Сундучок, в котором что-то стучит (илл. В.Савина) - Аксенов Василий Павлович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
— Послушайте, дружище Гена, — обратился старый пилот к молодому пионеру, — что вы имели в виду, крича: «Это он! Это он!», когда любезнейший дружище Василий Павлович столь проницательно обнаружил сходство фамилий Кукк-Ушкин и Кукушкин?
Я посмотрел на Гену. Мальчик сидел в позе знаменитой скульптуры Родена «Мыслитель». В глазах Геннадия иногда мелькали огоньки его прославленной интуиции. Он поймал мой взгляд и молча улыбнулся. Кажется, мы поняли друг друга, оставалось только немного просветить уважаемого дружищу Юрия Игнатьевича, погрязшего в технике.
— Вам требуется сейчас мое вмешательство, дружище Гена? — тихо спросил я.
— Боюсь, что в этот момент без него нам не обойтись, — вздохнул мальчик.
«Что ж, — подумал я, — что ж. Есть ли для писателя более благородное дело, чем прийти на помощь своим героям в трудный час?» Я встал со ступенек мостика и прикоснулся, на счастье, к мраморному хвосту царя четвероногих. Затем мне пришлось сильно надавить большими пальцам на виски и на секунду зажмуриться. Тогда на канале Грибоедова появилось странноватое, но стремительное плавательное средство, приводимое в движение тремя парами юных ног, принадлежащих Валентину Брюквину и сестрам Вертопраховым. Четвёртое место на этом судне, напоминающем водяной велосипед, было не занято, если не считать крупной морской чайки, которая сидела на спинке этого места и чувствовала себя ничуть не хуже, чем на мачте океанского корабля.
— Что это? — вскричал в изумленном восторге Юрий Игнатьевич. — Какой шик!
— Плоды досуга, ничего особенного, — скромно пояснил Гена. — Четыре ржавых понтона, педали, лопасти, две стиральные машины и бритва «Харьков».
— Гениально! — вскричал (что поделаешь, если он опять вскричал) Четвёркин. — Я вижу, дружищи дети, что ваше поколение тоже не теряет досуга зря!
Водяной экипаж приближался, поднимая коричневые валы. В руке Натальи (или Дарьи) Вертопраховой трепетал листочек бумаги, похожий на телеграмму.
Я еще сильнее нажал на виски и на другом берегу канала появился Сиракузерс Под Вопросом. Он легко вогнал меж гранитных плит спицу ярчайшего зонта, поставил под зонт мольберт, раскладной стул и уселся, выставив пунцовое пузо. Эдакий, видите ли, свободный художник!
Скрипнули чугунные ворота Экономического института. На одной из половинок ворот выехала костлявая дворничиха, в слуховых очках. Не слезая с ворот, она сделала несколько снимков невыразительного серого дома кодаком-зеркалкой, висящим на плоской груди.
Экипаж тормозил, приближаясь к мостику. Валентину Брюквину к его невозмутимому лицу явно не хватало бороды. Лицо этого мальчика было просто создано для бороды, и никто из его друзей не сомневался, что, когда придет время, Брюквин украсится бородою. Сестрам Вертопраховым к их дивной утренней красоте не хватало лишь алой ленты, подобной той, с которой они добились уже немалых успехов на спортивных помостах.
— Приветствую всех, — спокойно, без особых эмоциональных отливов сказал Валентин Брюквин. — Сегодня наш друг снова вышел в эфир, и мы имели короткую связь. Вот радиограмма. — Он протянул чайке клочок бумаги и попросил: — Будьте любезны, Виссарион, отнесите это вон тем дружищам.
Чайка-самец, по имени Виссарион, охотно выполнил его просьбу, и теперь уже клочок бумаги трепетал в руках Гены. Текст этой новой радиограммы был еще более размыт, чем текст первой, никакой ясности в наше дело он не вносил, за исключением… да, за исключением того, что он подтверждал Генину догадку, подтверждал его возглас: «Это он, это он, эврика, это он!», ибо в нем среди обломков слов и диких звукосочетаний, словно рея с погибшего корабля, плавала почти целая фраза: «…ой ед врач русског клип „Безупречный“ мичман Фог…»
— Взгляните, Юрий Игнатьевич, — спокойно сказал Гена. — Здесь упоминается врач клипера «Безупречный» мичман Фог, а нам достоверно известно, что врачом на клипере был мичман Фогель-Кукушкин.
— Откуда это известно, дружище Гена? — недоумевал пилот.
— Мой прапрадед командовал этим судном, — пояснил Гена.
— Снимаю шляпу! — вскричал (опять) Четвёркин и, перейдя на более спокойный тон, стал подводить итоги: — Портрет, канал, львы, сходство фамилий… Уж не имеем ли мы дело, милостивые товарищи, с потомком того корабельного лекаря и не поэтому ли, Гена, именно к вашему семейству обращен призыв о помощи?
— Вот именно поэтому, дружище Четвёркин, — сказал Гена. — Именно поэтому. Все эти связи очевидны. Я почти убежден теперь, что фамилия Фогель-Кукушкин, трансформируясь в течение десятилетий, превратилась сейчас в Кукк-Ушкина и в лице Питирима Филимоновича мы имеем дело с потомком того корабельного лекаря.
— В таком случае Питирим должен испытать к вам хоть какое-то подобие товарищеского чувства, — задумчиво предположил Четвёркин. — Лишь только самое черствое сердце не откликнется на голос прошлого, на эхо тех времен, когда ваши предки плыли под одними парусами.
— Взгляните, — шепнул Гена и подтолкнул локтем своего нового пожилого друга и подмигнул своим старым юным друзьям, сестрам Вертопраховым и Брюквину.
Костлявая дворничиха в слуховых очках преспокойно прогуливалась вдоль канала, но уже не по ту, а по сю его сторону. Каким образом она пересекла водную артерию, минуя Львиный мостик, где собралась вся наша компания, оставалось загадкой для всех.
Для всех, кроме автора, скажете вы, любезный читатель, и не ошибетесь. Один лишь автор, погруженный сейчас в свое воображение, заметил, как сиганула через канал малопривлекательная особа. Нам нет нужды туманить мозги себе, героям и вам, читатель, и намекать на какую-то сверхъестественную силу, заключенную в метле этой псевдоведьмы. Ведьм нет, в этом нас убеждает весь ход истории. Нам лучше следовало бы обратить внимание на сверхтолстые подошвы дворничихи. Откуда взялись у непрезентабельной персоны сверхмодные и сверхтолстые туфли на платформе, и не они ли помогли старухе совершить титанический скачок?
Однако отвлечемся на некоторое время от этих рассуждений и обратимся к нашим друзьям, которые уже смотрят на нас с таким доверчивым ожиданием.
Скрипнула автомобильная дверца. Мой «Жигуленок» подсказал следующий ход в игре. Он открыл свою правую переднюю дверь, и все увидели на сиденье нетолстую зеленовато-белую книгу «Мой дедушка — памятник». Тогда я взял книгу, вынул перо и размашисто написал на обложке:
«Питириму Кукк-Ушкину, гуманисту и человеку».
Чайка Виссарион, не дожидаясь особых приглашений, взял эту книгу в свой красивый клюв и отнес ее на крышу коту Пуше Шуткину, с которым у него были хоть и натянутые, но вполне корректные отношения. Кот взял книгу под мышку и нырнул с нею в дымовой ход трубы.
— Вы надеетесь, что он ее прочтет? — спросил Гена. — Прочтет и поймет? Поймет и проникнется? Проникнется и отдаст сундучок?
— Что же еще остается, кроме надежды? — вздохнул Юрий Игнатьевич. — Ведь не изымать же фамильный предмет силой.
— Не нужно недооценивать силы, — сказал Валентин Брюквин и непринужденно перевел свое тело с ног на другие точки опоры, то есть на руки, и так, на руках, присоединился к прогуливающейся неподалеку дворничихе.
— Не нужно и переоценивать ее, то есть силу, — звонко засмеялись сестры Вертопраховы и, словно весенние газели, воздушными пируэтами и прыжками украсили тихую набережную.
Желтолицый фонарь в гуще листвы, за пыльным стеклом, заморгал, подернулся пленкой осенней (откуда бы?) влаги и погас.
Внезапно наступило утро трудового дня. Проехали на велосипедах почтальоны. Появился продавец парафинированных пакетов с молоком и кефиром. Из дверей вышли те, кому далеко ехать. Мелодично забормотал поблизости отбойный молоток. Приехал голубой самосвал. Участковый милиционер предложил товарищам с Ленфильма, то есть нам, закругляться в связи со срочным ремонтом энергетических коммуникаций.
В самом деле, надо было закругляться: обстановка более не располагала к развитию таинственного приключения. Мы с Геной пересекли канал и заглянули в мольберт Сиракузерса Под Вопросом. На листе добротного картона смелый художник изобразил пальму в виде долларового символа и пляж под пальмой, усеянный золотой россыпью долларовой гадости.
