Большие неприятности - Маркуша Анатолий Маркович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Война многое отняла у моего поколения — не перечислить убитых, калек, а сколько неосуществленных замыслов, сколько непройденных дорог... Но война и очень многое дала нам! Я имею в виду не только тридцатилетних генералов, отважно принявших ответственность за жизнь тысяч подчиненных, за будущее страны. Это — само собой! Стоит припомнить, как снизился, почти исчез процент маменькиных сынков в те годы, каким бешеным темпом мужало поколение!
Война взяла, и война дала...
Об этом я стану рассказывать, стараясь показать, как это получалось.
На кургане под Харьковом я видел полувысохший череп, вытесненный землей. Темно-коричневый череп всматривался пустыми глазницами в весеннее небо, поблескивая при этом стальными коронками на крупных зубах, и, как ни странно, над ним шевелились едва раздуваемые легким ветерком истонченные белые волосы. Тот череп остался в моей памяти символом минувшей войны.
Но видел я и кое-что пострашнее.
Под Харьковом, на аэродроме Рогань, меж оставленных врагом капониров — земляных самолетных укрытий — желтели здоровенные яркие игрушки-бабочки, у них были чуть приоткрытые, в пестрых разводах крылышки и выразительно нарисованные глазищи.
Для чего? По какой ошибке оказались эти бабочки на только что освобожденной земле?
Увы, никакой ошибки не произошло. Все было точно рассчитано. Ребенок, привлеченный яркой краской, поднимает игрушку с земли. Разглядывает, удивляется и, естественно, пробует раскрыть, развести крылышки. Минимальное усилие — срабатывает взрыватель. Человек исчезает — если он ребенок, остается калекой — если он взрослый, как мой друг Саша Косматых, летчик и кавалер семи боевых орденов...
Вот почему я должен и буду писать о войне.
Когда-то, в классе седьмом, Симка придумал нам сочинение: «Как ты понимаешь, что такое ответственность?»
Без особой натуги я накатал три или четыре страницы примерно таких разглагольствований: «Ответственность — это способность человека принимать на свои плечи и быть готовым нести груз чужих забот; обеспечивать безопасность, например, в условиях шторма или пожара; проявлять внимание к тем, кто нуждается в помощи...» И получил четверку. А внизу была ремарка Симона Львовича: «Но мало примеров!»
Согласен, примеров было действительно мало.
А откуда они могли взяться — примеры?
Что я знал об ответственности за дело, которому служишь, за слова, которые произносишь, за чувства, что вызываешь, за поступки совершаемые и за тайные мысли — тоже?
А отвечать приходится решительно за все: за ряд, состоящий из 17 + 1 членов!
Вероятно, сегодня я бы написал лучше и без рассуждений — на одних только чистых примерах.
Мы летели на запад. Летели на новеньких, только что с завода, машинах. Как пахли эти свежеиспеченные «еропланы», не объяснить! Один трепетный, не выветрившийся еще дух эмалита чего стоил...
Вел группу командир полка, все складывалось нормально, только видимость была препаршивая: хотя в небе ни облачка, а впереди ничего не разглядеть — синевато-коричневая пелена стенкой... Такое бывает, особенно в жару. До аэродрома посадки было еще порядочно. И тут, километров за сто от цели, Носов неожиданно передал: «Группу вести Абазе. Сажусь на запасном».
Носов отвалил от строя и пошел на снижение.
Заняв место ведущего, я сверился с картой, поглядел на часы и сразу ощутил беспокойство — за спиной у меня летело восемь душ. Ни в какую телепатию не верю, мысли на расстоянии читать не умею, но то было физическое ощущение: они летят за мной, они смотрят вперед моими глазами.
Аэродром назначения открылся в расчетное время, но командный пункт приказал нам с посадкой не спешить: что-то на полосе у них было неладно...
Я велел ведомым доложить остаток горючего. Ребята доложили. Горючего было мало. У всех. Я велел затяжелить винты, уменьшить скорость, следить за красной лампочкой. Она загорается, когда горючего остается на десять минут. Предупредил командный пункт: горючего — в обрез. Мне ответили грубо и бесцеремонно: не паникуйте! Ждите на кругу.
И тут я услышал Сережу Ткаченко.
— Я «девятый», красная лампочка загорелась.
Взглянул на посадочную полосу. Насколько удалось рассмотреть, никаких препятствий там не было. Чувствуя, как на лбу выступает испарина, стараясь быть совершенно спокойным, передал Ткаченко и командному пункту одновременно:
— «Девятый», снижение и посадка. Шасси выпускать на четвертом развороте. Внимательно... Командный, обеспечьте безопасность «девятому»...
И сразу услышал Остапенку:
— Я «двадцать шестой». Лампочка горит.
— «Двадцать шестой», следуй за «девятым»... Командный, на заходе два экипажа...
Они шли друг за другом, они тянулись на последнем. И я вздыхал с облегчением, когда слышал:
— «Девятый» — посадка.
— «Двадцать шестой» — посадка.
— «Ноль пятый» — посадка...
В воздухе оставались Жорка Катония и я. Мы были в районе третьего разворота, когда на приборной доске у меня замигал красный глаз. Я спросил Жору:
— Как горючее?
— Что-то еще есть, лампочка не горит.
— Понял, — сказал я. — Заходим парой. Бери превышение, с колесами не спеши.
Мы выполнили четвертый разворот, я начал выпускать шасси, обернулся взглянуть на Жору. Его машина висела на месте, колеса вышли из куполов. Я скомандовал:
— Щиточки, Жора! — и перенес взгляд на посадочную полосу.
Сел. Плавно притормозил. Обернулся. Катонии на полосе не было.
Еще ничего не зная, но уже тревожась, я развернул самолет, однако рулить не смог — винт встал, горючее кончилось.
Вдоль полосы бежали люди. На подходе к аэродрому тек канал, там был шлюз. Люди бежали к шлюзу.
Потом выяснилось: перед самым каналом двигатель дал перебой, видно, горючее отлило, машинально Жора поддернул самолет и, потеряв скорость, рухнул в шлюз.
Пока он расстегивал парашют, пока открывал кабину и пытался выбраться из ловушки, кончился воздух в легких. Жора захлебнулся.
Ведущим был я.
А вся полнота ответственности за группу лежит на ведущем.
Работала специальная комиссия. Я писал объяснительные записки. Отвечал на десятки, если не сотни вопросов. Не спал ночами. Ждал заключения. Наконец, мне дали подписать пространный акт, из которого я узнал, что первопричиной катастрофы был «отказ сигнальной лампочки аварийного остатка горючего, лишивший летчика возможности правильно определить запас горючего и сообразовать с этим свои действия». В акте отмечалось скверное руководство посадкой со стороны наземного командного пункта, за что на руководителя полетов наложили взыскание. Мое имя в документе не упоминалось. Официально действия ведущего под сомнения не брались.
С тех пор прошла, можно сказать, целая жизнь, а мне все снится порой спущенный шлюз и на дне обросшего какой-то гнусной зеленью колодца странно прикорнувший «Лавочкин» с загнутыми лопастями винта, и тело Жоры, уложенное на раскрытом парашютном куполе, и мертвые его глаза, полные недоумения и боли.
Мы переживали время Испании.
Далекая, малознакомая страна вдруг сделалась близкой и родственной. И всякий день начинался газетной сводкой военных действий. Бильбао, Толедо, Гвадалквивир звучали, словно с детства знакомые Минск, Тула, Ока...
В школе у нас проводился день Испании. Каждый класс придумывал, какой вклад он может внести в победу республиканцев, и принимал обязательства.
Мы решили собрать от рубля до трех с каждого — учитывались разные материальные возможности ребят — и накупить на сложенные в общую кучу рубли погремушек, сосок, мячиков, словом, всего-всего для самых маленьких испанчиков.
Своих домашних малышей, собственных сестренок и братишек, мы не очень жаловали, а тех, обожженных несправедливой войной, пожалели.
