Тайна старинного парка - Елькина Марина Валерьевна (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— А то, — усмехнулся Львенок. — Тебя возьмут в оборот всякие журналисты, а я буду отдыхать спокойно. Что лучше?
— Для меня — журналисты! — отрезала Зина. — И мне все равно, чем и как я добьюсь славы. Ясно?
— А ты почему молчишь, Костя? — спросила Ира.
— С ним вопрос решенный, — ответил за Костю Львенок. — Он будет ученым — микробиологом.
— Правда?
Костя смешался и неопределенно мотнул головой. Он редко говорил вслух о своих мечтах.
— Какие вы скучные люди! — протянула Зина. — Неужели никто из вас никогда не чувствовал себя совсем особенным, не таким, как все, рожденным для чего-то большого и красивого?
Ира тихонько рассмеялась:
— А разве плохо быть как все?
И Львенок очень искренне ответил:
— Я всегда себя чувствовал нормальным человеком. Нет во мне никакой особенности, что поделаешь!
Зина махнула на него рукой и прекратила разговор. Кажется, она обиделась, что ребята ее так и не поняли.
Костя был смущен. Если говорить честно, то Зина попала сейчас в самое яблочко. С раннего детства Костю не покидало ощущение какой-то избранности, необычности. Он знал, что должен сделать что-то очень хорошее, очень полезное. Может, открыть новое лекарство, может, изобрести новый прибор, а может, придумать совсем новую формулу. Но ему всегда казалось, что это чувство свойственно каждому человеку. Не все, конечно, изобретают формулы и придумывают приборы, но все к этому стремятся. По крайней мере в детстве. Зачем же об этом говорить громко, сообщать всем и каждому о своей необычности? Жизнь покажет, необычный ты или нет, сможешь ты стать кем-то особенным или останешься как все.
Костю смутила как раз не горячность Зины. Она просто не умеет сдерживать эмоции. Его смутили ответы Львенка и Иры. Значит, все-таки не каждый чувствует свою необычность? Значит, он ошибался? Может, это правда ненормально, когда человек ощущает себя кем-то особенным?
В комнате повисла неловкая тишина. Ира и Львенок чувствовали себя виноватыми перед Зиной. Зина обиженно молчала, а Костя, ошарашенный открытием свое ненормальности, уткнулся в журнал и бездумно пялился в одну точку на картинке, изображающей море.
Львенок не любил такое молчание. Он был человеком разговорчивым, и тишина его раздражала, тем более вот такая тишина, когда кто-то на кого-то дуется.
— Сосед за стенкой болтает, — кивнул он. — Значит, уже успел вернуться из Петергофа.
— Кто? — удивилась Ира.
Мальчишки рассказали о сегодняшней встрече с соседом из тридцать третьей комнаты.
— Завтра, наверное, опять в Петергоф поедет, — предположил Костя. — Леонид Матвеевич сказал, что он из породы кладоискателей.
— Ну, это можно подслушать, — заявил Львенок.
— Зачем? — вытаращила глаза Зинка.
Костя рассмеялся:
— Хоть как подслушивай, все равно ничего не слышно. Они болтали сегодня всю ночь. Я не могу уснуть и прислушивался к их разговору.
— Ну и что?
— Ничего. Ни одного слова не разобрал. Хотя была полнейшая тишина.
Львенок хмыкнул:
— Значит, подслушивать не умеешь.
— А ты умеешь? Может, у тебя есть «жучки», которые можно подложить в вентиляционное отверстие? Или еще какая-нибудь подслушивающая аппаратура?
Львенок рванулся к тумбочке:
— Аппаратура есть! Получше, чем все ваши «жучки»!
И он с видом победителя вытащил из тумбочки обыкновенный граненый стакан — неизменную принадлежность гостиничного номера.
— Все! — воскликнула Зина. — Львенок окончательно сошел с ума. Теперь тебе даже водительские права не дадут, шофер-дальнобойщик!
— Ах так! Не верите? Ну-ну, мировые знаменитости! Кто первый хочет проверить мое подслушивающее устройство?
— Могу я, — засмеялся Костя. — Если, конечно, оно не взорвется.
— Не взорвется, обещаю! Это способ испытанный. Я им дома часто пользуюсь, ведь надо подслушать, что мама говорит обо мне папе, когда он возвращается из рейса.
Львенок приставил стакан как раструб к стене-перемычке между их номером и номером соседа, прислонил ухо к донышку и прошептал:
— Акустика отличная!
Костя тут же вырвал стакан из его рук. Ему не терпелось испытать это подслушивающий аппарат в действии.
Слова из-за стены слышались приглушенно, но вполне разборчиво:
— Петергоф — конечная цель, — это был голос соседа. — Я уже близок. Так близок, что становится не по себе. Мало кто поймет меня сейчас, но я знаю, что потомки оценят.
— Гонит, что ли? — прошептал Костя. — Бред какой-то про потомков.
— Дай послушать! — Зинка выхватила стакан.
— Погоди! Послушаю, что другой скажет.
Второй помолчал и проговорил:
— Петергоф — конечная цель. Я уже близок. Так близок, что становится не по себе. Мало кто поймет меня сейчас, но я знаю, что потомки оценят.
Костя провел рукой по взмокшему лбу.
— Что? Ну, что он сказал? — наперебой спрашивали друзья.
— То же самое, — растерянно произнес Костя. — Слово в слово.
Львенок с досадой вырвал у Кости из рук стакан и сам приник ухом к донышку. Он повторял вслух все сказанное соседом:
— Есть люди, которых устраивает любое положение вещей. Они — мотыльки, которым хорошо в солнечную погоду и плохо в ненастье. А есть люди, которые имеют силы изменить хоть что-то в этом мире. Тогда и солнце, и дождь ведут только к одному результату. Мой результат — известен. Нужно только отыскать пути.
— А дальше? — спросила Ира.
— Он повторяет снова. Все, что только что сказал. И про мотыльков, и про дождь.
— Чертовщина какая-то! — пожала плечами Зина.
Ира мгновенно испугалась:
— Может, он — колдун? Заклинание читает?
Костя покачал головой:
— На заклинание не похоже.
— Тогда что это?
— Наверное, он актер! — догадалась Зина. — Он учит роль, поэтому повторяет то один кусочек, то другой!
— А при чем тут Петергоф?
— Может, спектакль про Петергоф будет.
— Да не похож он на актера! — насупился Львенок. — Актеры такими злыми не бывают!
— Много ты актеров знаешь!
В это время Ира заняла место у подслушивающего стакана.
— Послезавтра будет решающий день, — вполголоса повторяла она. — Пора приступать к действиям. Я уже наметил план, теперь нужно четко отрегулировать детали.
— Какие еще детали? — насторожился Костя.
— Все. Замолчал.
— Какие детали?
— Значит, завтра он снова едет в Петергоф, — подвел итог Львенок. — Очень жаль, что мы не сможем посмотреть детали.
— Мне это очень не нравится, — озабоченно нахмурился Костя. — Ясно, что он не актер. Я бы даже сказал, что он задумал что-то нехорошее.
— Убийство, например, — усмехнулся Львенок.
— Вы как хотите, я в зоопарк завтра все равно не иду, — решительно сказал Костя. — Вместо прогулки по городу я снова отправлюсь в Петергоф.
— Один? — изумилась его храбрости Зина.
Львенок насупился. Выходило, что друга в беде бросать нельзя. Выходило, что зоопарк, в который он так стремился, отменяется. Не скажет же он при девчонках, мол, пускай Костя сам следит за этим придурком, если ему делать нечего.
— Я поеду с тобой, Костя, — вдруг сказала Ира. — Я тоже не хочу в зоопарк.
— И я, — буркнул Львенок.
Костя расцвел от Иркиного предложения. И сопровождение Львенка было совсем некстати.
— Мы вдвоем с Ирой съездим, — сказал он. — А вы с Зиной в зоопарк, чтобы поменьше наше отсутствие в глаза бросалось.
Львенок секунду подумал, так, для виду, будто сомневался, и спросил:
— Отвлекающий маневр поручен нам. Я согласен. А ты, Зинка?
Зина пожала плечами:
— Мне все равно. Я ужасно не люблю все эти таинственные штучки.
Львенок даже попробовал пошутить:
— Ну, вот, а Леонид Матвеевич сокрушался, что не до конца рассказал нам свою историю. Завтра вы с Иркой дослушаете. Привет ему от меня передадите.
— Ага, — кивнул Костя и язвительно добавил: — А заодно от мартышки из Петербургского зоопарка!
Форт Кронштадт должен был защищать новую столицу Петербург от любых нападений с моря. Петр частенько наведывался к фортам. В эти дни он повелевал готовить яхту и выходил в море ранним утром.
Однако скорость государевой яхты была небольшая. В Кронштадт Петр мог попасть только на следующий день. Ночью не переправлялись и делали привал на крутом берегу Финского залива. Берег резко поднимался и переходил в обширное лесистое плато. Удобное место, прекрасный вид с возвышенности, Кронштадт как на ладони.
— Быть здесь летнему дворцу! — решил Петр. — Для отдыха и увеселения!
Дворец начал строиться незамедлительно. Наверху, на возвышенности, — парадные апартаменты, а внизу, у самой воды, — маленький кирпичный домик на голландский манер, «Монплезир», для удовольствия и доверительных бесед с друзьями. К парадному дворцу можно было подойти на яхте по широкому Большому каналу.
Это было еще десять лет назад. Теперь, побывав в Париже и решив строить свой Версаль, лучшего места, чем Петергоф, для этого и придумать было нельзя.
Петр был увлечен новым строительством. Он не хотел делать копию французского Версаля, он хотел построить что-то новое, невероятное, единственное в мире. И руководило царем не тщеславие, а гордость за Россию. Держава, выигравшая Полтавскую битву, способна не только воинскими доблестями поражать мир. Россия умеет восхищать красотой и талантами.
— Здесь надобны парки и дворцы. Центром пускай остается Большой дворец, но нужно разбить два сада — Верхний и Нижний, построить Большую оранжерею. А самое главное, наши фонтаны должны не просто превосходить версальские. Пусть будет целая система каскадов и фонтанов, окруженная скульптурами лучших мастеров мира.
— Помилуй, Петр Алексеевич, какие же тут фонтаны? — робко возразил один из архитекторов. — На гору воду подавать — сколько сил затрачивать!
— На что голова вам дана? — в обычной резкой манере прервал его Петр. — Думайте.
И архитекторы придумали. Вода шла не на гору, а с горы в Финский залив, по глиняным трубам. Самотечный водовод.
Петр просветлел, когда чертежи увидел:
— Хвалю! Сие не только похвал достойно! России славу создаете, братцы! России-матушке!
После заграничной поездки Петергоф стал любимым детищем государя. Петр сам руководил постройкой, собственноручно набрасывал план парка, указывал направление аллей, выбирал места для дворцов и фонтанов.
Полотняный воротник, расстегнутый коричневый полукафтан с золотыми пуговицами, без манжет, смятая шляпа в руках, которую он почти никогда не надевал на голову. Таким Петра можно было видеть то в одной стороне строительства, то в другой.
Его размашистый, широкий шаг наводил на одних ужас, на других чувство уважения и благоговения. Царь с кем-то ругался, кого-то хвалил, на кого-то обрушивался страшный государев гнев. В гневе Петр был страшен: взгляд царя становился суровым и бешеным, короткие судороги так искажали лицо, что внушали ужас сильнее, чем это сделали бы слова.
Зато и на похвалы государь был щедр. Любого работника возвысить мог до своего приближенного, если видел в нем человека толкового, талантливого. Так он собирал вокруг себя лучших. Так создавал в те годы свое любимое детище, одно из самых удивительных творений мирового искусства — Петергоф.
