Ночь после выпуска (сборник) - Тендряков Владимир Федорович (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
– Аркашенька, – протянула она сокрушенно, – ты сколько лет до этого искал?..
Старый, старый друг. Четверть века назад она, еще не седая, не сутулая, встретила бывшего капитана Памятнова и заговорила с ним, как будто была знакома всю жизнь. И капитан запаса, еще не закончивший тогда пединститута, почувствовал сразу себя в школе своим человеком. С тех пор его постоянно грела ее ненавязчивая доброжелательность. Впрочем, возле Августы Федоровны грелись многие, и каждый наверняка про себя думал – получает больше других.
– Навряд ли, голубчик, теперь отыщется быстрее. За это время сколько мимо нас учеников пройдет! Для каких-то будущих придется стараться. А они, будущие, кто знает, какими окажутся, может, и воспитывать-то их не придется. Разбег у тебя долгий, да прыжок будет ли?
– Так что, Федоровна, – ничего не делать?
– То-то и оно, хотя знаю – тебе не понравится. Забыть надо историю Коли Корякина. И поскорей. Перемелется…
Аркадий Кириллович шумно пошевелился на стуле.
– Да ты не вскакивай, не кипятись, – остановила его Августа Федоровна. – Опасность, если она и в самом деле есть, мы уже не отведем. Считай, злая беда стряслась, после драки кулаками не машут. Толку никакого не добьемся, а порядок в школе растрясем. Зачем?
– Верно! Верно! – снова взмыла Эмилия Викторовна.
– Ах, верно! – Аркадий Кириллович вскочил с места.
Августа Федоровна безнадежно вздохнула:
– Эх-хе-хе! Ретивое взыграло.
– Забыть историю Коли Корякина! Забыть! Спрятать! Не было ее! Не удастся, Августа! От учеников уже не отнимешь ее, не запретишь им судить и рядить на свой лад. А вы слышали – извращенно судят, убийством усовершенствовать жизнь собираются. Так начнем с простого: объясним им, что извращение это!..
– Не заваривай кашу, Аркашенька, всем коллективом потом ее не расхлебаем.
– Августа… Чуткая, добрая Августа, что с тобой? Все силы ребятам отдаешь, всю жизнь для них – и не расхлебаем, пусть остаются духовно горбатыми.
– Не дави чирей, Аркадий, – по всему телу пойдет. Молодой организм сам справится – зарастет без следа.
И Аркадий Кириллович растерянно оглянулся:
– Педа-го-ги! На что надеетесь? Бог не выдаст, свинья не съест, само собой зарастет? Так зачем же вы тогда нужны, педа-го-ги?
– Ого! – пробасил Иван Робертович.
– Все получили, не только я! – восторжествовала Эмилия Викторовна.
Августа Федоровна страдальчески сморщилась:
– Не верю я в твои страсти-мордасти. Не верю, Аркадий! Из нашей школы ничуть не хуже других люди выходят.
Только один директор молчал, сидел откинувшись, поигрывал на животе пальчиками.
Но вот он пошевелился, расправился, всем корпусом повернулся к Аркадию Кирилловичу:
– Вы слышали – не верим! Не убедили! Может, вы приведете более веские доказательства, чтоб мы разделили ваш ужас?
– Какие доказательства, когда вас не убеждает отцеубийство? – удивился Аркадий Кириллович.
– Приведите хотя бы еще один пример, столь же вопиющий.
– Такое часто не повторяется, Евгений Максимович.
– А раз не повторяется часто, то зачем подымать панику? Значит, имеем дело с явлением исключительным, не характерным. Для нашей жизни не характерным, для нашей с вами деятельности, Аркадий Кириллович. Не от нас пошло, от каких-то обстоятельств, случайно сложившихся помимо нас с вами.
– Всего однажды атомные бомбы разорвались над людьми, но тем не менее этот единичный случай дал повод для весьма реальной тревоги.
Евгений Максимович развел недоуменно руками:
– Коля Корякин – и атомная бомба! Ничего не скажешь – сокрушительный параллелизм… И все-таки даже он не доказывает, что школа подтолкнула своего ученика на отцеубийство. Это по-прежнему остается плодом вашего воспаленного воображения.
– Чувствую: вы тогда только мне поверите, когда снова и снова повторится нечто подобное. Но как раз этого-то я и не хочу допустить.
– Аркадий Кириллович, дорогой, – Евгений Максимович бережно дотронулся до его колена, – вы перевозбуждены, вы сильно потрясены, вам следует прийти в себя, отвлечься, немного отдохнуть, чтоб потом на все иметь возможность глядеть трезвыми глазами. Мой совет, Аркадий Кириллович, – возьмите отпуск, поезжайте в санаторий, путевкой я вас обеспечу.
– В санаторий?.. – хмыкнул Аркадий Кириллович. – С таким больным воображением. Не лучше ли вам меня упрятать в сумасшедший дом?
Евгений Максимович посуровел:
– Ну что ж… Будем называть все своими именами. Вы становитесь врагом, Аркадий Кириллович. Пока враждебность только к нам, здесь сидящим, – к Эмилии Викторовне, с которой прекрасно ладили многие годы, к Ивану Робертовичу, ничего не сделавшему вам плохого, к Августе Федоровне… Даже к ней, прошедшей с вами бок о бок через жизнь. Все мы для вас не педагоги, не гуманисты – некие злодеи, извращающие сознание детей! Сегодня вы нам, завтра это же бросите всему коллективу учителей, вызовете к себе враждебность. Хуже того – найдете себе каких-то сторонников, внесете раскол, разброд, нетерпимость.
– А вы хотите, чтоб я убеждал и не рассчитывал на сторонников?
– Я хочу, чтоб школа нормально работала, а не вела междоусобную войну.
– Но в том-то и беда – школа работает ненормально.
– Это вам одному кажется. Пока только одному!
– А вы собираетесь ждать до тех пор, когда это станет настолько очевидным, что все увидят в упор? Будет поздно что-либо предпринимать.
– Какое самомнение! Вы считаете себя единственно прозорливым, остальные слепы и непроницательны.
– Проницательней ли я других, нет ли, но случилось – я увидел опасность. Значит, из ложной скромности, чтобы не выделяться, я должен притворяться слепым?
На круглом лице директора проступила брезгливая гримаса.
– Ну так вот, – сказал он решительно, – школа не может взять на себя вину за Николая Корякина. Это был бы самоубийственный для нас шаг. Вы на него толкаете, мы станем от вас защищаться. И не думайте, что защита окажется трудной. Большинство учителей не пожелает поступиться добрым именем своей школы, возможностью покойно, без осложнений работать. Неужели вы надеетесь, что они с легкостью перечеркнут все прошлое, сломя голову ринутся за вами? Рассудите-ка.
Аркадий Кириллович на минуту задумался и согласился:
– Пожалуй что так… Если меня здесь не поняли… даже старые друзья, то почему должны понять остальные?
– И тем не менее это вас не останавливает?
– Вижу нависшую над учениками опасность и молчу… Нет! Не могу.
– Тогда не лучше ли вам сразу уйти из школы? Добиться вы ничего не добьетесь, а рано ли, поздно все равно кончится этим.
– Чем такая покорность лучше прежней?
– На что же вы все-таки рассчитываете?
– На то, что капля по капле камень точит. Ну а кроме того, буду искать себе союзников за пределами школы, создавать общественное мнение.
Директор невесело усмехнулся:
– Ну, в этом-то вы уж никак не преуспеете, могу вам гарантировать. Не кто иной, как вы в свое время сделали все, чтоб убедить общественное мнение – неоценимо важным делом занимается наша школа. Гороно постоянно ставил нашу деятельность в пример другим школам, на семинарах и конференциях проводились восторженные обсуждения, газеты хвалили нас взахлеб. А теперь по вашему слову поверни вспять, признайся во всеуслышание, что были доверчивыми дураками… Не наивничайте, Аркадий Кириллович.
– А вы, похоже, успели уже прощупать обстановку? – поинтересовался Аркадий Кириллович.
– Да, – просто признался Евгений Максимович. – Нигде не сомневаются, что преступление Николая Корякина ни прямо, ни косвенно со школой не связано. Вы с таким же успехом можете агитировать в свою пользу прохожих на улице.
Опираясь локтями в колени, навесив над полом тяжелую голову, Аркадий Кириллович долго смотрел вниз, не двигался. На него все глядели сейчас с сочувствием, даже не остывшая от негодования Эмилия Викторовна, даже невозмутимый Иван Робертович.
