Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (книга жизни .txt) 📗
— А ведь мы вас отдадим под суд, — стоя все так же неподвижно, спокойно сказал Самсонов. Толстая складка на его шее была багровой. — Сколько всего вы пустили на сторону, это следствие подсчитает. А меня интересует, зачем вы это сделали? Вы же не просто дарили кирпич, рабочих, буксир и прочее. Вы же и взамен получали... Что? — Он открыто и прямо смотрел в глаза Курулину, отчетливо свирепея. — «Мираж»?.. Кто вам его заказывал? — спросил он. — Где в плане значится это судно?.. Или вы построили его лично для себя? Для прогулок?.. Отвечайте. Я жду.
— Это судно построено по заказу министерства. И вы это знаете, — процедил сквозь зубы Курулин.
— Нет никакого заказа министерства, — очень внятно сказал Самсонов. — Вы вколотили огромные государственные средства в мыльный пузырь, в ничто... Вот уж правильно он назван — в мираж! Вас — на скамью подсудимых. А ваше детище куда?.. В утиль?!
— А вот это, слава богу, не вам решать!
— А кому же? — с расстановкой спросил Самсонов.
— Другим!
— Конкретнее!
— Ну, скажем, заместителю министра!.. Прибудет, спросим, что такое мираж и кого пора в утиль!
— Еще конкретнее!.. Какому заместителю министра?
— Еще конкретнее?.. Севостьянову!
— Нет такого заместителя министра, — глядя на Курулина глазами, которые стали совершенно прозрачными, все так же отчетливо сказал Самсонов. Он помолчал, наблюдая, как проступает бледность на смуглом лице Курулина. — Александр Александрович Севостьянов в качестве нашего дипломатического представителя отбыл к месту новой работы — за рубеж.
— Когда? — бессмысленно спросил Курулин.
— Вчера.
Мне страшно стало на Курулина смотреть, до того резко и внезапно он состарился, не очень уверенно сел на рифленую ступеньку ведущего в рубку трапика, свесил жилистые руки и кудри. В своей шкиперской куртке с разъехавшимися по железу твердыми полами, с шевелящимися на холодноватом ветру седоватыми волосами, он походил на упавшую с неба большую растрепанную птицу.
— Ваш покровитель Александр Александрович Севостьянов, — вбивая слова, словно гвозди, сказал Самсонов, — оформил ваш «Мираж» как внеплановый эксперимент, говоря попросту, — как свою личную блажь! Но поскольку Севостьянова теперь нет, будем считать исчерпанными и его чудачества.
Курулин посидел некоторое время с опущенной головой, затем покосился на своих помощников, которые отстаивались от греха подальше, за рубкой, а теперь появились снова, и на замершую на понтоне толпу, увидел меня и подмигнул.
— А хороший корабль получился, — усмехнувшись, сказал он заложившему толстые короткие руки за спину и презрительно наблюдающему за ним Самсонову. — Значит, вы будете его принимать.
— И я его принимать не буду, — сказал Самсонов.
— Нет. Ну как же? — сумрачно усмехнулся Курулин. — Надо принять.
Он опять опустил голову и посидел, облокотясь на колени. Потом встал и пошел к борту. Навстречу ему с туго набитым большим портфелем шел через понтон Федор Красильщиков.
— Уезжаю. Зашел проститься, — сказал Федя.
— Ну, прощай, — безучастно сказал Курулин. — Иди отдай носовой. — Он показал рукой, куда Феде надо идти. А затем нашел меня глазами и так же буднично и лениво велел идти отдать кормовой. Кругом стояло полно рабочих, и было кому отдать кормовой, а он пристегивал к своему новому фортелю нас с Федором... Ладно!
Я едва успел сдернуть с кнехта чалку, как палуба под ногами содрогнулась, взревели в утробе судна дизеля. «Мираж» дернулся. Бегущий с понтона в нутро нашего судна кабель натянулся, со звоном вылетел, идущий параллельно ему воздуховод оборвался. Я уловил, как стоящие посредине судна шарахнулись. По палубе прокатилась сбитая хлестнувшим воздуховодом богатая фуражка Самсонова. Кто-то из стоящих у борта судорожно выпрыгнул на понтон, а инженер с бородой Черномора прыгнул, наоборот, на «Мираж», который, слишком резко рванувшись, чуть не врезался в «Волго-Балт». Буквально в последнее мгновение замер, ударил под округлую белую корму «Волго-Балта» мощной водометной струей, развернулся на месте и пошел на середину залива. Я зашел в рубку. У штурвала стоял Курулин. Опуская глаза, он трогал поочередно переключатели, привыкая к управлению. За его плечом торчал похожий на Черномора инженер из Звениги и вполголоса давал ему наставления. Посреди рубки, прочно расставив ноги, стоял взбешенный Самсонов, держа в руке фуражку с запачканным белым чехлом. Он еще раз с откровенной досадой осмотрел ее и гневным движением нахлобучил на голову.
— Хулиган! — Засунув руки в карманы габардинового плаща, молча кипя от гнева, Самсонов обошел рубку, машинально осматривая пульты управления судном и манипулятором, остановился рядом с Черномором за плечом Курулина. — Что все это значит?
— Надо же подвести итог... ради чего все было, — чуть повернув голову, добродушно сказал Курулин. — Убедиться надо: мираж это было все? Или все-таки нет!
Только что, минуту назад, морщинистый и опустошенный, Курулин под рокот дизелей явственно наполнялся теперь торжеством. Может быть, это было торжество побежденного?
На палубе стояли, вытянув шеи, смотрели — кто на удаляющуюся оцепенелую толпу на понтоне, кто на приближающуюся дымящуюся штормом Волгу: Грошев, Веревкин, бледнолицый ленинградец — наладчик манипулятора, добродушный увесистый дядя из министерства лесного хозяйства и ничего не понимающий, но совершенно спокойный Федор Алексеевич с портфелем в руках.
Впарывая в воду позади себя толстую водометную струю, «Мираж» вышел на глиссирование, в мгновение ока мы проскочили горло залива, и Курулин сбросил скорость. Закрывая горизонт, под холодным солнцем катили и дымили по ветру желтые взлохмаченные валы. Стекла рубки забило водяной пылью. «Мираж» вскинуло, уронило, погребло по рубку под толщей живой торопливой воды. Из склона лезущей в небо, растрепанной водяной горы колено манипулятора торчало, как перископ. Заклинившись между какой-то укрытой чехлом колонкой и стеной рубки, я глянул сквозь стекло назад, не смыло ли тех, что остались на палубе. Как раз в этот момент «Мираж» выжал себя из толщи, и я увидел фантастическую картину. Наш взброшенный на гребень вала кораблик был накрыт холмом прозрачной оцепенелой воды. В ту же секунду вырванная из родной стихии вода бешено бросилась за борт, задраенная дверь в пристройку машинного отделения распахнулась, в клубе черного дыма оттуда вывалился задыхающийся Веревкин, и судорожно кашляя, повис на двери. Потом он скрылся от очередного потопа, а потом снова вылез в тугом коме сразу же срезанного ветром дыма.
Цепляясь за поручни, я проскочил к нему и в задымленной глуби машинного отделения увидел Славу Грошева и Федора Алексеевича. Они, присев под нижний слой едкого сизого выхлопного дыма, быстро разбалчивали фланец, под которым, очевидно, пробило прокладку, и весь выхлоп теперь выбивало внутрь корабля. Перед ними с асбестовой прокладкой в руках сидел на корточках бледнолицый ленинградец. А Веревкин проветривал помещение, держась на верху трапа, в самом дыму.
— Во, работнички! — оскалившись, радостно заблажил Слава, когда я кое-как сполз вниз по уходящему из-под ног трапу. — Прокладки ставят картонные! Вентиляцию сделать забыли!
— Есть вентиляция! — крикнул сквозь кашель и грохот дизелей Веревкин, задыхаясь наверху и показывая куда-то рукой. Пригнувшись, я прошел под слоем дыма, разглядел красную кнопку и врубил систему. Слои дыма задрались и поползли вверх.
Наглотавшись гари, я вылез наверх. Оплетенные жилами пены, со всех сторон вздымались янтарные горы. Водяной пылью тут же залепило лицо. Словно желтые совы, над палубой проносились ошметья пены. Держа шляпу в руке, на неверных ногах я добрался до жилого помещения и спустился вниз. Кубрик был треугольной конфигурации с четырьмя расположенными в два яруса койками по обоим бортам и красивой газовой югославской плитой в камбузной нише. Верхние койки были подняты, а на одной из нижних сидел Самсонов, упираясь мясистыми ладонями в колени и опустив голову.
