. Было сухо и спокойно. Блинков-младший и Лина лежали друг к другу спиной, укрывшись папиной курткой. Под головы положили набитый хворостом парашютный мешок. Конечно, не подушка, но лучше, чем кулак. Митькина распоротая щека приятно чесалась — значит, заживает. Не мудря над повязкой, он отстегнул от куртки капюшон, завязал на подбородке и натолкал к ране побольше сфагнума. Папа говорит, он сильнее подорожника и столетника. Знахари лечили сфагнумом гнойные раны, а сейчас его все забыли.
— Ты про что думаешь? — сонным голосом спросила Лина.
— Про папу.
— И я про папу. А как ты думаешь, перелетели они через гору?
— Конечно.
— И я думаю, что конечно.
— Лин, а под горой должна быть речка или озеро?
— Обязательно. Здесь места такие: где низина, там вода. А на воду можно посадить самолет. Влегкую.
— Само собой, — согласился Блинков-младший. — Наши в кино только так и сажают. Ну, еще в крайнем случае на шоссе. А у американцев почему-то всегда только на аэродром.
— Они тупые, американцы, — пробормотала Лина. — Если положено сажать на аэродром, значит, посадят. Все к чертям взорвут — и аэродром и самолет, но посадят.
— Откуда тебе знать?
— А мы там жили с папой два года. Он делал самолеты одному миллионеру. Ну, коллекционирует человек самолеты, там это запросто.
— Как делал, ремонтировал, что ли? — не понял Блинков-младший.
— Делал. Считай, из ничего. Это старые самолеты, военные. Одну «Аэрокобру» подняли из озера.
Ее сперва сбили, потом она лет шестьдесят пролежала в воде. Много от нее осталось? А папа сделал. И «Спитфайр» сделал. «Аэрокобра» — американский истребитель, а «Спитфайр» — английский.
— А потом что?
— Сделал, и мы вернулись домой.
— А остаться не хотелось?
— Не-а. Говорю же, они тупые. Девочки думают о мальчиках, мальчики — о девочках и о бейсболе. И все думают о долларах. Я американскую литературу знала лучше всех в классе. Про то, что они русской не знают, я даже не говорю. Им все, что не американское, до фонаря.
Митьке стало обидно за американцев. Он считал их неплохими парнями.
— Лин, а может, тебе такой класс попался?
— Дим, а может, ты мне дашь поспать?
— Спи… А один вопрос можно?
— Ну.
— Как тебя зовут?
— Лина.
— Нет, полностью.
— А это уже второй вопрос… Придем в Ванавару, сам узнаешь, — почему-то вздохнула Лина.
Блинков-младший закрыл глаза, и сразу же навстречу полетела земля, замелькали черные бездны болот. Ребенок перевозбудился, как говорила в детстве мама, и тогда пала вместо снотворного читал ему вслух ботанический справочник… Кстати, о ботанике: что там все время втыкается в бок?
Митька запустил руку под парашют, покопался в мягкой лиственничной хвое и вытянул корявую и колкую, как дикобраз, сосновую лапу. Лина откуда-то притащила. Вот не умеет человек жить в лесу, и хоть ты тресни! Или у нее шутки такие? Себе небось не положила… Минуточку, а это что?!
Лапа была не отломана, а срублена одним ударом топора наискось. Хвоя на ней еще не успела высохнуть.
Глава XIV
КТО НОЧУЕТ В ЯМЕ?
Тили, тили, тилили.
— Возьмите трубку, — не просыпаясь буркнул Блинков-младший. Звонки продолжались, и до него дошло, что это не телефон, а часы на подсунутой под щеку руке.
Вчера он поставил таймер на двадцать минут четвертого — предрассветное время. А сейчас, как только раскрыл глаза, понял, что не прогадал. Красно-синий полог из парашюта провис, и было видно на просвет, что в ямке собралась роса. Много, литра два. Митька попытался облизать сухим языком сухие губы. Выпить свою долю? Нет, лучше потом, с Линой.
Спросонок он потащил с головы капюшон, и на землю выпал слежавшийся пласт сфагнума. Щека не болела. Митька решил не менять компресс, а то было стыдновато ходить перед Линой в капюшоне, как в детском чепчике.
Костер тлел, иногда выстреливая маленькие языки пламени. Митька поворочал верхнее бревно, чтобы сбить золу, и огонь разгорелся. На глаза попалась вчерашняя сосновая лапа. Хороший топор у кого-то. Снес толстую ветку как бритвой.
Митька оглядывался и всюду находил небрежно замаскированные следы ночевки. Вон кто-то подровнял стенку ямы, чтобы земля ночью не обвалилась ему на голову. Вон следы копоти, а сейчас костер в другом углу. Так, а где тогда головешки от старого костра? Митька поковырял палкой землю под закопченной стеной ямы. Земля была рыхлая. Палка за что-то зацепилась, он поддел и вытащил полуобгоревшую сосновую лапу, тоже срубленную топором. Сравнил ее с первой, удивился, выкопал еще одну и положил все три рядом.
Лапы были снесены одинаковым, отработанным ударом наискось. Как будто их разложили в ряд и подровняли.
Странные люди здесь ночевали. Какие-то партизаны-любители. Они ловко обращаются с топором, но для постели себе нарубили колючего соснового лапника, хотя вокруг полно лиственниц. Они, похоже, не хотели, чтобы кто-нибудь нашел место их ночевки, но скрыли следы торопливо и неумело… Есть о чем подумать.
Над ямой стоял туман, густейший, как молоко. Близко болото, вот и туман.
Схватившись за корень поваленной лиственницы, Блинков-младший вылез из ямы. Тайга просыпалась. Пробовали голоса незнакомые птицы. Шагах в пяти от Митьки, размытый туманом, сидел на пеньке похожий на белку зверек с черно-белыми полосками на спине. Бурундук. Грызет что-то. Надо поискать кедровые орехи.
Митька быстренько решил все утренние человеческие проблемы, даже умылся, побрызгав на себя с веток. Руки были чернее грязи; к несмываемым пятнам смолы пристали раздавленные комары. Он стал оттирать смолу о кустик с жесткими листьями. Чпок — на ладони раздавилась ягода. Черника.
Ягоды попадались редко. Митька немного побродил, боясь далеко уходить в тумане, съел горсть, еще одну собрал для Лины и вернулся в яму.
Горячий воздух от костра поднимался потоком, надувая край парашюта, и не давал туману заползти в яму, но все равно было сыровато. Лина, конечно, не положила к телу ни носки, ни тем более грязные кроссовки. Сбросила в ноги.
Блинков-младший развесил носки и кроссовки зеленоглазой у огня. Удачное здесь место. Но с воздуха незаметное, значит, надо уходить, погасив костер… Бели сегодня их и с Линой не найдут, придется ночевать без огня.
Однажды Митька пробовал добыть огонь древним способом: лучок, обернутая тетивой палочка, плоская щепка. Палочка хорошо крутилась, дым так и валил, но раздуть огонек не удалось. А сейчас у него есть зажигалка без бензина. Кремень цел, искры из-под колесика сыплются, и толку от этого никакого. Нужен трут. Это не сушеный гриб-трутовик, как думают многие, а приготовленная особым образом тряпка. Ее совали в горшок, забивали деревянной пробкой и ставили горшок в угли. Без воздуха тряпка не сгорала, а сама превращалась во что-то вроде угля, который занимался от любой искры. Блинков-младший об этом только читал, но способ казался надежным: именно так по всей России добывали огонь, когда еще не было спичек. Вместо горшка сошла бы любая металлическая трубочка. Но мечта обнаружить ее в нехоженой тайге была такой же несбыточной, как мечта найти полиэтиленовый пакет для воды или (чего уж скромничать) полный обед на столе с белой скатертью.
Туман порозовел от солнца и начал редеть. Когда над ямой стала различаться невидимая раньше крона лиственницы, Блинков-младший принялся будить Лину.
