Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
– Выбирай! Или я звоню матери и спрашиваю, что с тобой делать, или выдеру тебя сама!..
Может быть, она по правде думала, что сумеет это.
Инки придвинул белевший на кухонной клеенке валик для раскатки теста. Сказал без выражения:
– Только подойди…
– Бессовестный! Я… звоню прямо сейчас!
– Звони, звони. Все равно у нее мобильник всегда отключен.
– Ну и… тогда я расскажу про все, как только она сама позвонит!
– Вот страшно-то… А я расскажу, что у тебя ночует твой Вик.
Вик (то есть Викторин Холкин, шофер с товарной базы) был давний знакомый Марьяны. Он тоже обитал в общежитии, только в своем, для мужиков. Где им с Марьяной найти крышу на двоих? Ну и вот… Покладистый, толстогубый и белобрысый Вик относился к Инки хорошо, тот ничего против него не имел. Но сейчас Марьяна, как говорится, достала Инки…
– Свинья ты! – плаксиво завопила она. – Что ты такое врешь! Он вовсе даже… он просто засиделся до утра, потому что мы… ночью пили чай и говорили про кино. Про сериалы…
– Ага. А кровать скрипела, будто на ней три медведя…
– Как у тебя язык-то поворачивается! – Марьяна в два раза усилила плаксивость.
Инки пожалел ее.
– А я чего. Я и говорю: сидите там рядышком, спорите о всяких „Бригадах“ и „Сантах-Барбарах“, друг друга локтями пихаете, а кровать-то вся ржавая, бабушкина еще. Можно бы и потише…
– Бессовестный, – опять сказала Марьяна. Уже примирительно. – Руки бы помыл. Все в заразе…
Инки вытер пальцы о замызганные бриджи. Винегрета на тарелке все равно уже не было…
После этого Марьяна никогда не лезла к Инки с воспитательными беседами, а он делал вид, что не замечает ночных посещений Вика. Вик бывал все чаще. Порой казалось даже, что он живет в квартире Гусевых (это фамилия Инки и матери) больше, чем в своем шоферском общежитии. Ну и ладно. Инки от этого была даже польза. Вик добыл где-то старенький компьютер, притащил его к Марьяне, и они часто сидели вдвоем перед монитором – по уши влезали в нехитрые компьютерные игры (хитрые такой музейный агрегат „не тянул“).
Вик показал Инки, как запускать эти игры, и тот на какое-то время увлекся. Особенно нравилась ему игра „Конкистадоры“. Про завоевание Южной Америки. Инки и раньше кое-что знал про такое завоевание, видел серию передач по телику и сочувствовал беднягам индейцам, которые не могли, конечно, устоять против закованных в железо испанцев… В компьютере индейцам тоже доставалось крепко, но все же игру можно было повернуть так, что иногда мексиканские и перуанские племена одерживали победу. Тем более что индейцам сочувствовал честный и храбрый адмирал (единственный хороший человек среди конкистадоров). „Альмиранте“ Хосе Мария Алонсо де Кастаньеда…
Но скоро компьютерные игрушки наскучили. От экранного мерцания щипало под веками, а между левым виском и глазом начинал вздрагивать под кожей тревожный пульс. Этот кровеносный сосудик обязательно оживал, если подкрадывалась какая-нибудь хворь, ожидались неприятности или хотелось плакать. Сдерживать слезы Инки научился уже давно, а усмирять беспокойную жилку до сих пор не умел. Только прижимал к ней палец (и старался делать это незаметно)…
Потом Вик унес компьютер. Объяснил, что „машина“ не его, а приятеля, который потребовал ее „взад“. Марьяна огорчалась, а Инки только сказал с зевком: „Ну и фиг с ним“. Он и без всякой электроники мог выстраивать в голове игры не хуже компьютерных. Если было настроение.
Правда, настроение было не всегда. Порой вместо него приходило серое равнодушие – такое, как в то утро, когда Инки нашел ходики.
Откуда она бралась, эта бесцветная скука? Инки не знал. Можно было, конечно, найти разные причины, если начать копаться. В тот раз причиной мог оказаться очередной отъезд матери. Но… Инки ведь давно привык к таким отъездам, к такой „жизни всегда“. К тому, что он один. Чего тут унывать, непонятно…
Находка развеяла Инкину грусть. В нем, как и в ходиках, зашевелились, ожили бодрые шестеренки. Он теперь подолгу лежал на своей твердой койке и смотрел, как ходит туда-сюда маятник. И слушал, как щелкает в деревянном ящичке медный механизм.
Тот даже не щелкал, а выговаривал: „Дагги-тиц… дагги-тиц…“ Каждое „дагги-тиц“ совпадало с одним качанием маятника туда-обратно. Слово было непонятное, но… хорошее такое, будто ходики говорили его вопреки всему скучному и вредному, что было на свете.
Недаром в те вечера стали снова появляться под потолком Сим и Желька…
Давно еще, когда был второклассником, Инки натянул над постелью, под самым потолком, леску. К ней он подвешивал на скользких петельках пластмассовые самолетики. Если самолетик тянули за нитку, тот скользил по леске от окна до двери – словно появлялся из далеких краев и летел в другие далекие края…
Потом игра надоела (а самолетики рассыпались), но леска осталась. И вот однажды, когда в окно гусевской квартиры на втором этаже светил осенний фонарь, Инки подумал, что на леске могут появиться канатоходцы.
И они появились.
Это были мальчик и девочка ростом с шариковую ручку. В красных цирковых костюмах – вроде колготок и узких футболок. На мальчике, кроме того, были пышные, как у старинного пажа, шортики, а на девочке похожая на раскрытый зонтик юбочка. А еще – белые кружевные воротники, закрывающие плечи. Волосы у них были длинные, светлые, легкие, иногда они разлетались от быстрых движений.
Эти малютки-канатоходцы казались очень похожими друг на друга (скорее всего, близнецы). Если бы не различия в костюмах, Инки бы и не смог отличить их друг от дружки. Но это сперва. А скоро Инки уже понимал, что они разные по характерам. Сим вел себя смелее девочки и относился к ней со снисходительной терпеливостью. А Желька – она ласковая, чуть-чуть капризная и пугливая (но пугалась она не риска на канате, а всяких мелочей: пролетит у плеча искорка-звезда, а Желька смешно ойкает и приседает).
Почти каждый вечер Сим и Желька (эти имена придумались у Инки легко и сразу) появлялись из набрякших в углу сумерек и устраивали представление. Даже если за окном не горел фонарь, крохотные артисты были хорошо видны – словно светились сами. Они ловко бегали по тугой леске, прыгали друг через друга, кувыркались, танцевали, ухватившись за руки, словно под ними была не капроновая струна, а площадка. Взлетали друг дружке на плечи и раскидывали руки, будто ласточкины крылья…
Инки смотрел на них, не замечая времени. Ему нравились даже не столько цирковые номера ловких артистов, сколько другое – какие они, Сим и Желька. Славные и так привязанные друг к другу. Оно и понятно, раз брат и сестра.
Они были добрые. Вон как старались, чтобы Инки поменьше грустил. Столько сил тратили ради него одного!..
Хотя не всегда только ради него. Порой Инки забывал, что он в своей постели, и видел, будто капроновая леска протянута сквозь межзвездное пространство. Сим с Желькой танцевали и акробатничали и там. Но теперь упражнения крохотных канатоходцев приобретали особый – очень важный и строгий смысл. Сложный и продуманный ритм движений передавался Вселенной: звездам, галактикам – всему, что называется мирозданием. Он, этот ритм, делал порядок мирового пространства более прочным и в то же время более живым, понятным для жителей всех планет… Впрочем, Инки не мог бы объяснить это словами. Но он чувствовал: так надо… И то, что Сим и Желька выступают теперь не ради него одного, а ради всего-всего мира, ничуть не огорчало Инки. Потому что и ради него тоже. Это как бы связывало Инки со Вселенной, и от такого чувства слегка замирала душа…
Он, Инки, нравился Симу и Жельке, это не вызывало сомнений. Жаль только, что он не мог оказаться совсем рядом с ними, на леске. Там был хотя и близкий, но все же иной мир…
Потом Сим и Желька перестали появляться. Может, потому, что отправились на гастроли в иные области мирового простора. А может, потому, что вернулась из очередной поездки Инкина мать. Она приехала не одна, а с высоким лысоватым дядей по имени Дмитрий Дмитриевич („можешь звать меня дядей Митей, я теперь буду жить с вами“). Совместная жизнь оказалась недолгой. „Сволочи они, нынешние мужики“, – утомленно высказывалась мать. Это Марьяне. А Инки говорила: „Кешенька, не будь таким, когда скоро вырастешь…“ При этом крепко целовала его в щеку или подбородок мокрыми губами. Инки сперва каменел, потом изворачивался и шел в совмещенный санузел оттирать с лица помаду.
