Избранное в 2 томах. Том 1 - Крапивин Владислав Петрович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений txt) 📗
— И меня, — сказал Кузнечик. — Я вчера тоже три урока пропустил. По этой же причине.
— И тебя, — согласилась Елизавета Максимовна. — Но Каховский — прежде всего. Он инициатор… Анатолий Афанасьевич по мягкости характера прощал ему многие фокусы. Надеялся, что Каховский образумится. Напрасная была надежда… Ладно! Пока Анатолий Афанасьевич в больнице, его замещаю я. И решать буду по-своему. Легко вы не отделаетесь.
— Нам легко и не надо, — сказал Генка. — Надо, чтобы справедливо.
— Будет справедливо, не волнуйся.
— А я волнуюсь, — возразил Генка и встал. — Где же эта справедливость? Сенцов — гордость школы, а Каховский — хулиган и прогульщик! Сергей, отдай Сенцову готовальню, которую тебе милиция подарила!
— Медведев! — Голос у Елизаветы Максимовны стал металлическим. — Еще слово, и ты отправишься за дверь.
— Не отправлюсь, — просто, даже скучновато сказал Кузнечик.
Глаза у Елизаветы Максимовны стали круглыми.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Соображаю. Не отправлюсь! — вдруг взвинтился Генка. — Не отправлюсь, и все! — Он даже в парту вцепился, словно его хотели силой из класса вытащить. — Это мой класс! Каждый день говорят: вы хозяева в классе, вы хозяева в школе! А как слово скажешь — марш за дверь! Что за собрание, когда сказать ничего нельзя!
Елизавета Максимовна овладела собой.
— Сядь, пожалуйста. Вы все уже сказали достаточно, и собрание закончено. Каховского и Медведева прошу иметь в виду, что за третью четверть у них неудовлетворительные оценки по поведению.
— Разве это не педсовет решает? — спросил Павлик Великанов.
Елизавета Максимовна не сочла нужным откликнуться на эти слова.
— А совету дружины следует с этими пионерами заняться особо, — добавила она.
Вика Гармашева встала:
— Мы их вызовем, Елизавета Максимовна. В ближайшие дни соберем совет.
…В ближайшие дни собрать совет не удалось: начались каникулы.
А тридцать первого марта вышла газета со статьей Ларцева.
Статья называлась «Удар из-за угла». Там было написано все. Крепко и беспощадно. О вмятине на макете замка, которая осталась от Данилкиной спины. О жалобах, которые строчили обиженные дамы из уличного комитета. О маме Сенцова, которая бегала по всем учреждениям и даже нашла себе союзника в районо. И о самом союзнике — инспекторе Стихотворове. И о майоре милиции, который чуть не усмотрел в занятиях мальчишек-фехтовальщиков «опасные приемы».
Там были и хорошие слова — об отряде. О вечерах, когда собирались в кают-компании все, кто хотел. О звонких боях на дорожке. О маленьком д'Артаньяне — Андрюшке Гарце и о лихих барабанщиках. И об Олеге Петровиче Московкине, который дни и ночи тратил на то, чтобы мальчишечья компания, обосновавшаяся в старом кособоком доме, превратилась в отряд «Эспада».
А потом статья снова как бы взрывалась. Строчки раскалялись от негодования. Там были мысли, которые бились в Серёже, но для которых он не мог найти четких слов. Ларцев эти слова нашел. Они били как удары клинка.
Статья кончалась так:
«Все жалобы и упреки, все злые слова и ядовитый шепот о ребятах и вожатом — ложь. Ложь расчетливая и злобная. Они жили радостно и открыто, они хотели только хорошего. Почему же кому-то помешала «Эспада»?
Люди, живущие скучно, тупые и недобрые, не терпят иной жизни — светлой и честной. Не терпят людей с прямыми мыслями и открытым взглядом. Даже взрослых не терпят, а уж детей тем более. Когда они встречают мальчишку, у которого чувство собственного достоинства сильнее слепого послушания, сильнее страха перед их окриками, они решают, что пришёл конец света. Их мысль работает трусливо и примитивно: «Эти люди не похожи на нас. Значит, они плохие! Запретить! Убрать! Искоренить!»
И надо признать: иногда это им удается. Запрещают.
Люди, тупые и злобные, бывают хитры. Они умеют добро показывать как зло. И человек, живший для других, работающий честно и бескорыстно, в их речах становится опасным, а дела его — вредными. И может быть, в эти минуты, когда я кончаю статью, Олег Московкин и его капитаны доказывают двадцатый раз, что они ни в чем не виноваты».
9
А ржавый замок по-прежнему висел на дверях «Эспады». И на третий день после статьи, и на четвертый, и на пятый.
Серёжа и Генка пришли к Олегу. Уже не первый раз.
Олег лежал. Кашлял. На кашель тихим гудением отзывалась гитара — она висела над кроватью. Та гитара, которую Кузнечик выволок однажды в кают-компании из-под дивана.
— Не садитесь близко, вирусов нахватаете. У меня, кажется, грипп, — сказал Олег.
Но ни Серёжа, ни Кузнечик не боялись гриппа. Они боялись неизвестности и тоскливого ожидания. Радость после статьи уже улеглась, и теперь опять пришло беспокойство: когда откроют «Эспаду»?
— Вы же понимаете, сразу ничего не делается, — объяснил Олег. — Сыронисский и его компания напишут еще пачку опровержений в газету. Потом будут всякие комиссии, расследования, решения…
— Пусть вернут нам помещение, а потом расследуют, — сказал Серёжа.
— Вот и я об этом говорил, когда собрались в редакции. Сыронисский заявил, что у него там столы, шкафы, краска и прочее барахло. А машина сейчас, разумеется, на ремонте и вывозить, сами понимаете, не на чем.
— Да мы на руках все его хозяйство утащим в домоуправление! — нетерпеливо подскочил Генка.
— Конечно, — согласился Олег. — Утащили бы, если бы Сыронисский согласился. Но он не согласится. Да и вообще ему наплевать на все теперь. Из-за статьи он в ближайшее время с должности полетит все равно. И этот… инспектор Стихотворов тоже. Только нам от этого пока не легче.
— Как же быть? — спросил Серёжа.
— Завтра позвоню еще раз Ларцеву.
За окнами темнело. Олег приподнялся, дотянулся до выключателя. Зажглась у потолка неяркая лампа в пластмассовом плафоне.
— Черт… — раздраженно сказал Олег. Откинулся на подушку и громко позвал: — Валентина!
В дверь заглянула старшая сестра Олега. Увидела мальчишек, запахнула халат на груди, поправила косынку. Под косынкой, в крашеных волосах — специальные штучки, чтобы кудри завивались.
— Валентина, сколько раз просил не вывинчивать у меня яркую лампу, — разозленно сказал Олег.
— Это не я, это Вася. Он говорит, что плафон расплавится.
Олег отчетливо произнес:
— Скажи своему Васе, что он у меня сам расплавится, если еще раз сунется в мою комнату. Я его в окно выставлю!
Сестра заговорила на одну ноту выше:
— Тебе яркий свет зачем? Все равно вместо того чтобы заниматься курсовой работой, валяешься на кровати.
— Закрой дверь! — рявкнул Олег.
Ребята притихли. Олег отдышался и жалобно объяснил:
— Я больше не могу. Всю жизнь, с самого детства, она донимает меня этой фразой: «Вместо того чтобы…» Видите ли, вместо того чтобы купить костюм, я покупаю телескоп… Вместо того чтобы смотреть хоккей вместе с милым Васей, я включаю симфоническую программу… Вместо лекций я иду на свидание… Вместо того чтобы жить «как все люди», я живу как… Тьфу!
Олег приподнялся на локтях и крикнул в закрытую дверь:
— Я живу не «вместо», а так, как хочу! Лучше вас! Ясно тебе?
— Чудовищный псих, — донеслось из-за двери. — Постыдилс я бы ребят. Как тебя только к детям подпускают?
Олег опять лег и утомленно улыбнулся.
— А в самом деле, как? — спросил он и опять закашлял.
Серёже стало в этот миг очень жаль Олега. И чтобы не показать эту жалость, он отвел глаза и стал оглядывать комнату.
Комната была небольшая. Стол, кровать, четыре совершенно разных стула. Два книжных шкафа стоят рядом. Книги — не только внутри, на полках, но и сверху, на шкафах. Лежат покосившейся грудой, могут посыпаться. Скрещенные рапира и шпага висят на стене у двери. На сизых обоях рисунки братьев Ворониных и фотографии — двое незнакомых мальчишек с клинками: один маленький и лопоухий, другой — высокий и смуглый. Наверно, Ромка и Федя. Еще незнакомые ребята в костюмах и масках зверей — видимо, театр в интернате. И веселая компания барабанщиков с Данилкой на правом фланге.
