Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
— Ушел.
— Перебил сон, паскуда.
— А я не нарочно стучу — мне брат велел.
— Я знаю. Да что мне твой стук — слону дробинка. Беспризорная рожа! — пробормотал строповщик и, ссутулившись, пошел прочь, как двухпудовики неся свои большие полуспущенные рукавицы.
Антон вытер пот со лба рукавом, вздохнул и снова принялся крошить бетон. Углубление росло, но закладушка все не появлялась. «Может быть, ее тут вовсе нет или она сдвинулась? Или при разметке Леня ошибся?» — завертелось в голове. Антон размахнулся и ударил изо всех сил по краю углубления. Бетон рассыпался, под ним блеснула железка Антон злорадно протянул «а-а» и потрогал закладушку, но так осторожно, словно она была глазом, а колонна могла моргнуть и защемить ему палец бетонными веками.
Появился Гошка.
— Молотка не дали, жмоты, — проворчал он, — пришлось кувалду стянуть. Ушел этот чмырь-то разрисованный?
— Ушел. А чего ты с ним так?..
— Он знает, чего. И потом, наш разговор — секретный… Значит, одна есть? Где тут метка? — Гошка азартно поплевал на ладони, взял кувалду, качнул с оглядкой, не зацепить бы чего, и так бухнул по колонне, что оголилась не только та закладная, которой достался удар, но и соседняя, точно со страху: мол, лучше самой сдаться.
— Ого! — воскликнул Антон.
— А ну, кто следующий?
Бетон так и сыпался с закладушек.
— Хоп! — выдохнул Гошка и забросил кувалду наверх.
Они влезли на штабель и уселись.
Гошка, в плотном комбинезоне с наглухо застегнутым воротником и рукавами, вспотел от схватки с колонной и отдувался, гоняя кепку изнанкой наружу по лицу и размазывая черные пятна. Голова его была маленькой, с чубчиком, походившим на спутанный комок обожженной проволоки. Крепкая, длинноватая шея казалась толще головы, как у белого медведя, а маленькие уши так прижимались к затылку, что их хотелось отковырнуть и оттопырить.
Гошка сказал, что ему нужна шестеренка для редуктора, заказать которую в слесарке может только мастер, и что сам он уже совался к Леониду Николаевичу, но тот спросил, зачем, и отмахнулся. И тут же Гошка добавил, что редуктор — это механизм, меняющий число оборотов двигателя.
Он говорил негромко, стреляя глазами по сторонам, словно в любую минуту ждал откуда-то опасности, жестикулировал, мял пальцы, потом вытащил кусачки и стал укорачивать ими ногти.
— Значит, я должен просить Леню заказать эту шестеренку? — уточнил Антон.
— Да. И как можно скорей!.. Я бы спер, но негде. А вот так надо!
— Зачем? — вырвалось у Антона.
— Ну вот, и ты — зачем!
— Ах да, секрет… А вообще-то какая разница — ты или я? Он и меня спросит: зачем?.. Не отвечу же: для пианино.
— Для какого пианино?
— Ну просто к примеру.
— А может, как брату?
— Брат-то я ему дома, а тут… Тут скорее ты брат.
— Ну уж я, — Гошка задумался, покачивая кусачки, и вдруг прошептал, опять метнув взгляд туда-сюда:
— Слушай, я скажу, зачем мне шестерня… Только молчок. Ты с месяц тут пробудешь?
— Пожалуй.
— Порядок. Мы можем вдвоем взяться за это дело. — Гошка оживился, и лицо его опять заиграло. — Ты за него всеми зубами ухватишься. Слушай. — Он придвинулся вплотную к Антону и сказал, взмахами кусачек отмечая каждое слово: — Я… строю… вертолет!
— Вертолет?
— Да.
Гошка замер, не спуская с Антона горящих глаз и ожидая, видно, что лицо Зорина вытянется, отвиснет нижняя челюсть и, чего доброго, слюна сверкнет на губах.
— А он полетит? — невозмутимо спросил Антон.
— Как воробей!.. Я на нем на работу летать буду. И садиться прямо на крышу арматурного цеха! — гордо произнес Гошка и продолжил тихо: — Почти все готово: доски, фанера, подшипники — все. Дело за редуктором. Остается собрать — и фр-р!.. Доставай шестерню, и через полмесяца мы взовьемся над Братском и помашем хвостиком всем этим дядям Митям!
— Хм! — Антон улыбнулся.
— Ну вот, я же говорил, что ты зубами ухватишься!.. И что держит? Шестеренка!
Антон молчал.
— Конечно, в это с бухты-барахты не поверишь, — более спокойно заметил Гошка. — Будь я на твоем месте, я бы тоже не очень-то распустил уши. Но вот подожди, вспорхнем — поверишь… Чертежик шестерни я дам. Завтра после работы я к вам заскочу. Я ведь тоже индюк, то есть в Индии живу. И знаешь, если уж на то пошло — он опять наклонился, — это мой не первый вертолет. Я уже строил. — Гошка вдруг привстал, глянул поверх штабелей и сразу присел. — Леонид Николаевич идет. Смываюсь. Завтра расскажу. Ну, хоп! — Он спихнул кувалду, спрыгнул и пропал за блоками.
Найдя работу законченной, Леонид удивился. Антон сказал, что это Гошка помог, что, собственно, он-то все и сделал.
— A-а, Гошка Башев! Ну, это крупнейший специалист по всем делам.
— Хороший пацан!
— Великолепный. А что это он к тебе прилетел?
— Так, познакомиться, — уклончиво ответил Антон, чувствуя, что сейчас не время заводить разговор о шестерне.
— Ну, смотри. С ним надо держать ухо востро.
— А что?
— Так, на всякий случай.
Леонид был хмур — видно, влетело от директора.
Зорины выбрались из склада и вышли на дорогу. Антон искоса поглядывал на брата. Леонид вздыхал, вздыхал, потом сказал:
— Выговор мне… Что, кричит, не хватило прокладок, так себя, герой, решил на прокладки, изрезать!.. А нужно было, оказывается, остановить работу! Усадить бетонщиков! Отключить краны! Пусть все замрет, раз нет прокладок! Тех паршивых прокладок, которых за десять минут можно напилить гору, имея пару здоровых рук… И риска — ни на волос. Случайность подвела… A-а, ладно! Карамба!
На той стороне лощины высились две трубы котельной, над ними черными хвостами метался дым, словно ветер тужился оторвать чудовищную ботву от каких-то чудовищных овощей.
Зорины выломали по березовой ветке — отбиваться от мошки — и стали сходить по тропке в лощину.
Глава шестая, в которой Антон выбирается из пустыни Сахары
— Ну-с, дон Антонио, теперь все сам, — сказал Леонид и выдернул ключ.
Мотоцикл, вымытый, вычищенный, блестя зелеными изгибами, стоял на центральной подножке, приподняв переднее колесо, которое медленно покручивалось то туда, то сюда, выискивая равновесие.
— Представь, что ты в Сахаре, один вот, с глазу на глаз с мотоциклом. На ключ. Меня нет. Я где-то валяюсь с пробитым черепом без сознания. Ты умираешь от жажды и голода, и единственное спасение — завести мотоцикл. Заводи. — Леонид отошел и уселся на порог.
Антон понимающе улыбнулся, повернул краник бензобака, подсосал горючего, включил зажигание и даванул кикстартер. Вторая нога потеряла опору, и Антон хлопнулся на бок.
Леонид рассмеялся.
— Не смейся. Ты же без сознания, — сказал Антон.
На этот раз он тяжестью всего тела провернул вал.
Выхлопные трубы стрельнули, и двигатель застучал четко и ровно: тах-тах-тах… Антон победно обернулся к брату и крикнул, вскидывая руки:
— Ура-а! Мы спасены!.. Эй ты, бессознательный, садись живей, пока самум не начался! — Антон прыгнул в седло, ухватился за руль и газанул. — А ну, где она, Сахара?
Леонид поднялся с порога, подошел, морщась от треска, и выключил зажигание.
— Хорошо. Давайте вашу зачетку. Но для того чтобы выбраться из Сахары, мало завести машину, нужно еще и ехать на ней.
— Так поедем!
— Давай-ка позавтракаем сперва, а то у тебя пустые кишки узлом свяжутся. ИЖ — не шуточка, а сто пятьдесят килограммов.
Леонид принялся обшаривать стол.
— Есть! Кусок буцефальской колбасы! — воскликнул он тотчас. — Зеленая?.. Нет. Роскошный кусок!.. Вот еще сайра уцелела! Открывай, режь хлеб. Я сейчас еще редисочки…
Братья расположились на пороге.
Метрах в семи от крыльца громоздился штабель крупных, сантиметров по шестьдесят в поперечнике, бревен, которые наполовину были захлестнуты недавно упавшей из соседнего двора сосной. За штабелем зеленел кусок дикого леска, отпрянувшего, как в жмурках, в угол двора от цепкой, размашистой руки человека и потому только уцелевшего. Из кустарника стремительно вырывались три молодые березки. Возле одной из них Антон вчера обнаружил муравейник. Вообще Антон вчера все тут облазил, словно кот, перевезенный на новое место: и дачу, куда он проник через дверь мезонина с разбитым стеклом, и кладовую за стеной зоринского жилья, куда одним своим плечом выпирала печь, побывал под навесом, где вздымалась до крыши поленница и стоял крепкий запах смолы; там-то Антон и наткнулся на запыленные сани и бочку, те самые, о которых писал зимой Леонид.
