Анютина дорога - Губаревич Константин Леонтьевич (читать хорошую книгу .txt) 📗
«Да здравствует первая,— пишет Лукерья на классной доске кривыми буквами третью фразу,— гадовщина Октябрьской революции!»
Этот лозунг написан уже большими буквами и не на классной доске, а на длинном транспаранте, склеенном из старых обоев. Лозунг написали сами коммунаровцы...
...Сами коммунаровцы плетут под руководством Степана лапти из лыка, принесенного ими из лесу.
— Эх, и пройдемся на празднике в новых лаптях,— мечтательно вздохнул кто-то из ребят.
— Это еще надобно научиться, как ходить на параде, а уж посля похваляйся...— заметил Степан.
— Дядя Степан, а как ходить на параде?!
...— Ать, два, три, четыре!
Ать, два, три, четыре!
На весь двор звучит команда Степана. Он стоит посередине, а мимо него проходит длинная колонна ребят, построенных в ряды по три.
— Левай! Левай! Ать, два, три, четыре! Ать, два, три, четыре!— вдохновенно командует Степан, вспомнив армейскую муштру.— Запе-вай!
Тонкий детский голосок в передней шеренге затянул: «Смело мы в бой пойдем»…
...Под песню юные коммунары четко шагают уже по улице села... Впереди несут самодельное красное знамя, за ним длинный транспарант из старых обоев: «Да здравствует первая годовщина Октябрьской революции!» Коммунаровцы преображены. Все в новых лаптях, в стираных, старательно залатанных штанишках и рубашонках, платьицах. Пальтишки не на всех. Но зато на всех красные банты на груди. А самое главное — лица ребят, сияющие радостью праздничного шествия, на виду у всего села...
Впереди — Лукерья. Сбоку ковыляет в такт песне Степан, тоже преображенный и подтянутый по случаю праздника и гордый ответственностью за строевой порядок. Время от времени он отсчитывает команду, когда строй теряет шаг.
Это — первая Октябрьская демонстрация в селе. И неудивительно, что на песню и маршевый проход коммунаров на улицу высыпали все от мала до велика. Дети, те сразу примкнули к праздничной колонне, влились в ритм маршевого шага... По сторонам двинулись парни и девушки... На груди многих из них вспыхнули красные бантики. За молодежью потянулись мужики, бабы. И они принарядились: на головах новые платки, фуражки, на ногах — новые лапти, а кое у кого — сапоги, ботинки. Свитки перемешались с поддевками и пиджаками.
На юных коммунаровцев смотрели с теплыми улыбками, любопытством и с каким-то взволнованным интересом: они принесли сегодня светлое и действительно праздничное чувство, дыхание великого дня... Да нет, это еще почти ничего общего не имело с сегодняшними праздничными демонстрациями на селе. Тогда люди просто высыпали на улицу, чтобы посмотреть на красное знамя в руках ребят, на транспарант с праздничным лозунгом, на маршевый шаг колонны,— ведь здесь такого никогда не было, это только-только засветилась маленькая зорька будущих торжеств, которые после отольются в многолетнюю форму революционных праздников народа.
Все будет потом, а сегодня люди вышли на улицу стихийно, первый раз, им просто любопытно, что же дальше. Колонна юных демонстрантов и сельчане остановились посреди деревни у взгорка. На него взошла Лукерья, осмотрелась кругом. Сейчас она особенно почувствовала — правильно сделала, что привела ребят в село...
— Мы думали у себя, в школе, устроить праздник,— начала она, обращаясь к народу,— но ведь это же наш, общий с вами, праздник!.. И мы пришли к вам, как к своим родным и близким, чтобы вместе, одним голосом, одним сердцем сказать друг другу: «Да здравствует первая годовщина Октябрьской революции!»
— Ура-а!— крикнули коммунаровцы единым духом и увлекли за собой всю толпу. Из нее тоже вырвалось нестройное, несколько еще стеснительное «ура», люди захлопали в ладоши, оживились...
— ...В трудную годину мы собрались сегодня на наш праздник, дорогие товарищи!.. Со всех сторон на нас бросились черные силы контрреволюции и мировой буржуазии, они льют кровь рабочих и крестьян. Но мы верим, что победим, и поэтому уже сегодня строим школы, строим новую жизнь, заботимся о детях, потому что они будут продолжать начатую нами революцию!
Неожиданный церковный набат вторгся в праздничное оживление улицы.
— Горим!— кто-то истошно крикнул в толпе сельчан, хотя над деревней нигде не было видно дыма.
Столб дыма подымался за деревней, над бывшим помещичьим имением, где находилась школа-коммуна...
Со взгорка Лукерья сразу заметила пожар.
— Коммуна горит!— крикнула она на всю улицу и ринулась вперед. И уже через поле, напрямик побежали коммунары, их стали обгонять парни, девушки, бабы, мужики с ведрами, топорами, баграми...
Самыми последними, стараясь не отстать, со слезами и плачем торопились Анютка и Тишка. Девочка, конечно, поспела бы за остальными, умчавшимися вперед, но нельзя же бросить перепуганного насмерть хлопчика, поминутно падающего и цепляющегося за нее…
Бежали люди на пожар и из других сел.
В кустах мелькнул Прокоп, убегавший в лес.
Горели пока деревянные пристройки усадьбы. При поджоге расчет был сделан на то, что разбушевавшийся огонь перекинется и на каменный дом, крытый гонтом. Но на крышу дома уже взобрались человек пять с ведрами и вениками и гасили тлеющий гонт... Остальные — взрослые и ребята, растаскивали горящие пристройки, заливали водой огонь.
В меру своих силенок помогали Анютка с Тишкой.
Деревянные пристройки почти сгорели, но дом отстояли.
И когда все было кончено, коммунаровцы выстроились на открытой веранде. В благодарность за помощь в беде дети запели столпившимся у веранды людям песню «Смело мы в бой пойдем». Коммунаровцы давали понять, что их дух не сломлен, праздник остался праздником, и ничто не помешало ему закончиться по-праздничному...
Анютка и Тишка, как самые маленькие, стояли впереди всех. Песни они не знали, но не хотели отставать и тянули невпопад. И никто не увидел, как к толпе незаметно подошла Лукерья, а за ней — Ганна.
— Вот она...— показала Лукерья на Анютку.
Но Ганна заметила дочь еще раньше. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не броситься к дочке и не закричать от радости...
Лукерья видела ее состояние... Пробравшись сторонкой к дому, она незаметно сняла Анютку с веранды и понесла на руках. Девочка не поняла сначала, в чем дело, пока не очутилась перед матерью, улыбающейся сквозь слезы...
И когда Анютка опомнилась от неожиданной радости, когда прошло первое волнение, она спросила наконец:
— Ты объявление прочитала?
— Потом прочитала. А до этого мне рассказали про газету...
— Мама, у меня братик есть...— похвалилась Анютка.
— Какой братик?— не поняла Ганна,
— Он маленький-маленький, все его били, а я заступилась, сказала, что он мой братик...
— А где же его мама?
— Он говорит, что не знает свою маму, а я ему сказала, что у нас одна мама и она скоро придет...
— Где же он?
— Я тебе сейчас покажу его!—Анютка сорвалась с материнских рук и нырнула в толпу» Через минуту она вела Тишку.
— Наша мама приехала...— с нескрываемой радостью сообщила девочка Тишке.— Вон она, смотри...— показала на мать.
Тишка остановился, стал всматриваться...
— Тиша?— удивилась мать, протягивая к нему руки. Тишка уже на руках у нее. Рассматривает ее лицо, глаза. Начинает улыбаться. Вспомнил, кто ему когда-то сунул в ручку сухарик... Наверное, признал ее матерью... Она такая ласковая…
...И снова длинный эшелон теплушек. На открытой платформе сидит Ганна с Анюткой и Тишкой... Народу в теплушках, на крыше, на платформах видимо-невидимо. Эшелон проходит знакомое место, где была бандитская засада. Анютка настороженно смотрит по сторонам.
— Мам, а еще не будут стрелять в нас?
— Нет, нет. Теперь можешь быть спокойна.
Эшелон уходит все дальше и дальше.
