Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского) - Осеева Валентина Александровна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
– Ух!.. Ух!.. – несётся предупреждающий крик филина.
Васёк стоит за чёрными кустами георгинов, около перелаза; он не спускает глаз с дороги. Освещённая светом месяца, она далеко видна. Только там, где начинается овраг, дорога спускается круто вниз и уходит из глаз. Крик филина заставляет мальчика насторожиться. Он беспокойно оглядывается на хату Матвеича. От крыльца отделяется Оксана… По узенькой тропинке от реки идёт Коноплянко…
Васёк облегчённо вздыхает: свои.
Но вот снова несётся предупреждающий крик филина. Кто-то тихо подходит к крыльцу. Дверь хаты неслышно захлопывается за пришедшими. А вот на тропинке, ведущей из оврага, появляется чёрная тень. Васёк издаёт тревожный крик… Волнение сжимает ему горло, и крик неведомой птицы мало похож на крик иволги. Оксана появляется у перелаза…
Месяц освещает согбенную фигуру старика, опирающегося на суковатую палку. На нём серый пиджак, старый картуз низко надвинут на лоб.
«Так вот кто здесь…»
У Васька замирает сердце; он ещё больше напрягает зрение и слух, вытягивает шею, вглядывается в темноту. Наступает долгая, напряжённая тишина…
И вдруг… крик иволги снова несётся из вишняка. На скошенном поле, как на раскрытой ладони, видна пролегающая дорога… Оттуда, приглушённый расстоянием, слышен нерусский говор. Одна за другой тянутся повозки… Издали видны фигуры солдат и огоньки сигарет.
Васёк считает: одна повозка, другая, третья… Первая уже скрылась за поворотом. За последней идёт группа гитлеровцев, а из оврага поднимается маленькая торопливая фигурка. Васёк узнаёт деда Михайла. Дед Михайло, пригнувшись к плетню, тоже наблюдает за гитлеровцами. Но повозки исчезают за поворотом… Далеко видно в поле широкую дорогу… Крик иволги повторяется… То один, то другой человек возникает из темноты оврага. Иногда Васёк слышит за своими плечами спокойное дыхание Оксаны.
– Свой, – одними губами шепчет она, вглядываясь в приближающегося человека.
Дверь Матвеичевой хаты без стука и скрипа впускает своих людей. Ночь идёт. Васёк сливается с кустами георгинов; месяц не выдаёт его – он освещает узкую дорожку к перелазу, золотит верхушки тополей, жёлтым светом обливает плетень.
К плетню подходят два человека. По могучему сложению первого, заросшим щёкам и лохматой гриве волос можно узнать кузнеца Костю, но Васёк смотрит не на него. Через перелаз ловко перепрыгивает молодой хлопец, знакомым движением он откидывает со лба волосы, поворачивает голову к Косте… Короткий и радостный крик иволги рвётся из вишняка. Сторож не выдерживает: он прыгает на дорожку и бросается на шею Мите.
Митя молча, без слов, прижимает к себе Васька, глядит в его одуревшие от счастья глаза и смеётся…
– Пошли, пошли, – хмурится Костя, – не время.
Васёк отрывается от Митиной груди, на ходу ловит Митины руки, изо всей мальчишеской силы жмёт его пальцы… Это ничего, что они не успели сказать друг другу ни одного слова; что-то большее, чем слова, распирает грудь Васька.
– Все теперь прошли, – раздвигая кусты, шепчет Оксана. – Гляди в оба, голубёнок мой…
Сторож снова напрягает зрение и слух, вглядывается в дорогу, ловит каждый звук.
А в хате Матвеича говорит секретарь райкома:
– Борьба будет жестокой, беспощадной! Уничтожать, истреблять врага всюду и везде, нападать внезапно, не давая ему опомниться! Поднять весь народ – вот наша задача!
Голос Николая Михайловича раздвигает стены, зажигает невидимые партизанские костры. Никто не узнал бы в нём теперь старика, опирающегося на палку. Острым взглядом охватывает он сидящих перед ним людей.
– Родина нас зовёт, товарищи! – раздаётся чей-то взволнованный голос.
– За Родину!
Люди встают.
Потом они окружают стол, за которым сидит Николай Михайлович. Всем хочется говорить, спрашивать, поделиться новостями. Митя тоже подходит к столу. Костя легонько подталкивает его к секретарю райкома.
– У него, товарищ, душа смелая. Выдержанный он человек, не глядите, что молодой, – говорит кузнец Костя.
Секретарь райкома внимательно смотрит на Митю, потом поворачивается к директору МТС:
– Ну как, Мирон Дмитриевич, принимаешь в свой отряд?
– А что ж, Николай Михайлович, раз за него так кузнец стоит, то беру!
Костя подробно рассказывает директору МТС о людях, которые остались в лесу. Вспоминает Якова, Илью:
– Правильные люди, подходящие.
Кузнец и Митя отходят в сторону.
– Оружие достаньте себе сами… держите крепкую связь с народом, – снова слышится голос секретаря.
Оксана в углу завязывает узелок, прячет что-то на груди.
– С утречка и пойду, – говорит она отцу.
В кухне, за шкафом, Николай Григорьевич, согнувшись, стучит на машинке.
– Листовки надо будет осторожненько расклеить где можно, – говорит Матвеич. – Часть Оксана возьмёт с собой…
Николай Михайлович подзывает Коноплянке и Марину Ивановну:
– Ну, а вы, товарищи, действуйте осторожно, с оглядкой. Сводки, по возможности, не задерживайте, найдите постоянных связных для передачи…
Над пасекой занимается рассвет. Хата Матвеича пустеет. Один за другим исчезают в предрассветных сумерках люди. Мимо Васька проходит Оксана:
– Зови Игната, да ложитесь. Я вам в кухне сенца настелила. Молоко в крынке на столе, хлеб – под рушником. Ишь, глаза красные… Ложись спать, голубёнок…
– А вы куда? – спрашивает Васёк и пугается своего вопроса.
Но Оксана не сердится.
– Я далеко, – просто говорит она, поглаживая его волосы большой мягкой рукой. – Не скоро увидимся… Если встретишь когда своего учителя, скажи: хорошо он ребят учит, спасибо ему… Ну, и поклон передай от сестры Оксаны.
Глава 36
В селе
В селе было неспокойно. Гитлеровцы заставляли колхозников сдавать продовольствие. На столбах появились грозные объявления. По ночам ребята Трубачёва заклеивали их листовками. Люди останавливались, жадно читали; гитлеровцы били людей прикладами, срывали листовки, топтали их ногами. Листовки появлялись снова. Колхозники, читая про свою родную Красную Армию, верили в освобождение, набирались сил, выше поднимали головы.
– Бабы, не сдавайте продукты! Ничего они с нами не сделают. А Красная Армия придёт, своих кормить будем! – шептала колхозницам Макитрючка.
Около сельрады выросла виселица. Колхозные ребятишки издали смотрели на неё.
– Мамо, дывиться, яки соби качели фашисты зробилы! – первый сообщил Жорка.
Люди боялись выходить на улицу. В селе нашлись предатели, надевшие чёрную форму полицаев. Колхозники с ненавистью и презрением называли их «чернокопытниками».
Один из таких полицаев, сын бывшего кулака, Петро, вместе с гитлеровским офицером ввалился в хату Макитрючки. Мазин с Петькой сидели за столом и чистили картошку.
– Почему продовольствие не сдаёшь? – заорал с порога Петро, пропуская вперёд офицера.
Макитрючка вскипела.
– Ах ты, иуда, вражий наймит! Продажная душа! – зашипела она в лицо полицаю. – По тебе ж осина в лесу скучает!
Петро схватил её за плечи, швырнул об пол:
– Я тебя, ведьму, на виселицу отправлю!
Он стал бить её по лицу, по голове.
– Проклят ты, проклят от людей и от бога! – кричала страшная, растрёпанная Макитрючка.
Мазин и Русаков бросились к ней, пытаясь оттащить её от разъярённого полицая.
Офицер брезгливо водил глазами по стенам хаты, чистил зубочисткой зубы и плевал прямо перед собой. Потом ткнул пальцем в спину полицая и вышел на крыльцо, Петро, скверно ругаясь, хлопнул дверью, оставив на полу избитую Макитрючку.
Вечером жителей села сгоняли на сход.
Встревоженный Сева вызвал Трубачёва к колодцу.
– Они Степана Ильича старостой назначили! Велели ему, чтобы в два дня всё продовольствие было собрано, – шепнул он.
Васёк схватил Севу за руку:
– А дядя Степан что?
