Валдайские колокольцы - Ефетов Марк Симович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Снег румянился предзакатными лучами солнца. И косматая изморозь, что опушила лес, приобретала какую-то сказочно красивую окраску.
Охотники не смотрели по сторонам. Они шли ходко, как люди, сделавшие свое дело и теперь спешащие на отдых. Только Тарзан иногда останавливался и внюхивался в след. Его чуткие уши ловили малейшие шорохи леса и близость любого зверья — белки или куницы, — мало ли лесных обитателей было вокруг нас. Все они волновали собаку.
Уваров, как бы ни к кому не обращаясь, сказал:
— Хитра зверина: задом по своему же следу вернулась. Нового следа не дала.
— А он, косолапый, всегда так, — добавил Яков Павлович.
Потом разговор перешел на Тарзана, и я понял (мне было это очень приятно), что пес вел себя геройски и во многом помог охотникам. И сейчас Тарзан был очень деятельным. Казалось, что весь он — уши, глаза, нос, хвост, — все в работе, все напряжено и следит за окружающим. Собака бежала рядом с нами, иногда утопая в сугробах. Нет, Тарзан ничем не проявлял гордости или бахвальства своими заслугами на охоте. Он бежал и бежал, отряхивался иногда от снега, будто совсем недавно не смотрел смерти в глаза. А ведь он при этом смело бросился навстречу опасности — такой маленький на такую-то гору.
15
Когда мы выбирались из леса, где был балаган, на дорогу, куда должны были подъехать сани, уже темнело.
В сумерках казалось, что нас со всех сторон обступают какие-то звери, чаще всего похожие на медведей.
Темнело очень быстро — над нами низко нависла темная туча, которая, казалось, цеплялась за черные верхушки елок. А вскоре густо повалил снег.
— Как бы волков не встретить, — сказал Уваров.
— Нет, мы пойдем на подсобное, — ответил, казалось бы, невпопад Яков Павлович.
А дело-то было в том, что Уварову хотелось поскорее к саням, а Федотов решил раньше всего накормить медвежат.
И еще была у него причина, чтобы зайти на подсобное хозяйство; разгадал я эту причину только спустя некоторое время.
16
Снегу навалило много. Стало совсем темно. Я с трудом поднимал ноги, вытаскивая их с опаской — не зачерпнуть бы снега валенками. Одной рукой я держал ремень от ружья, а другой придерживал пальто на груди. Под ним, за бортом пиджака, чуть слышно быстро-быстро билось маленькое сердечко медвежонка. Вряд ли он понимал, что его несут к теплу и еде, но он так доверчиво прижимался ко мне, что и мне было хорошо, радостно. Одного медведика нес я, второго — Федотов.
Шли молча. Уваров, видимо, понял, что спорить с Яковом Павловичем бесполезно.
Изба подсобного хозяйства была просторной и казалась еще просторней, должно быть, из-за пустоты: только широкие лавки по стенам и длинный стол — вот и все убранство.
Дверь была не заперта. Мы вошли, напустив с собой клубы белого морозного пара, отчего окошки в избе сразу помутнели, будто их затянуло туманом.
Одинокая электрическая лампочка желтовато светила с потолка.
Навстречу нам поднялся с лавки невысокий человек в военной гимнастерке без пояса и без погон. При тусклом освещении успел я разглядеть, что был он немолод, но щеки у него тугие и красные, как у ребенка. В темноте поблескивали любопытно-удивленные молодые глаза. Он молча развел руками, дескать, вот это неожиданность.
— Принимай, Тихон Ильич, гостей, — сказал с порога Федотов. — И знакомься, с кем не знаком.
Оказалось, что Тихон Ильич не знаком только со мной, и мы поздоровались.
— Вот это сюрприз, — говорил Тихон Ильич. — Тут, стороживши, со скуки помереть можно, а вдруг гости — и сразу втроем.
— Впятером, — поправил Уваров.
А Яков Павлович тем временем вытащил уже из-за пазухи медвежонка, и я за ним второго.
Мы поставили братца и сестрицу на лавку. Только правильнее сказать — положили, потому что стоять они никак не могли. Медвежата шлепались на брюхо, как лягушки, растопырив лапы по сторонам.
— Тэк, — сказал сторож подсобного, — порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено — в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.
Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.
Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.
Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.
17
Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.
Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.
Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.
— Настрадались, значит, бедолаги, — сказал Тихон Ильич, — теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? — спросил он Якова Павловича.
— Нет, пойдем, — сказал Федотов.
— Дело хозяйское. Чайку бы попили на дорогу. В печку хворост подброшу — скоро вскипит.
— Благодарствуем — жаль, времени нет.
Яков Павлович нагнулся над спящими медвежатами, на мгновение, видимо, задумавшись, как бы половчее их взять.
— Нет уж, погоди. — Тихон Ильич отвел руки Федотова. — Я медвежат по правилам соберу в дорогу. А то, значит, рассовали по запазухам, как старые рукавицы все равно. Непорядок. Давай-ка мне сумку.
Он взял у Якова Павловича сумку, в которой, мне думалось, только патроны и всякие охотничьи принадлежности, — и стал ее опорожнять. Да, действительно, сперва Тихон Ильич вынул патроны и порох, а затем на столе оказались бинт, вата, аптечный пузырек и жестяная коробочка, тоже явно аптечная.
— Толково собрались, — заметил Уваров.
— А как же, — сказал Тихон Ильич, — дело охотницкое — зверь ведь не плюшевый. С ним, значит, всяко бывает. Без медицины нельзя. У меня от медведя на плече шрам — на всю жизнь память. И таблетки от кашля нужная в охоте вещь. В засаде чуть запершило в горле — таблетку, чтобы не раскашляться и себя не выдать. Так я говорю, Павлович?
— Так, так. — Федотов уже натянул пальто и держал в руках шапку. — Поговорил бы, Тихон Ильич, да времени нет: ждут нас на дороге — условились. Спасибо. Будь здоровый.
— А ты что же? — обратился ко мне сторож. — Что ж своего в сумку не отдаешь?
Я взял уже своего медвежонка и засовывал его за борт пиджака. Мне не хотелось расставаться с теплым Мишкой, и я сказал об этом Тихону Ильичу. Так медвежонок и остался у меня за пазухой, а Федотов перекинул через плечо ремень от сумки со своим зверьком, рассовал по карманам патроны и всякую мелочь, и мы пошли к шоссе. Через полчаса, улегшись на сене, мы скользили уже по укатанной за день дороге в Валдай. Моему Мишке, должно быть, снились хорошие сны. Он совсем притих, и на его мордочке с закрытыми глазами было написано спокойствие. А у меня на груди билось его сердечко, будто там, в кармане, лежали большие часы.
18
Дома у Якова Павловича сестрицу и братца уложили рядом в большой картонный ящик из-под телевизора. Дно ящика устлали чистыми тряпками, которые должны были служить медвежатам пеленками.
Машка лежала тихо, мирно, уткнув свой острый носик в лапы, и, что это живое существо, было видно только по тому, что от дыхания животик у нее округлялся.
Другое дело Мишка. Он ворочался в ящике, грыз пеленки, вставал на задние ноги, падал, снова вставал, пытался выкарабкаться на волю. Перед этим медвежат покормили, и теперь, когда Мишка опрокидывался на спину, виден был его круглый, тугой животик, совсем без шерстки и чуть розоватый.
