Друг-апрель - Веркин Эдуард (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Он выигрывал. Всегда. Хотел быть лучшим. И она должна была стать лучшей. По-другому было нельзя.
Она хлюпала. Когда ела суп и когда пила чай. Суп и чай в саду подавали всегда слишком горячими, и Ульяна хлюпала громче всех в группе. Это не раздражало его, просто это было неприлично и могло в будущем перерасти в скверную привычку. Этого нельзя было допустить.
Он исправил это за две недели. Каждый раз, когда она начинала хлюпать, он пинал ее под столом в голень. Суп расплескивался, чай обжигал губы, стакан бил по зубам, через две недели от хлюпанья не осталось и следа. Воспитательница попросила Ивана поработать и с другими ребятами в группе, он отказался, до других ему не было никакого дела.
Жвачка. Мятная, фруктовая, но арбузная больше всего. Сразу по две таблетки.
Он тоже жвачку любил. И тоже по две таблетки, правда, абрикосовую. Но как-то раз он услышал, что от жвачки разрастается челюсть и ухудшается дикция, причем очень быстро, буквально после пары лет усердного чавкания. На свою дикцию ему было плевать, на челюсть тоже, однако допустить, чтобы подобные недостатки укоренились в Ульяне, он не мог.
На жвачку времени потребовалось еще меньше. Неделя. Он сделал это с помощью свистка. Как только Ульяна начинала жевать, он доставал свисток и дул. Ничего не объяснял, просто свистел, и все. Свистел, свистел и свистел, пока не начинала болеть голова.
Ногти. На ногти он никогда не обращал внимания, просто они однажды смотрели мультик про Каспера, а ее мама стала ругаться, что у Ульки самые нестриженые ногти на всей улице, а она бац – и стала их грызть. Тогда и он заметил – Улька грызет ногти. Это было недопустимо, она просто не могла грызть ногти, под ногтями обитали миллионы микробов самых вредоносных пород.
К тому же это некрасиво – ходить с корявыми ногтями.
Борьба с этой опасной привычкой отняла у Ивана много сил и душевной энергии. Сначала он планировал мазать ей пальцы горчицей, но это оказалось хлопотно – ходить все время за Улькой с банкой. Потом он решил надеть на нее перчатки. Такие специальные, с цепочками и замками, чтобы нельзя снять даже на ночь. Но таких не нашлось. Тогда он прибегнул к способу жесткому, но действенному. Каждое утро он заходил к Ульке с маникюрными ножницами и стриг. До мяса. Тупо и упорно. Ульке это ужасно не нравилось, и очень скоро она научилась стричь ногти сама.
Гораздо трудней оказалась борьба с котиками, Иван даже не ожидал. Ульяна рисовала котиков. Таких, каких рисуют все девчонки, глазастых. Ничего, в общем-то, страшного, но Ивана котики раздражали. Очень. Они были тупыми, когда он этих котиков видел, ему хотелось сбегать за ведром с водой – и топить, топить. Он сказал, что котики ему не нравятся. Если ей хочется рисовать, она может вполне рисовать танки, против танков он возражений не имеет.
Ульяна ответила, что танки ее не интересуют, а котята, напротив, нравятся чрезвычайно. И львята. И в подтверждение тут же изобразила львенка прямо на крыльце.
Иван заметил, что львенок выглядит придурочно. Ульяна не стала спорить, просто сказала, что это красиво. Началась борьба.
Он начал пририсовывать котятам лишние запчасти, фингалы, шрамы и неприличные усы и уродовать их по-другому, однако это оказалось бесперспективным направлением. Ульяна ловко исправляла все безобразия, например к усам пририсовывала шляпу, и получалось уже не глупо, а смешно, фингалу делался братец на другом глазу и фингал уже вовсе не фингалом казался, а элементом расцветки. И все в том же ключе.
Тогда Иван загнул с другой стороны – он говорил, что котиков рисуют только сопляки и соплячки, что настоящие девочки в сторону котиков и не глядят, только одни дурехи.
Котики держались.
Иван пробовал действовать жестко – рвал котиков, нарисованных на бумаге, и замазывал львят, изображенных на стенах и досках забора.
Котики были непреклонны.
К тому же он не мог контролировать Ульяну постоянно, ему казалось, что только он отправляется вечером домой, как она немедля бежит к альбому и рисует до вечернего какао.
Надо было придумывать что-то новое. Необычное. Он придумал. Он принес настоящего котенка. Налил ему молока в блюдечко. Котенок стал лакать. Ульяна пришла в умиление. Он достал котенка с пола и сообщил, что, если она не оставит своих художеств, котенку придет конец. Это просто: защемить в дверях, утопить в умывальнике, замуровать в валенке.
С котиками было покончено в тот же день, а кота почему-то назвали Лопухом, он был жив и сейчас, злой и дряхлый.
Нет, осталось еще кое-что. Ну, из привычек вредных. Мелочи, он не стал их выкорчевывать, чтобы потом было с чем бороться. Потому что даже идеал должен быть с недостатками, по-другому ведь неинтересно.
Пялиться. Она обожала пялиться, прицепится к чему и смотрит так, будто мозги отключаются.
Все время трогала себя за левое ухо. Постоянно. В ухе, конечно, вины ее не было, это из-за отца. Дядя Федор тоже то и дело дергал себя за ухо, правда, за правое. А дочка его за левое. Этот недостаток Ивана очень интересовал. Первоначально он собирался его искоренить как котиков, но потом решил оставить. Потому что заметил, что дядя Федор очень гордится этой странной привычкой – вроде как родовой признак, фирменный знак Семиволковых. К тому же Иван обнаружил в этом дерганье некоторый смысл. У него были часы, пластиковые, недорогие, он нашел их возле железки, и вот по этим часам он отметил, что за ухо Ульяна дергает каждые восемь с половиной минут.
Ему очень захотелось выяснить, дергает ли Ульяна за ухо ночью, и он устроил так – как-то в среду прикинулся больным и остался ночевать. Его устроили в комнате Ульки, возле окна, на старом диване. Разумеется, он не спал. И выяснил, что сначала Улька за ухо не дергает. Но потом, когда засыпает глубоко, опять дергает. И тоже с частотой восемь с половиной минут, точно тикает у нее где-то в глубине самозаводящийся секундомер.
Еще он заметил следующее: когда Улька пребывала в хорошем настроении, она всего лишь касалась уха пальцем, если же настроение было наоборот, то Улька принималась безжалостно выкручивать мочку. Так что по степени красноты левого уха можно было легко определить ее душевное состояние.
Так что ухо Иван оставил в покое.
И косичку тоже.
Все девчонки заплетают косички. Ульяна их не заплетала. Она устраивала какую-то мерзкую, по мнению Ивана, висюльку, болтавшуюся опять же за левым ухом. В косичку регулярно зачем-то вплетались конфетные фантики, разноцветный бисер и фольга, а на самом низу болталась резиновая лягушка с сомнительной физиономией.
Он хотел просто отрезать эту дурацкую косичку, но остановился. Лягушка, что ли, хитро подмигнула, и он ее оставил.
Все это он оставил. Пусть.
Это было тактическое отступление, он сделал шаг назад, чтобы потом сделать двадцать два шага вперед.
Уступать тоже полезно, вот что он понял. А еще в этой войне он открыл еще одну истину, очень простую – враг может быть не только снаружи, он проникает и внутрь. И это гораздо опаснее. С тех пор он следил. По крайней мере, старался следить. Чтобы никаких котиков.
Иван был доволен. Все шло хорошо. Когда они гуляли по улице, он смотрел на тени. Его тень совпадала с ее тенью. Вернее, ее тень совпадала с его, так правильнее. Тени пришли в соответствие.
И вдруг у нее появился шарик. Совершенно незначительный шарик, через месяц она про него уже забыла, но из-за него они поссорились в первый раз.
Шарик был стеклянный, почти прозрачный, в центре жила небольшая золотая искра, больше ничем примечательным он не отличался. Но Улька уверяла, что шарик необычный. Волшебный. Если класть его под подушку, снятся только хорошие и добрые сны, в которых летаешь и не падаешь.
Он не поверил.
Нет таких шариков, которые наводят хорошие сны, это он знал твердо.
Нет таких снов, в которых летают. Есть сны, в которых падают, это точно, этого сколько угодно.
Она уверяла, что все так и есть и даже одолжила шарик ему на ночь. Он взял и честно закатил его в подушку. В эту ночь ему не приснилось, что он летал, ему приснились медвежата. Они заполнили дом и стали расти и очень быстро, буквально за несколько минут, превратились в медведей. И открыли мясную лавку.
