Библиотека мировой литературы для детей, т. 15 - Аксаков Сергей Тимофеевич (книги онлайн полные .txt) 📗
— Три. Это только для меня, потому что я сын севастопольского героя [58].
Следующий урок был рисование. Тёме дали карандаш и бумагу.
Тёма начал выводить с модели какой-то нос, но у него не было никаких способностей к рисованию. Выходило что-то совсем несообразное.
— Ты совсем не умеешь рисовать? — спросил Вахнов.
— Не умею, — ответил Тёма.
— Сотри! Я тебе нарисую.
Тёма стер. Вахнов в несколько штрихов красиво нарисовал ему большой, выпуклый, с шишкой нос.
— Разве он похож на этот нос? — спросил огорченно Тёма, сравнивая его с моделью римского носа.
— Ну, вот глупости, ты можешь рисовать всякий, какой захочешь… Лишь бы был нос. Ну, скажешь, что у дяди твоего такой нос… вот и все. Это все глупости, а вот хочешь, я покажу тебе фокус, только крепко держи.
Вахнов сунул в руку Тёмы какой-то продолговатый предмет.
— Крепко держи!
— Ты что-нибудь сделаешь?
— Ну вот… только держи… крепче! — И Вахнов с силой дернул шнурок.
В то же мгновение Тёма с пронзительным криком, уколотый двумя высунувшимися иголками, хватил со всего размаха Вахнова по лицу.
Учитель встал со своего места и пошел к Тёме.
— Только выдай, сегодня же отделаем под шинелями, — прошептал Вахнов.
Учитель, с каким-то болезненным, прозрачным лицом, с длинными бакенбардами, с стеклянными глазами, подошел и уставился на Тёму.
— Как фамилия?
— Карташев.
— Встаньте!
Тёма встал.
— Вы Что ж, в кабак сюда пришли?
Тёма молчал.
— Ваше рисование?
Тёма протянул свой нос.
— Это что ж такое?
— Это моего дяди нос, — отвечал Тёма.
— Вашего дяди? — загадочно переспросил учитель. — Хоро-шо-с, ступайте из класса!
— Я больше не буду, — прошептал Тёма.
— Хорошо-с, ступайте из класса. — И учитель ушел на свое место.
— Иди, это ничего, — прошептал Вахнов. — Постоишь до конца урока и придешь назад. Молодец! Первым товарищем будешь!
Тёма вышел из класса и стал в темном коридоре у самых дверей. Немного погодя в конце коридора показалась фигура в форменном фраке. Фигура быстро подвигалась к Тёме.
— Вы зачем здесь? — наклонясь к Тёме, спросил как-то неопределенно мягко господин.
Тёма увидел перед собой черное, с козлиной бородой лицо, большие черные глаза с массой тонких синих жилок вокруг них.
— Я… Учитель сказал мне постоять здесь.
— Вы шалили?
— Не… нет.
— Ваша фамилия?
— Карташев.
— Вы маленький негодяй, однако! — проговорил господин, совсем близко приближая свое лицо, таким голосом, что Тёме показалось, будто господин этот оскалил зубы. Тёма задрожал от страха. Его охватило такое же чувство ужаса, как в сарае, когда он остался с глазу на глаз с Абрумкой.
— За что Карташев выслан из класса? — спросил он, распахнув дверь.
При появлении господина весь класс шумно встал и вытянулся в струнку.
— Дерется, — проговорил учитель. — Я дал ему модель носа, а он вот что нарисовал и говорит, что это нос его дяди.
Светлый класс, масса народа успокоили Тёму. Он понял, что сделался жертвой Вахнова, понял, что необходимо объясниться, но, на свое несчастье, он вспомнил и наставление отца о товариществе. Ему показалось особенно удобным именно теперь, пред всем классом, заявить, так сказать, себя сразу, и он заговорил взволнованным, но уверенным и убежденным голосом:
— Я, конечно, никогда не выдам товарищей, но я все-таки могу сказать, что я ни в чем не виноват, потому что меня очень нехорошо обманули и ска…
— Молчать!! — заревел благим матом господин в форменном фраке. — Негодный мальчишка!
Тёме, не привыкшему к гимназической дисциплине, пришла другая несчастная мысль в голову.
— Позвольте… — заговорил он дрожащим, растерянным голосом, — вы разве смеете на меня так кричать и ругать меня?
— Вон!! — заревел господин во фраке и, схватив за руку Тёму, потащил за собой по коридору.
— Постойте… — упирался сбившийся окончательно с толку Тёма. — Я не хочу с вами идти… Постойте…
Но господин продолжал волочить Тёму. Дотащив его до дежурной, господин обратился к выскочившему надзирателю и проговорил, задыхаясь от бешенства:
— Везите этого дерзкого сорванца домой и скажите, что он исключен из гимназии.
Отец, успевший только что возвратиться из города, передавал жене гимназические впечатления.
Мать сидела в столовой и занималась с Зиной и Наташей. Из отворенных дверей детской доносилась возня Сережика с Аней.
— Так все-таки испугался?
— Струсил, — усмехнулся отец. — Глазенки забегали. Привыкнет.
— Бедный мальчик, — трудно ему будет! — вздохнула мать и, посмотрев на часы, проговорила: — Второй урок кончается. Сегодня надо будет ему торжественную встречу сделать. Надо заказать к обеду все любимые его блюда.
— Мама, — вмешалась Зина, — он любит больше всего компот.
— Я подарю ему свою записную книжечку.
— Какую, мама, — из слоновой кости? — спросила Зина.
— Да.
— Мама, а я подарю ему свою коробочку. Знаешь? Голубенькую.
— А я, мама, что подарю? — спросила Наташа. — Он шоколад любит… я подарю ему шоколаду.
— Хорошо, милая девочка. Всё положим на серебряный поднос и, когда он войдет в гостиную, торжественно поднесем ему.
— Ну, и я ему тоже подарю: кинжал в бархатной оправе, — проговорил отец.
— Ну, уж это будет полный праздник ему…
Звонок прервал дальнейшие разговоры.
— Кто б это мог быть? — спросила мать и, войдя в спальню, заглянула на улицу.
У калитки стоял Тёма с каким-то незнакомым господином в помятой шляпе. Сердце матери тоскливо ёкнуло.
— Что с тобой?! — окликнула она Тёму, входившего с каким- то взбудораженным, перевернутым лицом.
На этом лице было в это мгновение всё: стыд, растерянность, какая-то тупая напряженность, раздражение, оскорбленное чувство, — одним словом, такого лица мать не только никогда не видала у своего сына, но даже и представить себе не могла, чтобы оно могло быть таким. Своим материнским сердцем она сейчас же поняла, что с Тёмой случилось какое-то большое горе.
— Что с тобой, мой мальчик?
Этот мягкий, нежный вопрос, обдав Тёму привычным теплом и лаской семьи, после всех этих холодных, безучастных лиц гимназии потряс его до самых тончайших фибр его существования.
— Мама! — мог только закричать он и бросился, судорожно, безумно рыдая, к матери…
После обеда Карташевы, муж и жена, поехали объясняться к директору.
Господин во фраке, оказавшийся самим директором, принял их в своей гостиной сухо и сдержанно, но вежливо, с порядочностью воспитанного человека.
Горячий пыл матери разбился о нервный, но сдержанный и сухой тон директора. Он деликатно, терпеливо слушал ее взгляды на воспитание, какие именно цели ока преследовала, слушал, скрывая ощущение какого-то невольного пренебрежения к словам матери, и, когда она кончила, как-то нехотя начал:
— В моем распоряжении с лишком четыреста детей. Каждая мать, конечно, воспитывает своих детей, как ей кажется лучше, считает, конечно, свою систему идеальной и решительно забывает только об одном: о дальнейшем, общественном уже воспитании своего ребенка, совершенно забывает о том руководителе, на обязанности которого лежит сплотить всю эту разрозненную массу в нечто такое, с чем, говоря о практической стороне дела, можно было бы совладать. Если каждый ребенок начнет рассуждать с своей точки зрения о правах своего начальника, забьет себе в свою легкомысленную, взбалмошную голову правила какого-то товарищества, цель которого прежде всего скрывать шалости, — следовательно, в основе его — уже стремление высвободиться от влияния руководителя, — зачем же тогда эти руководители? Будем последовательны — зачем же вы тогда? Мне кажется: раз вы почему-либо признаете необходимостью для вашего сына общественное воспитание, раз вы почему-либо отказываетесь от его дальнейшего обучения и передаете его нам, вы тем самым обязаны беспрекословно признать все наши правила, созданные не для одного, а для всех. К этому обязывает вас и справедливость; мы не мешались в воспитание вашего сына до поступления его в гимназию…
