История Мурочки - Шиль Софья Николаевна (библиотека электронных книг txt) 📗
Мать и сестры уже ждали его, уже посматривали на часы, уже накрывали на стол, завари вали чай. За чаем заставала их всех тетя Лиза, и ради этого веселого, мирного часа, ради этой дружеской, теплой беседы можно было весь день проработать и не прийти в отчаяние, не упасть духом.
Гриша, сам усталый, замечал, какие бледные, утомленные лица у всех его домашних, и хмурились его темные брови, и глаза смотрели озабоченно.
Он рассказывал про свой день в гимназии и на уроке, рассказывал, что говорили учителя в классе, а потом пускался мечтать вслух о том, как они все будут жить, когда он кончит гимназию и университет.
Леля тоже начинала мечтать, как она достанет место учительницы, и тогда поднимались споры о том, кто же с кем будет жить. Ведь Леля, по всей вероятности, получит место в селе.
— Мамочка, ты будешь со мной, — говорит Леля. — Как же: мать, и вдруг бросить дочь одну на свете!
— А как же я? — говорил Гриша. — Университет здесь, значит, здесь надо и оставаться.
Тогда Марья Васильевна вступалась и разрешала спор.
— Зачем нам делиться и жить на два дома? Дороже выйдет. Грише в городе надо и тете Лизе, значить, их двое. А тебе, Леля, как кончишь, уж лучше подождать с местом, пока не выйдет здесь.
Они все любили свою тихую, простую улицу, большой двор, где жили с той самой поры, когда над ними грянула грозная беда — умер отец.
Они потревожились, когда узнали, что хозяин продает дом какому-то Тропинину. Что будет, если новый хозяин попросит их выехать? Но все обошлось благополучно. Тропинины переехали; Николай Степаныч оставил все по-старому, был очень ласков с Марьей Васильевной и сказал, что сына своего Дмитрия переведет с осени в ту же ближайшую гимназию, где учится и её сын.
Дима с первых же дней страшно обрадовался: у него будет товарищ да еще какой! Гриша Дольников был высокого роста, лицо у него было выразительное, глаза большие и темные. Он совсем не был похож на Диминых товарищей в старой гимназии. Драться… «жать масло»… — он только презрительно пожимал плечами. Вот силу и ловкость, развивать — это другое дело.
— Ну-ка, подбрось! — кричал он, ловко закидывая мяч лаптою да с такой силой, с такой удалью, что Диме оставалось только завидовать и восхищаться им наперекор своему желанию.
И с этих пор зеленый двор стал их ареной, где они (и даже Ник), как древние спартанцы, упражняли свою силу, ловкость руки и меткость глаза.
Игра была бодрая, разумная и живая.
Мурочка оказалась в единственном числе, и Дима, в сознании своего превосходства, отстранил ее от игр.
— Тут девчонкам не место.
Гриша как-то узнал про это.
— Как? Почему не место? И женщина должна развивать свои силы. Mens sana… ты разве не знаешь?
— Еще бы, конечно, — сказал, вспыхнув Дима. — Здоровый дух в здоровом теле.
— И спартанки тоже упражнялись в беге и в метании диска, — сказал Гриша.
— Эй, Мурка, хочешь, так иди! — крикнул Дима.
Оказалось, что Леля и даже Аня раньше играли в городки, а теперь стесняются. Гриша поговорил с Димой, и оба они раз в воскресенье поднялись наверх и торжественно пригласили молодых девушек на большую игру в городки.
На дворе было замечательно весело.
Потом Дима у знал, что Гриша положил себе основою жизни чувство чести.
— Ты говоришь, что потихоньку от немки колотишь Ника. Разве ты не понимаешь, что это бесчестно?
Дима вспыхнул, как рак.
— Удивляюсь, как не понимать! — продолжал Гриша. — Ведь это значит, что ты не умен. Моя честь велит мне быть всегда одинаковым, и при людях и без людей. Что я делаю открыто, то я делаю и тогда, когда остаюсь один. Я краснел бы за себя…
Дима густо покраснел.
— Я краснел бы за себя, если бы знал за собой такой поступок, про который не могу рассказать всем, кого я уважаю: матери, сестрам, тетке… А ты, ты не думал еще об этом? — спросил он, строго сдвинув брови.
Дима что-то пробормотал.
— Да сколько тебе лет?
— Тринадцать… то-есть скоро тринадцать. Я хочу быть честным, открытым, справедливым. Я хочу сам себя уважать и хочу, чтоб меня уважали хорошие люди. Я хочу быть хорошим, а не подлецом. Мне противна трусость, ложь, противно, если кто делает исподтишка, если кто груб и хвастлив. Мне это противно! Понимаешь?
После такой страстной, горячей речи Гриша стал точно холоднее с Димой. Может-быть, это была случайность, но Дима вообразил, что Гриша узнал про него, и никогда не испытанный стыд за себя охватил его.
Вечером, ложась спать, Дима терзался мыслью о том, как бы заслужить расположение Гриши, что бы такое сделать, какой подвиг совершить бы, чтобы показать всем, какой он стал от крытый, честный человек. Но Гриша как-то нехотя поддавался на все ухаживания Димы и раз сказал ему:
— Дмитрий (Дима даже покраснел от радости), брось все это! Когда ты станешь другой со своими и вообще, тогда мы поговорим.
А к Мурочке Гриша относился с рыцарской вежливостью, никогда не смеялся над её промахами в игре.
X
Дима
Белый, рыхлый снег запушил тихие улицы, дома, сады.
У Тропининых в новом доме жилось всем хорошо. Агнеса Петровна учила Мурочку и Ника, Тетя Варя занималась с ними музыкой. Дима в новой гимназии значительно переменился к лучшему, но все еще далеко ему было до Гриши Дольникова. Гриша, имея своих товарищей, взрослых юношей, мало обращал внимания на Диму, и только дома они водили дружбу.
Теперь, зимою, главное место их игр было все то же. На дворе, занесенном снегом, Николай Степанович выстроил к общему восхищению ледяную гору. Как только кончалось ученье в гимназии, у горы собиралась шумная толпа. Приходили свои, приходили и мало знакомые Диме гимназисты. Салазки так и мелькали вниз по горе и с шумом летели к забору; а потом мальчики опять карабкались вверх по лестнице и ждали своей очереди, шумели, кричали и смеялись.
Можно себе вообразить, как задирал нос Дима, представляя из себя счастливого владельца и ледяной горы. Когда в гимназии незнакомые мальчики просили позволения прийти покататься, он всегда давал согласие; но не из доброты, а просто потому, что ему приятно было похвастаться своей горой.
Каталась и Мурочка, катались и девицы из мезонина, приходила иногда Агнеса Петровна, и ее с торжеством скатывали вниз на самых лучших салазках.
И раз у этой горы разыгралась история, от которой Дима жестоко страдал всю зиму.
Пришел гимназист Соколов, сын очень бедных родителей, пришел с разрешения Димы. Но у него не было своих салазок. Двор был еще пуст. У горы, у подножия лестницы, стояли перевернутые кверху полозьями салазки Димы — большие и маленькие. Соколов постоял-постоял, да и решился. Взял маленькие санки, втащил их на лестницу и покатился. Щеки у него раскраснелись, глаза блестели от удовольствия, от быстрого бега салазок, от свежего морозного воздуха.
Потом пришел еще гимназист Трубачев, но уже со своими санками, и повалил народ.
Вот, наконец, и Дима. У него как раз в этот день вышла в гимназии неприятность: он ответил урок по книжке, спрятанной за спиною товарища. Учитель заметил и оставил Диму отвечать урок после классов. Пришлось твердить урок в большую перемену, а после ученья, когда все шумно одевались и спешили домой, пробыть в гимназии еще около четверти часа: пока учитель пришел, пока он спросил выученное, — время и пролетело, а между тем Дима горел нетерпеливым желанием поскорее попасть домой.
И вот, проходя через двор, он увидел, что на его горе уже давным-давно катаются счастливцы. Досада взяла его. Он побежал домой, поспешно бросил в кухне у Аннушки свои книги на табуретку и побежал к горе.
Мимо него с горы катил Соколов с веселым, беспечным видом. Дима вскипел беспричинным, злым раздражением.
Он бросился за ним, задыхаясь.
— Как ты смел!.. Как ты смел!.. без меня, без спросу!.. — кричал ему вслед Дима.
Но уже другой катился с горы, и за ним третий, а четвертый катился стоя, на коньках. Соколов уже стоял внизу, у конца ледяной дорожки, и смущенно смотрел на Диму. И другие гимназисты стояли и удивленно поглядывали него.