Панфиловцы на первом рубеже - Бек Александр Альфредович (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Минуя генерала, дал строевой шаг. Впечатал ногу — дзинь! Другую — дзинь!
Генерал повернулся, посмотрел и откозырнул. В усах, подстриженных по-английски, двумя квадратиками, не проглядывала седина. Заметно выдавались скулы. Сощуренные узкие глаза были прорезаны по-монгольски, чуть вкось. Подумалось: татарин.
Войдя в комнату, я спросил товарищей:
— Что за генерал? Зачем он к нам пришел?
Мне объяснили: это генерал Панфилов, военный комиссар Киргизии.
Знаете ли вы, что такое военный комиссар республики? Это глава военкомата — советского учреждения, ведающего учетом военнообязанных, мобилизацией, допризывной подготовкой. Между нашими двумя военкоматами — казахским и киргизским — существовал договор социалистического соревнования. Раз или два в год договор перезаключался. Все думали, что для этого, вероятно, и приехал генерал.
Я сел за стол, придвинул папку, раскрыл. Помню, в тот день я составлял план комсомольского кросса. Это было, конечно, нужным и важным, можете сами подобрать подобающие выражения, но… но во мне жило тягостное неудовлетворение.
Почти месяц назад началась война, в газетах появлялись названия новых направлений, новых городов, захваченных врагом, а я, старший лейтенант Красной армии, сидел в Алма-Ате, за три тысячи километров от фронта, и составлял план кросса.
Не то! Не то, Баурджан!
Отворилась дверь, и вошел генерал. С ним оба майора. Мы встали.
— Садитесь, садитесь! — сказал генерал. — Кто здесь старший лейтенант Момыш-Улы?
Что такое? Почему он спрашивает меня? Я взволнованно встал. Генерал улыбнулся.
— Садитесь, товарищ Момыш-Улы, садитесь!
Он говорил хрипловато и негромко. Подойдя ко мне, он придвинул стул, сел, снял генеральскую, с красным околышем, фуражку и положил на стол. В черных волосах, стриженных под машинку, обильно пробивалась седина.
В фигуре, в лице, в манере говорить и держаться не было, казалось, ничего повелевающего. И лишь брови, круто изломанные почти под прямым углом, странно противоречили этому. Бровей, как и усов, седина не коснулась.
— Будем знакомы, — сказал он. — Меня зовут Иван Васильевич Панфилов. Знаете ли вы, что у вас в Алма-Ате будет формироваться новая дивизия?
— Нет, не знаю.
— Так вот, командиром дивизии назначен я. По приказу Среднеазиатского военного округа вы направлены в дивизию в качестве командира батальона.
Он достал и вручил мне предписание.
— Сколько времени вам нужно, чтобы сдать дела?
— Немного. Могу через два часа явиться.
Он подумал.
— Этого не надо. Вы женаты?
— Да.
— Тогда сегодня прощайтесь с семьей и приходите ко мне в двенадцать часов завтра.
Назавтра без пяти минут двенадцать я всходил по широким ступеням на крыльцо Дома Красной армии. Мне указали комнату, где поселился генерал.
Чуть сутулясь, вобрав голову в плечи, он сидел за большим письменным столом, просматривая какие-то бумаги. В дальнейшем мне довелось много встречаться с Панфиловым, но лишь в этот раз я видел его с бумагами. Единственной бумагой, которая потом, под Москвой, всюду сопровождала его, была топографическая карта.
Карта лежала перед ним и теперь. Я ее сразу узнал: это был план города и окрестностей Алма-Аты. На ней лежали с отстегнутым ремешком карманные часы.
Взглянув на часы, генерал быстро поднялся и, отодвинув тяжелое кресло, выбрался из-за стола. Походка была легкой, в ней не чувствовался возраст.
Мы разговаривали стоя. Панфилов то прохаживался, то останавливался, заложив руки за спину и слегка расставив ноги.
Мы разговаривали стоя. Панфилов то прохаживался, то останавливался, заложив руки за спину…
— Так вот, товарищ Момыш-Улы, — начал он, — дивизии пока нет. Ни штаба нет, ни полков, ни батальонов. И вам, значит, командовать некем. Но все это будет, все это мы сформируем. А пока вам придется мне помочь. Я хочу с вами посоветоваться…
Генерал шагнул к столу, перелистал бумаги, нашел нужную и, обернувшись ко мне, сказал:
— Как вы думаете, где бы нам побыстрее полудить котлы?
В моем взгляде выразилось, вероятно, изумление, и генерал разъяснил:
— Ведь наша дивизия будет вроде ополченской: она формируется сверх плана. На новенькое рассчитывать нечего. И требовать не станем.
Пришлось отвечать и на многие другие, большей частью такие же странные вопросы, причем я не мог отделаться от впечатления, что Панфилов интересуется тем, чем, казалось бы, не пристало интересоваться генералу.
Напоследок, протянув бумагу, он дал мне поручение.
— Тут указаны адреса помещений, — сказал он, — которые выделены нам для формировочных пунктов. Надо взглянуть, проверить, все ли они подходящи. Посмотрите дворы: будет ли где шагать? Имеются ли кухни, плиты, кипятильники? Не малы ли уборные? Если уборные неподходящие, откажемся.
Я опять удивился: прилично ли генералу заниматься уборными? Но тотчас подумал: «А ведь сам я, вероятно, не сообразил бы этого».
Отдавая мне список и вглядываясь в мое лицо, Панфилов спросил:
— Вы поняли меня?
— Да, товарищ генерал.
Он взял часы.
— Сколько времени вам для всего этого понадобится?
— К вечеру сделаю, товарищ генерал.
Круто изломанные брови недовольно поднялись:.
— Что значит к вечеру?
— К шести часам, товарищ генерал.
Он подумал.
— К шести… Нет. Доложите мне об исполнении в восемь часов.
Проходили дни, я исполнял мелкие поручения генерала. Меж тем рождалась дивизия, прибывали командиры.
Однажды, выйдя от Панфилова, я увидел: навстречу шагает полковник артиллерии. У него были длинные ноги и длинное лицо с двумя резкими морщинами у рта.
Я посторонился. Полковник взглянул на мои петлицы в остановился.
— Артиллерист? — отрывисто спросил он.
— Да, товарищ полковник:
— В мое распоряжение?
— Не могу знать. Назначен командиром батальона.
— В пехоту? Как так? Идемте к генералу.
По ходу разговора у генерала я понял, что стремительный полковник был только что прибывшим командиром артиллерийского полка нашей дивизии.
— Прикажите ему, товарищ генерал, отправиться в мое распоряжение. И пусть принимает сегодня же дивизион.
Панфилов обратился ко мне:
— А вы, товарищ Момыш-Улы, что об этом думаете? Справитесь с дивизионом?
— Нет, товарищ генерал, не справлюсь.
Панфилов уселся поудобнее. В сощуренных, монгольского разреза глазах мелькнуло любопытство. Такова была одна из его черточек: непогашенное возрастом, удивительное в его годы любопытство Он, казалось, с интересом ожидал: «А ну, что скажете вы, полковник?»
— Как не справитесь? — сердито спросил полковник. — Батареей командовали?
— Да.
— Ну и хорошо… Или, может быть, вместо вас послать в дивизион майора? Может быть, окончившего академию? Таких ни одного нам не дадут. Прошу, товарищ генерал, считать вопрос решенным.
Но я почтительно и твердо сказал:
— Я, товарищ генерал, обязан быть честным. С дивизионом не справлюсь, образование мое недостаточно.
Знаете ли вы, кто виноват в моем упорстве? Профессор Дьяконов, даже и не подозревающий, вероятно, о моем существовании. Ему, автору капитального трехтомного труда «Теория артиллерийского огня», поклоняются артиллеристы. Не зная высшей математики, окончив после средней школы лишь девятимесячные артиллерийские курсы, я не совладал с этим сочинением. Какой же из меня командир дивизиона, как я буду управлять сосредоточенным огнем батарей, если не могу вычислить выстрел «по Дьяконову», не умею дать точного «дьяконовского залпа»?
Впоследствии, наблюдая артиллерию и артиллеристов на войне, я понял, что прав был не я, а полковник. Война — лучшая академия, и, повоевав, я командовал бы не хуже других и не посрамил бы артиллерии.
