Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич (лучшие книги TXT) 📗
Председателя всё не было.
— Давай махнём к нему домой, — предложил Глеб. — Прождём так до утра.
— Неудобно…
— А маяться здесь всю ночь — тебе удобно?.. Двинули!
Председатель жил неподалёку, — им показал белоголовый пацан в резиновых сапогах, пускавший бумажные кораблики в огромной луже. Она по-хозяйски разлилась посреди проезжей части, омывая с одной стороны улицы тёмные рёбра изб.
Калитка была полуоткрыта. Костя шагнул к ней, но Глеб удержал его:
— Стой! Сначала — огонь на себя.
— Как? — не понял Костя.
— А вот так. — Глеб постучал по забору. — Техника несложная.
Постучал снова, выждал немного.
— Теперь вперёд! Собакобезопасная зона.
Они прошли в дом, походили по пустым комнатам, топая сапогами.
— Эй, живые есть? — крикнул Глеб.
— Давайте сюда, кто там.
В самой дальней комнате спиной к двери сидел полуголый костлявый человек с закатанными до колен брюками и парил ноги в тазу. Рядом, на полу, ровно шумел примус; на нём кастрюля с водой.
— Что вам?
Костя спросил смущённо:
— Председателя можно видеть?
— Можно, если очень надо. Я председатель. — Он так и не повернулся.
— С лёгким паром! — с едва заметными издевательскими нотками в голосе пожелал Глеб и легонько ткнул Костю в бок.
— Ревматизм у меня, так я их горяченькой.
Председатель вытер ноги, отодвинул таз. Встал, посмотрел наконец на них, озабоченно шевеля густыми щёточками бровей.
— А вы уж не практиканты ли? Из школы?
— Они самые.
— Тогда вам к Прасковье Никитичне. У неё будете жить. Скажите — председатель послал, она уже знает, ждёт. От конторы вправо седьмой дом.
— Порядок!.. Костя, за мной!
— А на работу когда, товарищ председатель?
— С работой хуже. — Председатель натянул сапоги, прошёлся, морщась, по комнате. — Ноют, проклятые… Три свинки у нас на ферме заболели. Ветврача из района вызвали, придётся обождать денёк, нельзя вам сейчас туда.
— А что с ними стряслось? — поинтересовался Глеб.
— Похоже — ящур.
— Ну, мы ведь не поросята.
Председатель не ответил на шутку, посмотрел хмуро, всё ещё морща выпуклый, изрезанный морщинами лоб.
— Люди, бывает, тоже заболевают, особенно дети… Приходите ко мне завтра в контору, только не с утра: я сейчас в бригаду поеду, там заночую. Лучше после обеда, часа в три. Тогда, может, будет уже ясно…
Прасковья Никитична, старушка пенсионерка, проучительствовавшая здесь, в селе, в начальной школе, ровно пятьдесят лет, встретила ребят очень приветливо. Маленькая, толстенькая, в старомодных очках со стальными дужками и длинной, до пола, юбке, она не шла, а катилась, словно мячик, из комнаты на кухню, из кухни в комнату, перетаскивала подушки, простыни, одеяла.
— Будете жить здесь, в комнате, — объявила она, постилая большую кровать с никелированными шариками на спинках.
— А вы?
— Я? На кухне, за печкой. Нет, нет, нет! — замахала она руками, видя, что ребята собираются возразить. — Мне там хорошо. Мне там очень хорошо! В комнате я зябну: мне же не двадцать, а уж за семьдесят… Устраивайтесь, а я побегу в сарай. Надо ещё дров наколоть.
— Что вы, Прасковья Никитична, мы сами, — сказал Глеб.
— Ну спасибо, спасибо, раз вы такие услужливые мальчики. — Она взглянула на него с благодарностью. — Я тогда плиту растоплю.
— Костя, наколешь, а? — спросил Глеб, когда Прасковья Никитична вышла из комнаты. — Меня что-то опять на сон потянуло. Сегодня знаешь как рано встал. — Он вкусно зевнул.
Костя наколол дров, потом сбегал с двумя вёдрами за водой: колодец был недалеко, наискосок через улицу.
Когда он вернулся, Глеб спал, раскинувшись на кровати. Проснулся, снова зевнул.
— Просто хамство с моей стороны. Ты вкалываешь, а я дрыхну. Ничего себе разделение труда… А знаешь, богатая кровать! — Он покачался на скрипучих пружинах. — Кто на ней будет спать — я или ты? Кинем жребий, а?
— Да спи ты, если нравится. Мне всё равно. Могу и на раскладушке.
— Премного благодарствую. Запиши на мой персональный счёт дрова и кровать. Отдам с процентами.
Утром Костя проснулся рано. Глеб ещё спал, посапывая и причмокивая, как младенец. Костя поднялся и, стараясь не шуметь, в одних носках прошёл на кухню. Прасковья Никитична разожгла огонь и вскоре поставила на стол шипящую яичницу в сковородке, кофе.
Пришлось будить Глеба:
— Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Глеб открыл глаза, улыбнулся:
— Ах, Костик, какое блаженство! Я ещё посплю. Полчасика. Ну, десяток минуточек. Отосплюсь хоть раз за весь год. И читать, читать, читать! У меня с собой куча журналов.
— Завтрак остынет.
— Умну холодным, ничего не случится. — И повернулся на другой бок.
Костя поел в одиночестве — Прасковья Никитична уже куда-то ушла. Постоял у окна, посмотрел на блестящую, словно отлакированную улицу, — перед утром прошёл дождь, и грязь, немного вчера подсохшая, опять раскисла, разжижилась.
Глеб всё ещё спал.
Недалеко от правления колхоза, возле лужи, где вчера белоголовый парнишка гонял свои бумажные флотилии, возился сгорбленный дед в дождевике с поднятым верхом. Что он там делает? Яму какую-то роет.
Костя оделся, вышел на улицу.
Дед, оказывается, рыл не яму, а водоотводную канавку от лужи вниз, к речке.
— Дайте я, дедушка.
Костя поплевал на руки, глубоко вогнал острую лопату в мягкую, податливую землю.
Он поработал, наверное, часа два, пока канавка дошла до поросшего кустарником берега, снял перемычку, и вспененный ручеёк, резво бежавший за ним от самой лужи, влился в шумные вешние воды реки.
Постоял, посмотрел, испытывая радостное, приятное чувство. Появился дед, ушедший на все эти два часа, как он сказал, покурить к соседу.
— Али устал? — осведомился дед с хитринкой.
— Что вы, дедушка! Это же не работа, а одно удовольствие.
— А ещё такого удовольствия отведать не желаешь?
Костя прорыл ещё одну канавку, на этот раз от лужи на самом въезде, там, где вчера буксовала машина, на которой они приехали в село.
Дед опять исчез «покурить к соседу». Костя не стал его дожидаться, воткнул в землю лопату и побежал домой — было уже обеденное время.
Глеб, одетый, лежал на кровати с журналом в руках.
— Ты так ещё и не выходил?
— А что я здесь не видел? Прасковья Никитична! — постучал он в стенку. — Обедать Косте!
— Сейчас, милый, сейчас, — послышалось из кухни.
— А тебе? — спросил Костя.
— Я уже… Давай, брат, хлебай, поторапливайся. Время двигать к тому ревматику.
Костя быстро поел наваристого борща, котлеты, вкусно приготовленные Прасковьей Никитичной, и они пошли в правление.
— Пока ещё ничего. — Председатель сокрушённо развёл руками. — Ветеринар что-то задерживается. Сказали, вроде выехал утром из района, а нет. Дороги…
— А нам что прикажете делать? — Глеб взял у стены стул, вынес его на середину комнаты, прямо против председателя, и сел. — Оторвали от занятий, от дома. Думаете, нам удовольствие здесь бездельничать?
— Дела всегда найдутся. Вот в селе у нас инкубатор. Там людей сейчас не хватает. Самая жаркая пора.
— Премного вам благодарен, но курицы, насколько мне известно, даже в отдалённом родстве со свинообразными не состоят. Не по нашему ведомству, как говорится. — Глеб поднялся, так и оставив стул посреди комнаты. — Пошли, Костик.
— Ты бы с ним… как-нибудь… — начал Костя на улице.
— Повежливее? — подсказал Глеб.
— Ну.
— А он с нами как? Даже сесть не предложил. Видел, как я его?.. Нашёл дураков — на инкубатор!
— Может, в самом деле…
— Ага! Инкубатор нам даже за практику не засчитают.
Вечером посмотрели кино — лента старая-престарая, всё время рвалась. На обратном пути брели прямо по грязи: в темноте нельзя было разобрать дороги. Дома пришлось очищать сапоги. Разостлали газету прямо у себя в комнате, чтобы не беспокоить Прасковью Никитичну — старушка уже спала.
