Улица младшего сына - Поляновский Макс (читаем книги онлайн TXT) 📗
— Ох, боятся нашего брата! — заключил Любкин. — Мы им из-под земли пятки жжем.
— Приказ помечен днем взятия Керчи, — сказал комиссар. — Поспешили сейчас же… за партизан взялись… Вряд ли история нашей гражданской войны их этому научила. Тут опять похоже на то, что кто-то успел немцам сообщить или о нас, или об аджимушкайских товарищах. Вот они теперь и празднуют труса.
Любкин посмотрел еще раз на фотографии, вынутые из офицерского бумажника. Потом ловко продел круглое плечо в ремень винтовки.
— Ну, пойду к своему автохозяйству. Дай-ка только адресок этой фрейлины запишу. Возможно, удастся лично привет ей от покойничка передать. А что, граждане? Я лично рассчитываю, что в Берлине побываю…
Густо запел зуммер телефона в штабе. Лазарев взял трубку. Он слушал долго и внимательно, изредка поддакивая:
— Так. Понимаю. Дальнейшее сообщите. — Он положил трубку, повернулся к комиссару: — К сектору «Волга» и к центральному входу движки подвезли с приводами к динамо-машинам. Видимо, электростанции. Кабели тянут. Хотят к нам явиться с полным освещением. Надо приготовиться. Где Петропавловский?
Тотчас же явился начальник штаба Петропавловский, за которым сбегал кто-то из партизан. Быстро собрались и другие командиры. Пришел голубоглазый стройный лейтенант Ваня Сергеев, и сразу же Надя Шульгина сделала вид, что приход лейтенанта совершенно ее не интересует. Явился Жученков — очень смуглый, еще более похудевший и почерневший за эти дни, но спокойный, сосредоточенный, словно перебирающий что-то в памяти. А может быть, и правда командир подрывников проверял в уме все участки, в которых он заложил взрывчатку для встречи гостей. Сел возле стола, предварительно всем откозыряв. Корнилов, как всегда аккуратный, даже побрившийся. Он как-то ухитрялся бриться без воды. Когда все собрались, Лазарев, не вставая со своего места, начал:
— По полученным мною сведениям, немцы сегодня собираются к нам. Ко всему, что было уже сказано и решено у нас, хочу прибавить немногое. Напомню, что немцы по-прежнему считают, будто нас тут видимо-невидимо, следовательно, на нас будут брошены изрядные силы. То, что мы их оттянули на себя, очень хорошо. Это и есть наша задача. Но то, что враг имеет численное превосходство над нами примерно раз в тридцать, — это, уж конечно, для нас не так чтобы чересчур приятно было… Вывод из этого делаю один: значит, каждый из нас должен в бою заменить собой тридцать человек. Не меньше, товарищи! Говорю вполне серьезно. Убежден, что нам это под силу.
И Лазарев еще раз подробно разъяснил давно уже выработанный командованием план. По его мнению, немцы не рискнут углубляться в темноту штолен небольшими группами: в каменоломне каждый поворот коридора для противника — грозное и неизведанное препятствие. Лазарев предполагал, что гитлеровцы будут держаться вместе, чтобы не потерять друг друга во мраке, Это и должны использовать партизаны. Оставаясь невидимыми для наступающих, они могут нанести в узких, хорошо уже изученных галереях огромный урон противнику.
— Крупные силы врага мы будем вынуждены встречать мелкими, разрозненными группами. Каждая группа действует самостоятельно, сообразуясь с обстановкой. Действовать надо так, чтобы фашистам померещилось, будто им противостоят на каждом участке десятки, даже сотни наших народных мстителей.
Володя сидел в сторонке и старался остаться незамеченным, так как боялся, что его отсюда выгонят. Он уже несколько раз от волнения собирался потереться подбородком о плечо, но останавливался на полдороге, захваченный дерзкой хитростью услышанного им командирского плана. Он смотрел на Лазарева, переводил глаза на Котло, но оба — и командир и комиссар — выглядели такими спокойными, держались так деловито и говорили столь неспешно, будто распределяли обычные дневные задания — кому картошку чистить или сухари перебирать. Это наполняло душу Володи безмерным восторгом и гордостью. Он был влюблен в этих сильных, справедливых, мужественных людей, знающих, что они умеют за себя постоять. Он чувствовал, что готов сам, если нужно будет, погибнуть за таких людей.
— Каждый начальник караула, — продолжал Лазарев, — несет ответственность за свой сектор обороны. Задержать врага при первой попытке к вторжению — вот основная задача постов на сегодня. Иногда стоит пропустить врага подальше, а потом отсечь в темноте. Имейте в виду, товарищи; резервов у нас нет, надейтесь только на себя. К тому же предупреждаю: нам придется еще брать у вас людей для переброски на секторы, где возникнет напряженное положение. Уточняю. Комиссар идет в караул «Москва» на центральном направлении; товарищ Корнилов — на «Волгу». Лейтенант Сергеев берет на себя «Киев». Я буду в карауле «Передовой». Начальник штаба Петропавловский остается тут, в штабе: будет поддерживать связь с караулами, информировать меня. В качестве связных использовать пионеров — Дубинина, Гриценко, Ковалева. Связным быть пока здесь, остальных ребят — на нижний горизонт. Все ясно? Есть вопросы?
— Пить зверски хочется, — сказал Сергеев, — во рту сухота, плюнуть нечем.
— Хорошо, — согласился Лазарев. — Если немцы начнут штурм, выдать каждому сверх нормы по стакану воды. Сообщите Манто… Комиссар, хочешь сказать что-нибудь? Добавишь?
Котло медленно встал, слегка наклонив голову и расправляя свои широкие плечи, словно хотел подпереть ими тяжелый каменный свод, все принять на себя. И Володя, всегда немного робевший перед ним, в который раз подивился, как это может такой суровый с виду человек смотреть на людей с какой-то особой, доверчивой лаской.
Видно было, что каждый из присутствующих очень дорог Котло и комиссар желает ему добра. Только массивные складки возле тяжелого, решительного рта говорили о том, что комиссар никому не простит сегодня ни малейшей слабости — никому!
— Все ясно, — сказал он, — говорить не о чем. Твердо верю, что каждый сделает все возможное, а если понадобится, то и невозможное…
Два взрыва, каких еще не слыхивали в каменоломнях, два свирепых громовых удара такой силы, словно раскололась над головой вся твердь земная, вынудили комиссара замолчать. Каменный пол заколебался под ногами. Плащ-палатка, висевшая у входа, поднялась, как от ветра. Облачко известковой пыли влетело в помещение штаба и заволокло его мутью. Все вскочили, кроме командира.
— Ну вот, кажется, и началось, — спокойно привставая, сказал Лазарев. — Начальникам караулов можно расходиться по своим местам. Желаю успеха, товарищи!
Поправляя на ходу свои шахтерки, подвинчивая фитили в фонарях «летучая мышь», покидали штаб начальники караулов. Слабо загудел один из телефонов. Лазарев поднял трубку:
— Я — центральная. Да, Лазарев. Слушаю. Так. Где? В старом шурфе? Вся стена? Сейчас вышлю. — Положив трубку, он кивнул Володе: — Беги быстро в санчасть, скажи: в старом шурфе стеной завалило Сердюкова и Носкина. Одну из докториц немедленно туда. Потом пусть доложат мне. А ты сейчас же обратно. Не вздумай туда соваться. Слышал?
— Есть не вздумать соваться!
— То-то! Ну, товарищ лейтенант, я пошел на «Передовой». Держи со мной связь.
Гул еще нескольких мощных взрывов прошел по подземным галереям. Где-то глухо прогремели три-четыре отдаленных удара.
— Шурфы бомбят. Хотят отвлечь наше внимание от входов, — сказал Петропавловский. — Это своего рода артиллерийская подготовка.
Опять грохнуло. Потом где-то застучали, отдаваясь эхом в ходах и переходах подземной крепости, выстрелы. Раскатился треск залпов, затараторили пулеметы, и с этой минуты все под землей заполнилось кисловатым запахом взрывчатки, тяжелым гулом частых взрывов, дымом и пылью, разъедавшей глаза, забивавшейся в рот и ноздри.
Немцы начали генеральный штурм каменоломен.
Да, это был страшный день. Тот, кто пережил его, никогда о нем не забудет, но вряд ли сможет точно восстановить в памяти все, что пришлось испытать защитникам подземной крепости в те долгие, гибельные часы, иногда сливавшиеся в какой-то один длительный, душный, грохочущий кошмар…
