Свое имя - Хазанович Юрий Яковлевич (книги хорошего качества .TXT) 📗
Митя хотел было спросить, вышел ли на работу Алеша Белоногов, да раздумал спрашивать при Вере. Но Самохвалов сам заговорил:
— А закадычный-то дружок твой того… отслужил. Ему, чтоб теперь в депо показаться, надо у вашего Жука глаза одалживать. По нынешним временам его могли запросто осудить за невыход. Но не будут. Махнули рукой: туда, мол, и дорога…
Митю даже в жар бросило. Он умоляюще смотрел на Самохвалова, но тот, пока не выговорился, не умолк.
Вера стояла, держась руками за спинку кровати. Лицо у нее горело. Из жалости Митя не смотрел на нее. А тут еще и Ковальчук решил высказаться. Странные люди, не нашли другого времени!
— Ты не серчай, Вера, на то, що я скажу. Вин чистоплюй, Алешка. Пустозвон и чистоплюй…
Она молчала, кусая губы.
Кое-как Мите удалось перевести разговор. А вскоре появилась няня и сообщила, что «заявился» еще один гость, а халатов не хватает. Ребята поднялись, стали прощаться. Ковальчук сделал Самохвалову знак, и тот вытащил из кармана и положил на тумбочку небольшой кулек.
— Как заскучаешь, пососи конфетку, и все пройдет…
— Та ему не дадуть зажуриться, — с улыбкой заметил Ковальчук.
Остановившись на секунду в дверях и сразу найдя глазами Митю, Пчелкин поднял над головою руки и сцепил их в крепком пожатии.
— Честь имею приветствовать героя, — негромко, но торжественно проговорил инженер. Большой, нескладный, он наклонился, несильно сжал Митины плечи. — Кости целы, ну, а кожа вырастет новая. Унывать, надеюсь, не будем?
Посмотрев в окно, Митя увидел небо, разлинованное проводами, как тетрадный лист, и сказал, что кожа его не волнует, а вот планы… планы могут «накрыться».
— Какие планы, позволь узнать?
— Экзамены за десятилетку…
— И что же?
Митя слегка приподнял руки в боксерских повязках и тотчас тяжело опустил их.
— Дорогой мой, — воскликнул Пчелкин, — да разве это помеха! Ты друзей, что ли, не берешь в расчет? — Он бросил взгляд на Веру. — И, если хочешь знать, нет худа без добра. Работа у тебя непоседливая, а здесь лучше подготовишься. По математике и физике могу взять шефство…
Поблагодарив инженера, Митя спросил, помнит ли Георгий Сергеевич о рационализаторском предложении машиниста Черепанова.
— Это относительно ремонта в пути тендерного подшипника? — отозвался Пчелкин. — Разумеется, помню…
Митя сказал, что эскизы и объяснения, так называемая «писанина», — все сохранилось.
— Отлично! — Пчелкин не дал ему договорить. — Ценное предложение. Не предполагал, что ты в курсе. Очень хорошо. Поправишься — передашь все мне. Последнее предложение Тимофея Ивановича…
После ухода инженера Вера сидела недолго. Митя все не отпускал ее.
— Надо идти, а то меня больше сюда не пустят. А заниматься начнем дня через два. — Она решительно поднялась, заглянула в окно и наклонилась к Мите: — Ты знаешь, что это за звезда? Смотри сюда, почти в угол рамы. Видишь?
— Не знаю, — недоумевая, признался Митя.
— По астрономии пятерку, наверное, имел? Это Полярная звезда, — прошептала Вера. — Из моего окна она тоже видна. Будем смотреть на нее, и получится, что мы смотрим друг на друга. — Она сощурила сияющие глаза. — Хорошо?
Митя в знак согласия кивнул.
В эту ночь в небе над Горноуральском сияло множество звезд поярче Полярной. С земли то и дело взлетали целые созвездия. Ослепительно разгораясь, они неслись к небу, и в их невиданно ярком свете меркли все другие звезды.
В эту ночь радио принесло весть об окончании войны, о победе.
Товарищ Черепанов
Возможно, для кого-нибудь лето — и самое лучшее, самое благодатное время года, но для Мити оно всегда было порой волнений и тревог. А нынешнее лето в особенности. Два с лишним месяца назад он сдал последний экзамен на аттестат зрелости, а сегодня, сейчас, может через пять минут, будет сдавать на помощника машиниста.
В просторной комнате перед техническим кабинетом, где принимала экзамены комиссия, сидели паровозники. Самому старшему было под тридцать; он называл себя «законсервированным помощником» и рассчитывал сегодня стать машинистом. Он-то и развлекал всех, без умолку рассказывая веселые истории.
— Ну, чего запохаживал? — обратился он к парню, который нервными шагами мерил комнату. — Трусишь, что ли? Нынче трусить просто глупо. Вот годочков десять назад — другое дело. Тогда у нашего брата здорово поджилки тряслись. Почему? Тут в комиссии председательствовал тогда Курочкин Петр Иваныч. Даром что такая мирная фамилия, а паровозников резал, ровно тех курят…
— Как так — резал? — спросил кто-то.
— Вопросами. Шутник был отчаянный. Как врежет вопросец — хоть стой, хоть падай. У меня, помню, на экзамене спрашивает: «Какие меры станешь принимать, если кулисный камень попадет в водомерное стекло?» Верите, меня аж в пот бросило. За какую минуту весь мокрый стал, ровно из парилки вышел. Ноги в шарнирах дрожат, а ответить не могу. Сколько простоял, не знаю. И вдруг прояснение нашло: как же, думаю, кулисный камень — стальная штука, размером в два здоровых кулака, закрепленная снаружи паровоза, да попадет в узенькое, как градусник, водомерное стекло, которое в будке находится? Вот ведь фантазия!
— И как вы ему ответили?
— Зло меня взяло. За конфуз, за пот, который пролил. Я возьми да бухни: «Надо, говорю, паровоз в ремонт ставить и стекло водомерное потоньше сделать, чтоб камень не проходил…» — «Толково, говорит, молодец»… Это были экзамены! Не экзамены — сплошная головоломка. А нынче хвост поджимать нечего…
Рассказ этот хотя и развеселил Митю, но тревога не унялась. Паренек, сидевший рядом, тронул его локтем, спросил вполголоса:
— Твоя как фамилия?
— Черепанов. А что?
— Хорошая фамилия, — завистливо вздохнул парень.
— Это почему же? — насторожился Митя.
— Дальняя. Пока до тебя дойдет, они притомятся. А я — Воронов… Меня со свежими силами будут гонять…
Митя засмеялся. Волнение паренька почему-то успокоило его. Он подумал, что, если бы сейчас возле него оказался Максим Андреевич, на душе было бы совсем хорошо…
И, точно в сказке, отворилась дверь, и в комнату вошел Горновой, а за ним Егармин. Разговоры стихли Горновой направился в технический кабинет, а Максим Андреевич остановился, оглядываясь.
Митя быстро подошел к нему.
— Шел вот мимо, — попыхивая трубочкой, сказал старик. — Дай, думаю, погляжу, как тут дела…
Но Митя сразу понял, что машинист попал сюда не мимоходом, а специально шел ради него. Хорошо, если Митя оправдает его надежды…
— Как себя чувствуешь?
— Ничего не знаю, Максим Андреевич. Все перемешалось, перепуталось. Каша.
Глаза старика засветились доброй, чуть насмешливой веселостью.
— Это хорошо, — убежденно сказал он. — Значит, порядком знаниев припас. Я тебе точно говорю, по опыту. А кому сдается, ровно он все знает, тот скорей всего ничего не знает. Так оно, голубок, и перед экзаменами получается, и вообще в жизни…
Он оглядел Митю с ног до головы, как это сделала дома мать.
— Застегнись. — Максим Андреевич показал на ворот рубахи. — И ремень можно потуже. Вот так…
В это время из технического кабинета вышел парень с красным и потным лицом. Следом за ним в приоткрытой двери показалась седая, гладко зачесанная голова секретаря:
— Кто желает?
Митя взглянул на Максима Андреевича. Тот слегка подмигнул, и он быстрым шагом двинулся к двери.
За столом сидело пять человек. Из них Мите были знакомы только двое: Горновой и председатель комиссии Антон Лукич Непомнящий, начальник ширококолейного депо, приходивший перед отъездом отца.
— Черепанов? — удивился Непомнящий. Голос у него по-прежнему был слабый, с присвистом.
Дальше с Митей происходило что-то непонятное: как только ему задавали вопрос, лица сидящих за столом членов комиссии, словно отдалялись, теряли очертания, и он отвечал, глядя в расплывчатые, неотличимые друг от друга пятна. Когда же, ответив, умолкал, лица приближались, обретая четкие формы. Сколько времени это длилось — десять минут или целый час, — он не мог бы сказать. Но вот у всех пятерых вопросов, кажется, уже не было. Непомнящий наклонился и что-то шепнул своему соседу справа, потом Горновому, сидевшему слева, и поднял глаза на Митю.
