Улица младшего сына - Поляновский Макс (читаем книги онлайн TXT) 📗
— А до того — никому ни слова!
— Никому.
— Смотри!
— Будь уверен.
— Уговор?
— Могила.
Желтоватый свет фонаря, сливавшийся с голубоватыми проблесками, сочившимися сверху, с поверхности земли, призрачным, двухцветным сумраком заполнял подземелье. Ни звука не доносилось сверху. Слышно было, как курлыкает пронырливая вода, сочась через расщелины камня. И долго, сдвинув фонари, наклонив головы к стене, стояли мальчики в подземной шахте, еще и еще раз вглядываясь в надпись, вырезанную в камне, — знак боевой, таинственной и прекрасной молодости их отцов.
Глава III Флаг отца
За серыми диабазовыми скалами, за лысыми сопками показался вдруг кончик мачты. Издали можно было подумать, что по скалам и сопкам, плавно скользя, движется влекомый странной силой шест. Но люди на берегу зашевелились; вглядываясь, показывая друг другу пальцами, все подались поближе к деревянному настилу пирса, зашумели, переговариваясь. И Володя понял, что это показалась за скалами мачта корабля. Длинный узкий флаг развевался на ней, подхлестнутый холодным северным ветром.
И под этим флагом плыл отец.
Через короткое время теплоход должен был показаться из-за поворота.
Приближался давно ожидаемый час встречи.
Уже четыре дня, как Евдокия Тимофеевна с Володей приехали в Мурманск. И без малого месяц прошел с того воскресенья, когда Володя и Ваня разглядели в подземелье Старого Карантина каменную зарубку о партизанских годах своих отцов.
Весна в Мурманске еще только начиналась. Весна осталась там, далеко отсюда, на знакомых берегах теплых морей. Там уже все было зелено, солнце светило и грело совсем по-летнему, а когда поехали, лето словно начало отставать от поезда. С каждым днем путешествия становилось холоднее. В Москве, где надо было пересаживаться и ехать на трамвае с одного вокзала на другой, лил холодный дождь. Мама велела застегнуть пальто на все пуговицы и замотала Володе голову теплым платком. Народу в трамвае было очень много. Как ни продирался к стеклам Володя, разглядеть ему ничего не удалось, тем более что мама укутала его чуть не по самые глаза. Так Володя и не разглядел Москвы.
В Петрозаводске, где он отпросился у матери сбегать с одним моряком на станцию за кипятком, стояли холодные, серые лужи. В них отражались сосны, мрачные, как будто зазябшие и не совсем еще проспавшиеся. А тут, в Мурманске, на теневой стороне сопок еще лежал снег, небо было по-зимнему бледным, а перед закатом приобретало какой-то странный серебристый отлив, переходивший в нежно-розовый тон. И на небе этом редко вырисовывались казавшиеся черными ели. Днем земля раскисала, и грязь хватала за ноги, стаскивая новые галоши, купленные Володе Евдокией Тимофеевной, а утром почва отзывалась на каждый шаг с кованой звонкостью, и белые скорлупки легко ломались над лужами, которые под коркой льда оказывались пустыми, словно их за ночь успели до дна выпить заморозки.
Однако оказалось, что это все-таки не настоящая Арктика, челюскинцы жили на льду не тут.
Каждый день мать ходила в порт справляться, когда придет теплоход «Леонид Красин», на котором плавал отец. Остановились в общежитии порта, где съехались семьи и других моряков из команды теплохода. Корабль возвращался из заграничного плавания. Из такой дальней дали, из тех стран и морей плыл отец, что и Ваня Гриценко еще не учил по географии, а Валентина хотя и учила, но знала еще нетвердо… Теплоход ждали со дня на день. И вот наконец в конторе порта сообщили, что «Леонид Красин» прибывает завтра в полдень.
Уже с утра в порту на стенке, где швартуются для выгрузки суда, возвращающиеся из дальнего плавания, собрались семьи моряков, местные и те, что приехали издалека, чтобы провести вместе со своими мужьями, отцами и сыновьями короткие дни моряцкого берегового роздыха.
Володя продрог на ветру, хотя одет он был тепло и старался укрыться от порывов нордового ветра за спиной матери. Уже год почти не виделся он с отцом. Мальчик и прежде всегда скучал по отцу, когда долго не видел его, а уж теперь было о чем поговорить с ним. Володя твердо решил, что непременно попросит отца рассказать ему о гражданской войне, о партизанах старокарантинского подземелья. Да и кроме этого, у Володи накопилось немало вопросов, которые он мог разрешить только с отцом.
Теплохода все не было. Володя уже давно приставал к матери, чтобы она еще раз сходила в контору и узнала, почему до сих пор нет «Красина». Он вставал на цыпочки, вытягивая шею, чтобы первым увидеть, когда появится мачта корабля за сопками.
В порту шла обычная работа: маленький широкотрубый, очень петушившийся и все время покрикивавший паровозик, подталкивая вагоны сзади, осторожно загонял их за ограду порта. У берега старательно стучали, выхлопывая из труб колечки дыма, буксирные катера. Все было занято своим делом. Словно и не касалось никого то, чего так ждал Володя. Только высокие портовые краны вытягивали свои длинные стальные шеи, будто пытались вместе с Володей заглянуть за те сопки, где должен был показаться флаг корабля.
И вот он показался! И под этим флагом плыл отец.
А потом из-за поворота медленно выполз высокий черный корпус корабля. И вот стал виден он весь: от носа, где, надвое разваленный, вскипал белый бурун, до красиво выгнутой кормы, за которой разбегались торопливые волны и три струи сплетались, как три пряди в косе. Низкое северное солнце осветило белую надстройку, черную трубу с красным перехватом, красный кормовой флаг, алый узкий вымпел торгового флота на мачте. Блеснули на носу золотые буквы: «Леонид Красин». Белые чайки, распластав чуть подрагивающие крылья, то падали плашмя на воду, едва касаясь поверхности ее, то вдруг возносились над кораблем, наискось пересекая ветреное пространство бухты. Они, казалось, высматривали сверху теплоход и потом вели его за собой, кружась под его носом. Могучий, густого, низкого тона рев внезапно огласил всю округу, отозвался в пакгаузах, пронесся меж строений порта, над городом, вернулся из-за сопок, повторенный эхом, и уплыл туда же, замирая.
Это «Леонид Красин» могучим своим тифоном дал подходный гудок.
Уже махали с берега платками, шапками и отвечали тем же с борта теплохода, который был теперь совсем близким и оказался очень высоким, как стена большого дома. Стена эта надвигалась. Между ней и пирсом клокотала вода, пролетали со свистом тросы, которыми притягивали теплоход к берегу. Глаза Володи, полные жадного нетерпения, обегали палубу корабля, иллюминаторы, надстройку, мостик. Наконец Володя увидел и сразу признал: на мостике, перегнувшись через поручни, что-то крича матросам, которые подтягивали канат, перехватывая его руками, в кожаном черном пальто с меховым воротником, в шапке-ушанке с гербом торгового флота стоял отец его — Никифор Семенович.
— Вон папа… смотря, мама!.. Вон, на самом верху, выше всех! — обрадовался Володя и крикнул: — Папа!..
— Да тише ты! — остановила его Евдокия Тимофеевна. — Ну, где ты увидал? Разве можно так кричать? Ведь не один ты тут…
Володя сконфуженно огляделся. Да, он был не один, кругом было много народу, но все, не стесняясь нисколько, кричали что-то, и трудно было разобрать, кто и что кричит в этом шуме.
— Здорово, Семен Тарасыч!..
— Коленька, родной, глянь сюда!..
— Подтрави носовой!
— Кранцы давай!
— Маша, здравствуй!..
— Э-гей, Васюха!..
— С благополучным прибытием!
— Как погодка?
Потом черная железная стена с круглыми иллюминаторами совсем нависла над головами встречающих. Завизжали блоки, и большая лестница-трап медленно опустилась сверху вдоль борта, и пеньковые леера, пропущенные через металлические стойки, протянулись как перила этой корабельной лестницы. Начальник порта и сопровождавшие его моряки и военные в зеленых фуражках (Володя знал, что это были пограничники) поднялись по трапу на палубу корабля. Володя стоял под самым бортом на пирсе, закинув голову. Там, наверху, над ним, все козыряли и здоровались. Отца сейчас уже не было видно на мостике; он скоро появился немного пониже, на палубе, перевесился через борт, закричал:
