Волшебная гайка - Курбатов Константин Иванович (е книги .txt) 📗
После обеда мама сказала, чтобы я собирался. И Лешке тоже сказала. За то, что он окончил институт, она решила купить ему подарок.
— Только мы с отцом не знаем, какой, — смущенно улыбнулась мама. — Думали, думали и ничего не придумали. Вместе походим и выберем.
— Я знаю, мамуня, что мне нужно, знаю, — защебетал Лешка и полез целоваться.
В универмаге он потащил маму в отдел, где продают часы. Мама пошла за ним не очень уверенно и все оглядывалась на меня, боялась, наверное, что я потеряюсь.
Часы Лешка выбрал самые красивые и дорогие.
— Лешенька, — шепнула мама, — может, лучше что-нибудь другое? Какую-нибудь нужную вещь… Часы ведь у тебя есть.
— Эти? — спросил Лешка и протянул маме руку. — Мамуня, родная, какие же это часы? Им давно пора на свалку.
Мама пошла платить деньги.
Лешка целовал ее у стеклянного прилавка и бормотал:
— Родная, любимая, я ведь уже инженер. Я стану работать и подарю тебе золотые часы. Ты выбери, выбери сейчас.
Он потянул ее к тому месту, где под выпуклой витриной лежали женские часы. Он заставил ее показать, какие ей нравятся. Мама не хотела показывать. Она чуть не заплакала оттого, что Лешка такой добрый и ласковый.
Пальто мне, конечно, не купили. Не хватило денег. Старые Лешкины часы по наследству перешли к Вовке. Мне опять ничего не досталось. Кроме, разумеется, еще одной шишки.
От того, что Лешка стал инженером, ровно ничего не изменилось. Только мне на инженера стало не так удобно орать.
Но я все равно орал. А он только улыбался.
— Сергуня, милый, как твои делишки? — мурлыкал он.
— Не смей называть меня Сергуней! — орал я. — И милым!
— Мамуня, — спрашивал он, — обед скоро? Однажды Лешка вернулся домой не один, а с девушкой.
У девушки падали на виски крупные белые локоны и странно косили голубые глаза. Глаза у нее косили так, что не понятно было, в какую сторону она смотрит. Один зрачок смотрел вправо, другой влево.
— Мамуня, — сказал Лешка, — познакомься, родная, это моя жена.
Мама хотела улыбнуться, но вместо этого тихо заплакала. Она даже не заплакала, а просто слезы сами побежали у нее по щекам.
Лешка стал ее целовать и говорил девушке:
— Видишь, какая у нас мама. Пятеро детей — и такой молодец. Правда, она изумительно выглядит? Милая моя мамуня, хорошая моя, любимая…
Жить у нас Лешка не стал, переехал к своей жене. Он забрал с собой сервант из столовой, настольную лампу из нашей с Вовкой комнаты и шкаф из маминой спальни.
— Молодым нужно помогать, — сказала нам мама. — Они начинают жить.
Они начинают! А мы что, кончаем, что ли? Я мужественно сражался за лампу, но, разумеется, потерпел поражение. Меня утешило лишь то, что вроде и у меня намечаются кое-какие проблески в жизни. Я думал, что Вовку поселят в Лешкиной комнате, а я, как человек, расположусь в собственной. Только зря я так думал. Я же Макар. В Лешкину комнату поселили Иринку и Таню. А я, как и прежде, остался с Вовкой.
Я снова выносил, относил, приносил и натирал. Плюс к тому мама стала меня пилить, что я совсем не бываю у Лешки. Но я один раз побывал у него и насытился по горло.
— Сергуня, — встретил он меня в прихожей, — милый. Какой ты молодец, что заглянул. Галюня, посмотри, кто к нам! Вытирай скорой ножки.
У меня далее рот раскрылся от удивления. Но я сразу сообразил, что теперь он полы натирает сам. Пришлось пошаркать ботинками по резиновому коврику.
Лешка провел меня к двери. Галюня лежала на диване под розовым торшером и читала книгу. Она повела на меня косым глазом.
— Здравствуй, Сергуня.
Во, уже научилась у Лешки! Я ей хотел ответить, да постеснялся. В гостях все же.
Напротив дивана стоял мамин шкаф, в углу — сервант, на письменном столе — лампа. Наша с Вовкой законная лампа, за которую я получил от папы подзатыльник с разъяснением: «Не жадничай». А я разве жадничал? Просто обидно, потому что несправедливо. Он инженер и может сам купить себе любую лампу.
Посредине комнаты лежал большущий толстый ковер с цветами и зелеными закорючками.
Лешка сказал:
— Галюнин папа подарил. Снимай ботиночки, а то испачкаешь.
— Как? — растерялся я.
— На свадьбу подарил, — похвастался Лешка.
Я ему про Фому, а он про Ерему. Но пускай бы мне лучше ноги поотрубали, чем ботинки снимать. И не потому, что носки заштопанные, а просто от обиды. Мне очень хотелось заорать на Лешку и кое про что ему напомнить. Но я не заорал. Я сел при входе в угол, как швейцар. Сел и спрятал под стул ботинки.
— Как, Сергуня, делишки в школе? — спросил Лешка. — Двоечек не нахватал?
Галюня лежала и читала.
Я сказал, что мне пора, и ушел.
И с тех пор больше к ним не хожу.
Не тянет.
Лешка, между прочим, тоже к нам не часто заглядывает. И если приходит, то все по делу.
Тут пришел как-то и сидит. А я точно знаю: что-нибудь ему да нужно. Но он сидит, молчит и смотрит телевизор. Даже странно. Я тоже смотрю, и мама. Вовка в институте (он днем работает, а вечером учится), папа еще с завода не вернулся, Таня с Иринкой уроки делают.
Вот сидим мы и молчим. По телевизору показывают кино про бригаду коммунистического труда с Кировского завода. В комнате темно, и поэтому в сон клонит.
Я сижу и кручу на пальце цепочку с собачьей медалью. Я ее у Петьки на две старинные монеты выменял. А Петька ее на улице нашел. Наверное, какая-нибудь ученая собака потеряла. Медаль здоровая. Вот я ее и кручу от скуки.
Вдруг Лешка говорит:
— Мамуня, тебе будильник не нужен?
— Какой будильник, Лешенька? — спрашивает мама.
— А вот.
Лешка вытащил картонную коробочку, достал из нее будильник и к телевизору протянул, чтобы видно было.
— Смотри, какой красивый.
Будильник действительно ничего, особенно в темноте. Так весь и блестит от синего света.
— Возьмешь? Это все из-за Галюни. Предупреждал ее: ничего без меня не покупай. Но она купила. И я в тот же день купил. Теперь у нас два будильника. А в магазин обратно не берут.
— Спасибо, Лешенька, — сказала мама. — Оставь. Я давно собиралась купить будильник, а то Иринку утром в школу не поднимешь.
Я сижу себе и кручу медаль. Мне что? Мне будильник не нужен. Я и без него отлично вскакиваю.
Лешка приложил будильник к руке, рядом с часами, которые ему мама подарила, и говорит:
— Ходит точнёхонько, минутки и минутку.
— Хорошо, — сказала мама и поцеловала Лешку в висок. — Оставь.
Лешка ее тоже поцеловал и говорит:
— Он, мамуня, пять сорок стоит. Мама не ответила.
А Лешка поставил будильник на телевизор и поднялся.
— Ты с деньгами, мамуня, не спеши, — сказал Лешка, — потом, когда будут.
У меня даже медаль остановилась. Я почувствовал, что сейчас размахнусь и садану Лешке собачьей медалью прямо по башке. Пробить, может, и не пробью, а шишку наварю порядочную.
Я не успел ему садануть. Я, наверное, растерялся. А может, он слишком быстро ушел.
Мы сидели и смотрели телевизор. Про коммунистическую бригаду. Медаль крутилась у меня на пальце, как бешеная.
Вдруг будильник как зазвенит! Мама вздрогнула и очнулась. Нажала кнопку, чтобы он замолчал, и вздохнула.
— Отцу ничего не говори, — попросила она. — Не нужно. Пять рублей все равно не деньги. Выкроим…
На другой день я потихоньку сунул будильник в карман и поехал на Васильевский остров. Я продумал все, что выложу своему родному братцу. Я целых пять уроков готовил речь. Я сидел в классе лучше любого отличника.
Меня даже вызывать не стали. Подумали, наверное, что заболел.
В кармане на груди торопливо стучал будильник. Он так спешил, словно отстукивал последние минуты. Но я совсем не собирался швырять будильником в Лешкину голову. Зачем портить хорошую вещь?
Я уже поднимался по Лешкиной лестнице и вдруг остановился. У меня мелькнула идея. Совершенно сногсшибательная. Я повернул обратно.
Во дворе длинными полосами лежали синие тени. Весеннее солнце начисто высушило асфальт. Земля тоже уже подсохла и была утрамбованной и чистой. От нее пахло, как на даче из бабушкиного погреба.
