И вдруг раздался звонок - Халаши Мария (полные книги txt) 📗
Кристи Хрустальная утверждала: конечно, она, в этом нет никаких сомнений. Кто может состязаться с ней в блеске? Тотчас заявила о себе и Рози Занавеска: ну-ка, скажите откровенно, есть ли в Комнатии кружево красивее, чем у нее? Венцель Железный, маленький торшер, затопал своими тремя кривыми ножками: самый красивый тот, у кого три ноги! Крошка Ханна Херенди, девушка-пепельница, разразилась переливчатым смехом. Как он о себе много мнит, а у самого все три ноги кривые! Фу! И глядеть-то на него тошно! А вот обратите внимание на ее гирлянды! Неожиданно вмешался Бела Свечка, старший брат Дюлы:
"Прошу заметить: как только меня зажигают, я сразу начинаю лить четырехцветный воск. Мой братец Дюла еле-еле тлеет и такой тощий, что вот-вот надвое переломится. А я все толстею от своего четырехцветного воска. Моего деда, на которого я очень похож, несколько лет назад еще как диковинку в Вене показывали!"
Хермина не сказала ни слова, только начала выкладывать свои пуговицы. Сначала маленькие белые, круглые, как шарики, потом три серебряные с портретами знаменитостей, затем пуговицы для пальто и костюмов. Черные, коричневые, лиловые пуговицы вынимала она из своей лавочки, раньше Хермина ни одному покупателю их не показывала.
И Альбин подал голос: у него, у альбома, самое ценное собрание картин. Яхта Вики твердила, что она из настоящего перламутра, барышни Камышинки, жившие втроем в одной вазе, сердито шелестели: посмотрели бы на них в молодости! Утка крякала, у нее не было никаких других желаний — лишь бы покрякать! Старушка Маришка постанывала. Она древняя комодиха, и ревматизм у нее застарелый. Длинными зимними вечерами у нее особенно болит третий ящик, когда его вытягивают. Он всегда так жалобно скрипит. Она уже ни на что не претендует. И Армин Шмидт не сказал ни слова. Зачем подчеркивать свое значение? Ему принадлежит свет. Если его сильно рассердят, он потушит свет. А в темноте кто разберет, красивы или уродливы Ханна Херенди, Венцель Железный, Кристи Хрустальная, Рози Занавеска. Он приподнял свой обтрепанный абажур с бахромой и удалился.
Перс все это время безучастно лежал, растянувшись возле дивана. Он не участвовал в споре. Он здесь чужеземец, ни во что не вмешивается, просто лежит, охваченный восточной негой, и ждет, когда наконец воцарится порядок.
Перса и бал не волновал. И тетушка Марго не беспокоила. С ленивым благодушием он позволял ей маленьким веничком чистить ему платье.
Тетушка Марго наклонялась, тяжело дыша, но разговор с Шарикой не прерывала.
— Придет, придет к тебе Густи Буба, моя звездочка. Принесет скрипку и сыграет. Я уж несколько дней это божье наказанье ищу, вечно его дома нет. Вчера днем встретила его наконец. Вынесла я табуретку к воротам дома, чтоб немножко с тетушкой Шафар поболтать. Знаешь, Шафар наша дворничиха. Днем она сидит у ворот, чтобы продышаться малость, легкие от пыли продуть. Вообще-то она очень порядочная женщина. Коли есть у меня время, я тоже к воротам табуретку выношу. Но откуда у меня время-то? Вот и вчера, пока в буфете порядок навела, чуть спина не переломилась. Так к чему я это? Ах, да, Густи Буба. Сидим это мы у дома с тетушкой Шафар, проветриваемся, а он домой плетется. Солнце греет, я в своем платье без рукавов чуть не испеклась. А Густи в черном суконном костюме с таким вот широченным лиловым галстуком. — Тетушка Марго, сложив обе руки вместе, показала, какой ширины галстук у Густи Бубы. — И сигара в зубах. Идет, божье наказанье, попыхивает, что твой паровоз. Вчера еще на перилах третьего этажа висел да по водосточной трубе съезжал, дворничиха Шафар чуть всю душу не выкричала, сгоняя его, а теперь на тебе — сигарой дымит! Ну, Густи, говорю ему, тебе что, главный выигрыш в лотерее достался? Да, говорит, главный выигрыш. Потому что первой скрипкой в оркестре стал.
Шарика с изумлением слушала тетушку Марго. А та с таким увлечением рассказывала и так красочно расписывала, что Шарика будто книжку с картинками смотрела, все ясно и четко себе представляла.
Тетушка Марго, разволновавшись, даже руками замахала.
— Скажи пожалуйста — первая скрипка, говорю я Густи. Не морочь мне голову! Восемнадцатилетний сопляк — и вдруг первая скрипка! Да, отвечает, поглядите на окна ресторана «Мушкотай», там написано: "По вечерам играет Густи Буба со своим оркестром". Ну, говорю, это я погляжу!
Шарика радовалась, что тетушка Марго говорит так много: жители страны Комнатии могут пока спокойно готовиться к балу. Она покосилась на барышень Камышинок — тетушка Марго сметала с их выцветших волос пыль. Волосам это блеска не прибавило, но барышни все-таки благодарно зашелестели. Уж очень им хотелось прихорошиться к балу.
— Ну, раз уж тебе так повезло, говорю я Густи, — продолжала тетушка Марго, — придешь как-нибудь утречком и сыграешь что-нибудь девочке…
Тут тетушка Марго неожиданно остановилась и замолчала. Шарика поторопила ее:
— А что сказал Густи Буба?
Тетушка Марго не сразу ответила на вопрос. Сначала она осторожно и аккуратно свернула Перса, чтобы на его наряде ни морщинки не было. Перса даже тетушка Марго уважала. И лишь потом сказала:
— Густи обещал прийти, когда у него будет время…
А вот в этом не было ни единого слова правды. Когда тетушка Марго позвала Густи к Шарике, чтобы он сыграл ей на скрипке, тот заявил, что он пока еще в своем уме. Вскинул голову и губами передвинул сигару из одного угла рта в другой.
— Ах ты проклятье божье! — закричала на него тетушка Марго. — Не хочешь мою просьбу выполнить? А сколько краюшек хлеба со смальцем я тебе скормила? И сдобные булки всегда давала, когда пекла. Ах ты бездельник эдакий! Ты пойдешь со мной к этой девочке, а не то я сорву с тебя твой чертов шикарный галстук!
Густи Буба уставился поверх головы тети Марго на стену дома с облупившейся штукатуркой, словно там собирался вычитать свой ответ.
— Как вы думаете, — спросил он, — сколько я получаю в вечер за свою игру?
— Хоть тыщу, хоть мильен, мне-то что! — неистовствовала тетушка Марго.
— Пятьдесят форинтов, — елейным тоном произнес Густи, кивнул головой и вынул изо рта сигару.
— Ты что же, хочешь, чтоб и я тебе платила? — Тетушка Марго повернула голову и умоляюще взглянула на Шафар, словно ожидая, что та положит конец этой вопиющей несправедливости. Но тетушка Шафар продолжала молча сидеть на табуретке, сложив на коленях руки, в ожидании дальнейшего развития событий. Правда, Марго часто подкармливала этого негодника Густи Бубу, правда, когда он сбивал ногами штукатурку со стен — такой паршивый щенок был, впору хоть утопить его! — она так его лупцевала, что парень едва на ногах держался, но правда и то, что с тех пор, как Густи играет в ресторане и поздно возвращается домой, он, если приходит в хорошем настроении, дает ей, Шафар, десятку на чай, будто для него это ничего не значит. Вот дворничиха и восседала с непоколебимым спокойствием.
— Ладно! — прокричала тетушка Марго, багровея от гнева. — Ладно, ты получишь от меня пятьдесят форинтов. Но к этой девочке пойдешь и будешь ей играть на своей скрипочке, иначе я разобью тебе голову, и тогда уж некуда будет совать сигару!
Густи с достоинством кивнул.
— Это другой разговор, — сказал он.
— Пойдешь со мной в пятницу утром, — приказала тетушка Марго.
— В котором часу?
— В восемь.
— В восемь не могу, — ухмыльнулся Густи.
— Почему не можешь? Ты и утром играешь в ресторане?
— Нет, не играю. Утром я сплю.
— Ничего, встанешь.
— Не встану. Даже за сотню.
Услышав про сотню, тетушка Марго даже взвыла. Густи примирительно добавил:
— Вы запишите мне адрес на бумажке, и я к десяти приду. Если можно играть девочке в восемь, почему бы не сыграть в десять, так ведь?
Довод Густи убедил тетушку Марго. В знак согласия она ответила:
— Убирайся прочь с моих глаз!
Обо всем этом тетушка Марго Шарике не сообщила. И про пятницу ничего не сказала. Густи Буба стал нынче таким надутым и важным, что может еще и не сдержать обещания. Даже за пятьдесят форинтов. А ведь совсем недавно он был тощим, маленьким оборвышем!
