Верить и помнить - Баруздин Сергей Алексеевич (читать книги полностью TXT) 📗
Дома Тимка сам затопил печку и положил на нее одежду. Мать не очень любит, когда Тимка сам топит печь. Но несколько раз она ему разрешала. Когда на собрании задерживалась или в районе до вечера была. Ну, а сегодня она и подавно не будет ругаться. Тимке нужно согреться и одежду высушить.
Скоро в комнате стало тепло. Приятно запахло дымком, жареным луком и гречневой кашей. Котелок с кашей мать оставила с утра, и теперь Тимка только поджарил ее на сковородке вместе с луком. Лука он не пожалел. Три луковицы накрошил. Это самое вкусное: гречка с луком.
Он уже согрелся и ел не торопясь, смакуя каждую ложку. Потом, чтобы не возиться с заваркой, выпил кружку кипятку с сахаром и сел за уроки.
Но уроки не шли в голову.
«Раз второй папка на месте лежит, как же это? — думал Тимка. — Не он, а первый, наверно…»
И тут Тимка вспомнил, как мать доставала письмо, а потом еще разные бумаги. Она говорила: «Похоронная».
«А куда же письмо это делось? Может, она с похоронной вместе положила?»
Тимка бросился к сундуку. С трудом снял с него чемоданы — один за другим. Тяжеленные! Потом открыл сундук. Перебрал вещи и наконец нашел знакомые бумаги.
«Погиб смертью храбрых…» — прочел в одной из них. Решил: «Это не то».
Потом нашел письмо.
«В боях за город Прагу — столицу Чехословакии… Похоронили мы его…» «И это не то».
Еще покопался в сундуке. Того письма, что мать достала из кармана шубы, не было.
Может, мамка с собой взяла?
Вдруг Тимка вспомнил:
«А под скатертью на столе? Что-то она положила…»
Он вернулся к столу и поднял угол скатерти.
«Письмо! И конверт не такой, как всегда. Марки — заграничные. Неужто оно?»
Адрес на конверте написан по-русски и еще как-то: Тимка не понял. Разобрал только: «Франкфурт-на-Майне». И чуть ниже — «Февралев И. К.».
Тимка вынул из конверта лист бумаги и стал читать:
Здравствуй, дорогая бывшая жена Мария!
Представляю, как удивишься ты, получив это мое письмо. Ты считаешь меня погибшим и, наверное, даже получила в свое время официальное уведомление о моей смерти. Но чего только не случается на войне! Меня уже и в покойники записали, и в могилу определили, да поторопились — очнулся я от бессознания и попал к хорошим людям. А наши-то, свои, бросили меня, считая скончавшимся. Так я чудом остался живым и вот теперь, через много лет, решил написать тебе.
От людей, бывавших в России, я узнал, что ты жива и находишься в прежнем месте, в нашей деревне, и будто бы даже стала партийной. Сначала я не поверил этому. Ведь ты — простая деревенская женщина и никогда не рвалась к политике…
Дальше Тимка ничего не понял. Читал-читал, а смысла слов понять не мог.
С трудом разобрал только конец:
…Остаюсь к тебе с большим приветом твой бывший муж Февралев Иван Константинович.
Передавай от меня поклон всем нашим деревенским мужикам и бабам и прочти им мое письмо.
Не удивляйся, что это письмо написано незнакомым тебе почерком. На войне я повредил себе правую руку и теперь всегда пишу левой.
…Тимка проснулся, услышав сквозь дрему голос матери и еще чей-то — очень знакомый, по-домашнему приятный — и какие-то шаги.
«Когда же я уснул? Почему лежу на кровати, когда стоял возле стола и читал письмо? — пытался сообразить он. — И с кем же это мамка говорит? Значит, она уже вернулась?»
Ему не хотелось просыпаться. Но и любопытство не давало покоя.
Тимка приоткрыл один глаз. У стола сидела мать, а по комнате ходил Архимед — Николай Иванович. Ну конечно, это его голос слышал Тимка.
— Я и сама сегодня это поняла, — говорила Мария Матвеевна. — Кого ни встретишь, все знают. Одни спросят, другие промолчат, а чувствую — знают…
— Это все обычное любопытство, — подтвердил Николай Иванович, вышагивая по комнате. — Наверняка многие из самых добрых побуждений говорят, сочувствуют вам, а может, и жалеют. А есть, конечно, и такие, что с радостью понесут это просто как сплетню…
Тимка теперь уже внимательно прислушивался к разговору, хотя и не совсем понимал, о чем идет речь.
— Да, а мне-то каково? Жалеют ли, любопытствуют! — сказала мать. — Не легче! Сами понимаете, что в душе творится. И за что? Ведь ничего у меня нет, кроме ребят, все в прошлом. А эти два дня, как в тумане каком… Но откуда Тимок-то узнал? И письмо достал? Ведь спрятала…
— А от сынишки зря вы скрывали. Не сердитесь, но правильно он сделал, что прочел письмо. В деревне говорят. Ребята допекают… А письмо? Надо отвезти его в райком, — посоветовал Николай Иванович, — пускай там разберутся. Но я убежден, что все прояснится.
— Да я и сама так думаю, — тяжело вздохнула мать. — Ведь вот они и бумаги все, вы видели, и не такой он человек был…
Тимка уже понял, о чем разговор. А про райком Николай Иванович говорит для того, чтобы мамка там посоветовалась…
И, хотя Тимка вовсе не хотел этого, как-то само собой получилось, что он вдруг сказал:
— А я сегодня на кладбище был…
— Ну вот, и наследник проснулся! — весело произнес Николай Иванович. — Так как, будем Архимеда догонять?
— Будем, — согласился Тимка.
— Зачем же ты на кладбище был? — не поняла мать. Она подошла к кровати. — А мы пришли с Николаем Ивановичем, смотрим — ты за столом дремлешь… Вот и посоветовал Николай Иванович не будить тебя, в кровать перенести.
— Я после школы прямо туда пошел, — признался Тимка, — посмотреть папкину могилу, на месте ли она… Если бы знал про письмо… Ребята в школе болтают…
— Ну и глупенький ты еще у меня, — перебила его мать. — Разве об этом папке разговор идет?..
— А тогда надо и первого папки могилу найти, в Чехословакии которая, — сказал Тимка. — Чтоб узнать.
— Что ж, прав ваш сын, Мария Матвеевна! — поддержал Тимку Николай Иванович, продолжая ходить вокруг стола, как на уроке. — И здесь не миновать вам Нила Васильича…
16
…Вот почему мы убедительно просим вас, дорогие товарищи, содействовать нам в розыске этой могилы. Это очень важно для Марии Февралевой. Заранее благодарен вам. С коммунистическим приветом…
17
Одиннадцать лет Тимка живет на белом свете — а это не так уж мало, — и все эти годы он слышит о Ниле Васильевиче. Когда маленький был, ходить и разговаривать учился, он слышал это имя от матери и отца. А потом и на улице — в разговорах деревенских жителей, знакомых и незнакомых. Называли это имя по-всякому: и весело, и серьезно, и сурово, и с обидой, и спокойно. Но называли всегда так, будто нет для них важнее и главнее человека, чем неизвестный в то время Тимке Нил Васильевич. Еще бы! Он все знает, все понимает, и его уж никак не проведешь на мякине: «Вот приедет Нил Василич…», «Посоветуюсь-ка с Нил Василичем…», «А что Нил Василич скажет?..», «Да что там говорить! Ежели бы Нил Василич…», «Таких секретарей по всему свету поискать…», «Если б все такие, как Нил Василич…»
Получалось, что неведомый Тимке Нил Васильевич — существо необыкновенное.
Когда Тимка стал старше, он увидел однажды в районной газете фотографию, на которой была снята мать, еще разные люди и среди них — Нил Васильевич.
— О-о-о! — разочарованно протянул Тимка. — А я думал, что он вовсе не такой!
Папка посмеялся, взял у Тимки газету и сказал:
— А какой же? Такой, как есть! «Ни бог, ни царь и не герой…»
Но это было давно.
Тимка еще не вышел из дошкольного возраста. А что в то время он понимал?
Да и не один Тимка. Папка вон взрослый был, а если бы был жив, тоже понял, что ошибался! Насчет героя ошибался! «Ни бог, ни царь» — это верно! А вот «не герой» — неверно.
