Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (книга жизни .txt) 📗
Почему в Средней Азии? Почему мотористом?.. У него в Ленинграде была трехкомнатная квартира, жена, дочка. А он как будто забыл, кто он и что имеет, и, превозмогая себя, с натугой, без желания и без радости высматривал себе простое место, чтобы сесть, никому не мешая, и под грохот дизеля смотреть на море... Такой теперь рисовалась ему благодать.
Я молчал, не находя сил возразить.
А потом он исчез. Я вернулся из издательства: дверь захлопнута, посреди стола броско оставлены ключи, рядом с диваном все так же магнитофон на стуле...
Через некоторое время я позвонил в Ленинград, но Ольга, услышав мой голос, повесила трубку.
И след Курулина затерялся...
2
Все это, — и военных годов Воскресенский затон, и события пятилетней давности, имевшие место в новом Воскресенском затоне, и последующее опустошение Курулина, — я вспомнил, сидя на перевернутом свином корыте в Средней Азии, в приаральском поселке Уча. Я прошу извинения за отступление длиною почти что в жизнь. Но ведь любое наше значительное движение подготовлено именно жизнью, из нее следует, и если бы не было вот такой вот именно предшествующей жизни, я не сидел бы ночью на чужом корыте в незнакомом среднеазиатском поселке Уча. Тем более, что реального времени эти воспоминания заняли, возможно, мгновение, были лишь уколом памяти — сторожа наших лет. Впрочем, конечно, нет, не мгновение. А если мгновение, то сильно разбухшее, потому что когда я очнулся, было холодно, и пешня, которой я сделал пролом в саманном сарае, была покрыта серой шкуркой росы.
Чтобы скоротать время, я заставил себя думать о будущей хронике, границы которой смутно, но уже проступали. Еще не было главного, но уже действовали в ней, оскорблялись, радовались, ходили и говорили герои второго плана: встреченный в поезде мой тезка Леша, строительный механик в полосатых штанах. И испытуемая им деваха в пенсне и с синяком под глазом, которая затем оказалась изгнанной женой охотника Имангельды. И сам создатель оазиса в ущелье «Черная юрта» царственный Имангельды со своим мотоциклом и нравственным максимализмом. И три командированные в пустыню «министра», по возможности ублажающие себя на старости лет. И решившаяся на безумный и дикий шаг Ольга. И предмет ее отчаянной глупости ангелоликий Дима Французов, снятый с должности старшего механика боязливым Сашко. И беспутный, но симпатичный чем-то отец Димы Французова, носивший несколько иную фамилию: Фракузов, которого Дима же и загнал в гроб осенней ловлей ондатр. И суровая жена Фракузова — Ксения Григорьевна, натравившая на Диму следствие. И ее страшненький подручный — вынырнувший из тьмы человек с закопченным лицом, внезапно втолкнувший меня в саманный сарай. Ну, и геологи, буровики, опасный в своей дружеской преданности Курулину Иван с его корявыми могучими руками. Ну, и Сашко, начальник экспедиции, рослый увалень с алебастровым точеным лицом. Все это у меня уже было. Не было только главного героя — вдохновителя и руководителя всего этого происходящего в пустыне действа. Ну, и нефти, без чего работа экспедиции казалась все-таки иллюзорной. Нефть была вокруг: на Эмбе, на Мангышлаке, в Каракумах. А здесь, в геологическом центре нефтеносного региона, были одни пустые метры проходки. Почему-то у меня даже сомнения не возникало, что — неорганического или, согласно старым гипотезам, органического происхождения, профильтровавшаяся откуда-то или рожденная здесь, — но нефть будет, ударит хвостатым фонтаном. А теперь, когда бурение подходило уже к проектной отметке, я со своей будущей хроникой будто завис над пустотой.
Сидя на корыте, я подумал, будет нефть или не будет, а время встречи с моим главным героем пришло, и тут послышались шаги. Я понял, что это идет втолкнувший меня в сарай «копченый». Он подошел к дверям, затаил дыхание, а затем потрогал замок. Невидимый в темноте, я сидел шагах в пяти от него, положив руку на холодное и мокрое от росы железо пешни. Гнев мой давно улетучился и драться с этим дураком никак не входило в мои расчеты.
«Копченый» тихо ушел, а ночь все длилась. Впереди, среди тьмы, я видел переваливающиеся на волнах невидимого моря отражения звезд. Я успел весь продрогнуть и выкурить полпачки сигарет, когда среди истаивающей тьмы показались бесцветные прибрежные волны, а затем все шире и шире стало выходить из сумрака белесое, с мазками неуверенной синевы, море. На его фоне проступили твердые очертания домов, заборы, сухо зашуршала и закачала своими метелочками похожая на кукурузу джугара. На вытоптанном небольшом пространстве между желтой стеной джугары и сараем я, оказывается, и сидел. Не успел я осмотреться, как послышался шум машин, два «уазика», бессильно светя фарами, проскочили мимо моего сарая, затем в отдалении послышались резкие командные голоса, женский захлебывающийся оправдывающийся голос, гневный горловой клекот моего знакомца «копченого». Голоса двинулись в мою сторону, взревели моторы разворачивающихся «уазиков», и вскоре я увидел всю кавалькаду: неумело бегущего в своем замазанном рыбьей слизью пиджаке «копченого» с ключом в руке, тонкую фигурку растерянно улыбающегося Димы Французова, непривычно сумрачную Ольгу, Имангельды с карабином за плечом, расстроенное лицо Сашко, негнущуюся старуху с гневно сомкнутыми губами: Ксению Григорьевну. В середине этой всклокоченной группы рассерженно шествовал мой главный герой. Тот, ради кого я и приехал в Среднюю Азию и встречи с которым ждал: собственной персоной Василий Павлович Курулин. Он был в начальственно-модном, какого-то особого среднеазиатского покроя костюме из светлой рогожки, замшевых, сливочного цвета, туфлях и соломенной новой, сдвинутой на затылок, шляпе. Вся его фигура выражала сочную начальственную значительность. И осознание этой значительности читалось в любом движении его рассерженного лица.
Во мне пробудилось озорное мальчишество и, прихватив пешню, я обошел с тылу саманный сарай, пролез через мокрые заросли джугары и незаметно присоединился к остановившейся у дверей сарая толпе. Молча негодующий, как будто оскорбленный в лучших чувствах, «копченый» корявыми руками копался в замке. Курулин сердито наблюдал за ним. Внимание всех остальных, хотя они вроде бы следили за «копченым», было чутко сосредоточено на Курулине.
— Дай-ка я попробую, — сказал я, просовываясь вперед, с удовольствием всаживая пешню под накладку и с хрустом выдирая ее вместе с замком.
Мой притеснитель воззрился на меня оторопело, в спину мне раздались возгласы облегчения, смешок, начальственно густо крякнул Курулин. Мы с «копченым» совместно распахнули дверь, и все молча посозерцали сделанный мною в середине стены пролом.
— Стареешь! — сказал Курулин. — Раньше бы ты весь сарай разобрал. — Он неспешно осмотрел меня с головы до ног, сбил рукой с моих плеч труху. — А я уж забеспокоился: не случилось ли что с тобой. Пять лет спокойно работаю, а Лешка, смотрю, все не едет меня снимать! — он еще раз саркастически меня оглядел, слегка обнял, поощрительно похлопал ладонью по спине. А потом, крякнув, вытер сухие глаза платком. — А это мой друг Алексей Владимирович Бочуга! — объявил он столпившимся вокруг нас. — Вечно с ним приключа... — Он не договорил, вскинув глаза на Ольгу и болезненно нахмурившись.
С мертвой яростной улыбкой она стояла, прислонясь худыми лопатками к раскрытым дверям сарая, и вдруг, словно бы шутливо, но довольно сильно ударила меня кулаком в грудь:
— Бочуга! — и снова под улыбку удар кулаком. — Бочуга!
— Ольга! — с начальственностью в голосе сказал Курулин.
Ольга с той же мертвой, яростной улыбкой, сделав шаг вперед, ударила меня в плечо лбом и замерла в таком положении, обхватив рукою другое мое плечо. Я ощущал запах ее волос и близко видел их черный, лаковый блеск.
— Ну, Ольга Васильевна!.. Ольга!.. Оля! — натужной улыбкой давая посторонним понять, что ничего особого не происходит, я погладил ее по голове. — Вы усугубляете мое положение человека аморального и купившего в ночное время две бутылки вина.
