Тайна Змеиной пещеры (Повесть) - Евтушенко Анатолий Григорьевич (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
— Мельник — чудак, — высказал догадку Яшка. — Хотел помешать нам, а выходит — совсем наоборот. А?
Яшка посмотрел на товарищей и смутился: никто не разделил его догадки.
— А я думаю, не «чудак», а «чердак». О! — уверенно сказал Антон. — Это значит, что мельник закрыл его на чердаке. Верно я говорю?
Яшка и Сережка переглянулись. Дескать, может и верно. Кто ж его знает?
Антон смахнул рукавом капельки пота, повисшие на бровях.
— Значит он, то есть мельник, закрыл его на чердаке. Дальше какая-то «веревка».
Яшка порывался что-то сказать, но Сережка осадил его:
— Погоди. Пусть Антон, у него тут крепче посажено, — и постучал себя пальцем по лбу.
— «Окно высоко, страшно», — продолжал разбираться в каракулях Антон. — Дальше все слилось. Целое слово на сгибе смазалось. Ничего-не разобрать.
Ребята склонились над бумажкой еще теснее. В следующей строке хорошо сохранилось «…драть». На этот раз Яшка первым высказал мысль о том, что Васька хочет удрать. Есть веревка, но высоко и страшно. Это предположение всех устраивало, тем более, что дальше прояснялся смысл еще больше: «Дед спит». А затем два слова, которые Антон прочитал и понял одновременно: «Сетка здесь».
Антон посмотрел на ребят ничего не видящими глазами и пробормотал:
— Уркум-мукру! Яшка, сетка здесь. Чудо-юдо… водяной с тиной в волосах. А как же лапища? Ничего не понятно. Там на песке не его след…
— Чего он мелет? — толкнул Яшку Сергей. — Заболел, что ли?
— Ты бы тоже заболел, — отмахнулся Антон и посмотрел на ветряк. — Глядите, глядите, подпрыгивает, выглянул в окошко! Только макушка показывается.
Васька запустил один за другим еще два самолета. На этот раз с ними творилось что-то неладное. Они кружились, то снижаясь, то снова взмывая вверх, неожиданно меняя направление полета.
Огромная свинцово-серая туча внезапно закрыла небо. Ветер подул еще сильнее. Ветряк заскрипел. Ребята молча смотрели вслед улетевшим вдаль, растворившимся где-то под самым облаком белым точкам. Гром ударил вслед за молнией, близко, рядом. Крылья ветряка парусило с такой силой, что казалось, они вот-вот поднимут и унесут вслед за бумажными ласточками огромную деревянную тушу мельницы вместе с жерновами, мельником и заключенным на чердаке Василием.
— Парус! Парус сорвало! Глядите! — закричал Яшка, вскакивая с земли.
Ребята бросились к ветряку. Взбежали по ступенькам на крыльцо — дверь оказалась закрытой. Постучали кулаками — никакого ответа.
— А мельник-то — глуховатый! — с ужасом произнес Антон и втянул голову в плечи.
Ветер, запутавшись в разорванных клочьях парусины, стрелял и хлопал ими, раздирал на полоски и разбрасывал по сторонам. Крылья под натиском ветра могуче скрипели. Еще напор и они рванутся раз, другой и пойдут работать в полную силу.
Над самым валом, к которому крепились своими могучими основаниями крылья, зияла черная дыра. Не сговариваясь, ребята рявкнули в один голос:
— Ва-сю-шка-а!
Но ветер подхватил их голоса и унес.
— Ва-сю-шка-а!
В окошке показалась рука, потом вторая. И вот уже все увидели не то улыбающегося, не то испуганного Ваську.
Первым на крыло бросился Яшка, за ним — Антон и Сережка. Не помня себя и не думая об опасности, они карабкались вверх. Как будто нарочно, в этот же миг сильная молния ослепила ребят, ударил гром. Все замерли, прильнув к деревянным перепонкам крыла. Пошел дождь — резкий и переменчивый.
— Привязывай там веревку! Давай! Спускайся! — кричали ребята мешкавшему другу. — Ногу сюда! Держись! Дуй по веревке!
Васька, закрыв от страха глаза, держась за веревку, опустился на крыло.
С крыла сыпались, как груши с ветки.
— Чей рекорд? — спросил Васька, как только ноги его коснулись земли.
— Твой! — дружно ответили ребята, увлекая его за собой в укрытие, под лестницу.
От смеха трудно было удержаться. Новые Васькины штаны, которые он гордо называл плисовыми, впитали в себя столько дегтя и муки, что определить их цвет теперь было невозможно. Белая рубашка разодрана, в подтеках. А лицо? Нечистенок какой-то…
Молнии чертили воздух во всех направлениях, а когда они исчезали, громовые раскаты оглушали сгрудившихся ребят.
Васька был в восторге — ну как же, он занял первое место и теперь будет атаманом. Он толкал умолкших товарищей, пытался рассказать им о том, как хотел удрать и как мельник в наказание закрыл его на чердаке. Но слова его заглушала гроза. Антону он втолковывал, что та самая сетка у деда на гвоздике висит.
— Понял? — закончил Васька.
Может быть, Антон и понял бы своего дружка, но… Небо посылало на землю удар за ударом. Неожиданно ребята услышали топот на крыльце и увидели мельника, скатившегося по ступенькам на землю. У него было лицо обезумевшего человека. Крича что-то невнятное, он бросился бежать в село, но вскоре вернулся. Цепляясь обеими руками за перила, он вскарабкался наверх. Ребята в недоумении переглянулись. Под лестницей запахло горелым хлебом.
— Пожар! — закричали они в один голос, кубарем вываливаясь из-под лестницы.
От села к ветряку бежали люди.
Как огромная печная труба, дымил ветряк. Языки пламени иногда прорывались наружу, но всякий раз прятались — дождь лил, как из ведра.
Мельник не возвращался. И тогда ребята один за другим бросились наверх. В нижнем, мучном отделении — никого, в среднем, засыпном, уже хозяйничал огонь. В густом дыму у самого подножия лестницы, ведущей на чердак, они наткнулись на мельника, потерявшего сознание. Вчетвером спустили его в нижнее отделение. В это время внизу у ветряка послышались голоса — несколько человек поднимались по лестнице.
Васька увидел отца, хотел прошмыгнуть в дверь, но был схвачен.
— Молодец, Васька, — крикнул отец. — Давай работать!
Мельника снесли вниз и уложили на разостланных пустых мешках. Огонь пожирал все подряд, не оставляя людям ничего. Косые дождевые струи постепенно стали выпрямляться, терять напористость. Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался.
Старого Кравца обступила толпа. Немного полежав, мельник едва заметно приоткрыл веки. Повел глазами вокруг. Увидев Пухова, чуть слышно сказал:
— Там наверху сынок твой.
— Я здесь, дедушка! — улыбаясь, отозвался Васька.
Дед Кравец перевел на него взгляд и, пытаясь приподнять непомерно тяжелую голову, улыбнулся:
— Ах, воробьи, сетка ваша тоже сгинула. Уж теперь и сил нет указать вам грабителя. — Потом мельник взглянул на ветряк и, уже с закрытыми глазами, прошептал: «Сгорела моя жизнь, теперь и помирать можно».
И снова для ребят все затуманилось. По словам мельника, выходит, что сетку он из реки не брал. Он знает грабителя. Как же сетка оказалась у него?
Из села приехал Михайло, взял мельника на руки и уложил в бричку, наполненную свежим сеном. Повозка тронулась, вслед за ней, не торопясь, пошли люди. Все это походило на похоронную процессию. Старый мельник был еще жив, но никто из взрослых, услышав дедовы слова о смерти, не стал разубеждать его. Похоже было, что все согласились с ним и приняли сказанное, как должное.
Сзади шли четверо друзей. Антон посапывал громче всех. Ему очень не понравилось, что дедовы слова никто не оговорил. Мельник может подумать — все с его смертью согласны и, чего доброго, умереть взаправду. Трудно было представить Бургары без ветряка, а ветряк, да и все село Леваду — без старого мельника. Потом Антон подумал о цыгане Михайле. Как он взял мельника на руки. Точно маленького. Он и не такого бы поднял. Вспомнилось, как на бригадном дворе у Михайлы вышел спор с мужиками. Он брался унести с колхозного двора за один раз столько сена, сколько мужики смогут уложить в одну вязанку. Гору сена уносил, да притом сам себе на плечи взваливал. Тогда мужики и завернули в вязанку сена каменный каток, которым в прошлое безмашинное время на току обмолачивали разостланные по земле снопы.
Михайло поплевал на руки, взялся, но вязанку как будто намертво к земле прихватило. Еще попробовал взять — ни с места. Потом вдруг переменился в лице, выхватил нож и давай на куски вожжи ременные резать, которыми все было увязано. С яростью набросился на сено и ну его по сторонам разбрасывать. Увидел каток и как вскрикнет не своим голосом что-то по-цыгански. Мужики смеялись, а тут разом смолкли. У Михайлы глаза налились слезами и кровью. Такой нечистой игры он не ожидал. Переживал потом — из хаты несколько дней не выходил. Председатель его все от злости отговаривал, несколько раз заходил к нему, пока не смягчил сердце цыгана добрыми словами.
