Тайна трех неизвестных (с илл.) - Нестайко Всеволод Зиновьевич (читать книги без регистрации .TXT) 📗
А Гребенючка даже не шевельнулась в мою сторону. Заложило ей уши, что ли? Глухая тетеря! Так я целый день ходить буду.
Я взял комок земли и опять же «между прочим» кинул в нее. Она даже не распрямилась над грядкой, только голову повернула:
— Ты чего?
— Ничего, — спокойно сказал я и так же «между прочим» спросил: — А что ты делаешь?
— Танцую! — ответила она, продолжая окучивать.
— А я сегодня ночью на кладбище был… — начал я.
— Ну и дурак! — сказала она и повернулась ко мне спиной.
— Ах ты, зараза! — нечаянно (вот уж, честное слово, нечаянно) выпалил я, схватил земляной комок и швырнул ей в юбку.
А что? Что бы вы сделали, если б над вами вот так издевались?
— С девчонками воюешь? Александр Македонский!
Я резко обернулся.
В нескольких шагах от меня стоял… Павлуша.
Вот тебе и раз! Ну и ну!..
— А что ж? А что ж она обзывает?! — крикнул я.
— А чего ты ко мне лезешь? Чего? — закричала Гребенючка. — Я тебя звала? Ходит тут, ходит, насвистывает, поет… «Два цвета мои, два цвета… Червонный — то любовь…» Девять раз прошел. Чего, спрашивается? Чего?
Значит, видела! Все видела, змея, а притворялась, что не замечает.
И еще «Червонный — то любовь…» Ты смотри, на что намекает!..
Павлуша смотрел на меня какими-то совсем белыми глазами.
Он уже, наверно, думает…
Да нужна она мне!
Да глаза б мои ее не видели!
— Ведь я же… Я же хотел…
— Иди отсюда! — глухо сказал Павлуша.
— Я… я могу и пойти… Да!.. Но ты… ты… — Мне не хватало слов. — Я, может, сегодня привидение сфотографировал… Вот! Впервые в истории… Вот! А ты… ты можешь малевать кустики и цветочки хоть двести лет!
Я повернулся и пошел по улице в сторону речки.
Я шел, не замечая дороги. Тысячи кошек скребли у меня на сердце.
Вот какую злую шутку сыграла со мной моя коварная судьба. Вот как насмеялась она надо мной. Такую заковыристую дулю мне показала. Вот уж правда — у кого доля, а у меня дуля. Одна буковка, а сколько в ней насмешки, сколько стыда и позора!
Шел же я с тем, чтобы «между прочим» рассказать этой проклятущей Гребенючке про свой подвиг, чтоб она передала Павлуше, чтоб он заплакал, раскаялся и чтоб мы помирились. А что вышло?
Вышло, что он мне сказал «иди прочь», как своему злейшему врагу.
И пропасть между нами стала еще глубже и страшнее. Теперь уж ее так просто не перескочишь. Срываются из-под ног огромные камни и с грохотом летят в эту пропасть. А на дне ее, будто Терек в Дарьяльском ущелье, ревет и бурлит речка слез моих невыплаканных (ведь плакать же я не умею). И сам же виноват, сам! Ну что бы мне не бросать тот самый комок ей в юбку, когда она дураком меня обозвала! И Павлуша б тогда ничего, и она бы, наверно, не стала говорить, что я к ней лезу, что девять раз прошел… А теперь он черт знает что думает. Наверно, думает, что я влюбился в нее и хочу у него отбить. Как будто не знает, что я люблю Вальку Малиновскую из Киева. Танцорку тонконогую, которая в балерины готовится.
Да-а, докажи теперь, когда все так вышло. Какие у него глаза были! Попадись тогда ему пистолет в руки — убил бы, наверно.
А день какой!
То всю неделю пасмурно было, дождик накрапывал, забыли уже, как и солнце светит, не купались ни разу. А теперь! На небе ни облачка. Солнышко радостно улыбается в свои лучистые усы. Веет теплый ветерок — будто мать нежно гладит ласковой рукой.
Про такую погоду дед Саливон обычно говорит: «Вот это погодка! Видать, покойники каются».
А мне наоборот — умереть хочется, такое настроение!
Интересно, плакал бы тогда Павлуша? Наверное, нет. Конечно, не смеялся бы. Был бы серьезным для вида. Губы вот так сжал бы, как он умеет, когда ему Галина Сидоровна взбучку дает, но не плакал бы. Шел бы за моим гробом в паре с Гребенючкой, поглядывал бы на нее и думал: «Хоть бы скорее кончались эти похороны, да идти рисовать ее портрет».
А я по закону физики превращусь в привидение и темными ненастными ночами буду носиться над кладбищем. О господи! Как же это все мрачно и нудно — все время летать над кладбищем!
Неужели и вправду привидения летают только над кладбищем?
Хоть бы над стадионом во время футбола, это бы еще полбеды, а над кладбищем… Бр-р-р!.. Жуткое дело! Все-время видеть перед собой кресты и могилы! Можно спятить. Я не хочу быть привидением! Пусть лучше так умру, чтоб ничего не осталось.
— Что грустишь, сынку? Что такой невеселый? — вдруг услышал я ласковый голос и даже вздрогнул.
Поднял голову — навстречу мне бабка Мокрина. Тьфу ты! Только ведь: «чтоб вас черви источили» — и сразу «сынку» медоточивым голосом.
— Понимаю, понимаю тебя, милый, душа твоя в смятении. Мысли суетные, мирские уступают место думам высоким, духовным. О жизни и смерти, о сути всего сущего…
Мне стало не по себе — она будто читала мои мысли.
— Не тревожься, ангел, радоваться надо, а не грустить. Ведь тебе одному явилось видение, тебе сей знак, на тебе перст указующий. Ты один сподобился. Значит, ты не такой, как все.
Я сдвинул брови — ишь куда хватила! Она это сразу заметила.
— Ну чего уж надулся, как мышь на крупу? Думаешь, бабка тебя агитирует, хочет в монахи записать? Да оборони бог! Будь пионером, стучи себе в барабан, дуди в трубу. Когда ж еще в барабан стучать, как не в твои годы… Но… не так оно в жизни все просто, как кажется, как по радио о том говорят. Ох, как много еще такого, чего люди и не знают! Вот, вишь, ты привидение живое сфотографировал… И как знать, может, кто-нибудь и докажет, что это высшая сила, которую мы, старые люди, богом называем. Ведь нельзя же, сынку, еще ничего не зная, посрамлять то, во что люди веками верили. Нельзя. Пока что вся история точно по Библии идет. Вот ты же не читал, сынку, Библию? Не читал?
Я отрицательно покачал головой. Стыдно признаться, я еще «Миколу Джерю» не читал, который по программе требуется, не то что Библию.
— Вот видишь а кричишь: «Передайте привет Варваре-великомученице»! А ты бы спросил сперва, что это за Варвара, почему она великомученица, за что муки приняла и чем людям помогала… Господи, сохрани и помилуй! — Бабка перекрестилась.
У меня голова шла кругом. Я чувствовал, как твердый материалистический грунт, на котором я стоял всю свою сознательную жизнь, зашатался подо мною. Не то чтобы я сразу поверил в бога, нет, но какая-то неуверенность скользким червяком заползла мне в душу, тревога и растерянность завладели мной.
Я чувствовал, что если сейчас же не перебью бабку Мокрину, позволю ей говорить дальше, не спрошу ее о чем-нибудь, то может случиться страшное — свет перевернется для меня, и я стану другим, не таким, как был до сих пор, не таким, как все ребята. И великий страх охватил меня.
— Бабушка, — сказал я, еще не зная, что спросить, и боясь, что она снова заговорит, — бабушка… а скажите мне, пожалуйста…
— Что? Что, голубчик? — Беззубый бабкин рот растянулся до ушей в льстивой улыбке.
— А скажите… э-э… привидения только на кладбищах бывают? А?
Но она не успела ответить. Издалека, с конца улицы, послышался крик моей сестренки Иришки:
— Ява-а! Иди, тебя дед кличе-ет!
Я как-то облегченно взглянул на бабку Мокрину и пожал плечами — простите, мол, зовут.
— Ну, беги, беги, — кивнула бабка. — И приходи ко мне. Я тебе все расскажу, что тебя интересует, и яблочками попотчую. Знаешь, какие у меня яблочки? И фотографию эту захвати. Я ее показать хочу…
— Ага! — бросил я уже на ходу и что есть духу пустился наутек. Я так от привидения не бежал, как от бабки Мокрины.
Дед Варава встретил меня хмуро:
— Где бегаешь не евши, ветрогон? Черти тебя носят? Все остыло.
И, уже хлопоча возле стола, скосил вдруг на меня свой мутный, но всевидящий глаз.
— Ты что там такое снова отмочил? A-а? Говорят, сатану какую-то открыл? Нечистую силу сфотографировал… Ой, гляди, доиграешься… Заберут тебя в приют, в лагерь для малолетних… Голову людям брехней морочишь…
