Неразлучные друзья - Зобнин Олег Ксенофонтович (читать лучшие читаемые книги txt) 📗

Генка не слушал и слезал, но на последнем суку он всё-таки остановился.

— А что есть? — с опаской поглядывая вниз и явно оттягивая время, спросил он.

— Батон с изюмом, — ответил я.

— Кто ж это на охоту с изюмом берёт? — сказал Генка. — Черняшку на охоту надо брать. — Не решаясь спрыгнуть, он всё ещё сидел на суку.

У меня от голода нестерпимо сосало под ложечкой. Серёжка даже перестал болтать, что случалось с ним очень редко.

А волчица определённо хитрила: до сих пор она не издала ни единого звука.

Неожиданно Генка спрыгнул на землю и смело пошёл к мешку. Но, сделав несколько шагов, он с криком бросился обратно на дерево.

Из-под ёлки выбежала волчица, подскочила к дереву, упёрлась передними лапами в ствол и потянула носом воздух.

— Держись, Генка! — крикнул я. — Сейчас прыгнет!

Но волчица вильнула хвостом и залаяла.

— Генка! Да ведь это же Ага! — вырвалось у меня. — Овчарка лесника!

А мы, дураки, на дерево от неё залезли!

— Ага! Ага! — осторожно позвал Генка.

Но Ага равнодушно посмотрела на него и направилась к Серёжкиному мешку.

— Ага! Ага! — закричал Генка, пытаясь спасти мешок.

Я засвистел, Генка бросил в неё шишкой, но Ага, не обращая на нас внимания, принялась трепать мешок. Решиться на то, чтобы отбить колбасу, было рискованно: а вдруг это не Ага, а всё-таки волчица?

Ага упёрлась в мешок лапами, разорвала его и начала уплетать колбасу. Генка достал рогатку и выстрелил. В мешке что-то брякнуло — по траве растеклась лужица молока. Ага вылакала молоко, облизала мешок и перетащила его за сосну, — нам виден был только её хвост.

Серёжкина колбаска улыбнулась. В это время на дорогу верхом на лошади выехал лесник дядя Вася.

— Вы что здесь делаете?

— Наблюдаем! — неожиданно подал сверху голос Серёжка. До этого его не было слышно. — Местность изучаем…

— Собаки испугались?.. Ага, нельзя! — крикнул лесник. — Слезайте, не тронет! Ко мне, Ага!

Но Ага вдруг остановилась возле ёлки, обнюхала траву и, ощетинившись, зарычала. Дядя Вася подошёл к ней, наклонился и что-то долго рассматривал под ёлкой.

— Ну, слезайте! Живо! Делать вам здесь нечего!

Мы слезли. Генка поднял мешок, но в нём ничего уже не было. Дядя Вася вывел нас на дорогу, и мы, стараясь не отставать от него, пошли домой. Куда уж теперь охотиться — время позднее, да и страшно хотелось есть.

Не доходя до опушки, дядя Вася окликнул Агу и свернул на лесную тропу. Дальше мы пошли одни. В лесу стало заметно смеркаться. С ёлки на ёлку бесшумно перелетали птицы. Мы пошли быстрее. Послышалось мычанье коров в посёлке. У меня будто с плеч гора свалилась, даже про голод забыл.

Генка шёл, опустив голову, и молчал. Видать, он здорово переживал нашу неудачную охоту.

А Серёжка, теперь осмелев, снова начал шутить:

— Попробовали колбаски?.. А за молочко Ага нам, наверно, спасибо говорит…

Он со всех ног кинулся к придорожной сосенке, повис на ней и, взвизгивая и дрыгая ногами, изобразил Генкино бегство от «волчицы». Теперь, когда мы знали, что в лесу была не волчица, а собака, нам стало смешно.

Но вдруг Генка схватил меня за руку:

— Ты знаешь, а волчица-то была настоящая…

Мы с Серёжкой даже остановились.

— У Аги щенков-то нет!

— Правда нет!

— А вылинявшей шерсти на боках тоже нет?

— Нет!

— А видели, как Ага у ёлки зарычала? Волка учуяла!

Этого было достаточно. Первый бросился бежать Серёжка, за ним и мы. Через несколько минут мы были около посёлка.

На душе сразу стало веселее — мы дома.

Проходя мимо «поросячьего моря», к великому нашему удивлению, в одном из Генкиных силков мы обнаружили крупную сизогрудую утку.

— Ура! — на радостях закричал Серёжка.

Усталости как не бывало. Наш охотничий дух снова воспрянул, и мы за все сегодняшние неудачи решили отыграться на утке. Наскоро ощипав её, мы побежали за хворостом. Через пять минут на берегу «поросячьего моря» пылал костёр.

Мы сидели у костра и с наслаждением смотрели, как наша дичь, надетая на железный наконечник с Серёжкиного копья, обливаясь жиром, румянилась на огне.

По-братски разделив утку, мы с аппетитом начали её уничтожать. Жалко, конечно, что у неё было только две ножки, но Серёжке мы отдали крылышки. Правда, утка была несолёная, но это пустяки — лучшего кушанья я никогда не пробовал. Это была заслуженная награда за все наши мытарства.

Мы не торопились, хотя в небе уже загорались редкие звёзды и кругом стояла удивительная тишина. И вдруг эту торжественную тишину нарушил знакомый голос Генкиной бабушки:

— Уты! Уты! Уты! — кричала она. — И куда запропастился сизогрудый? Уты! Уты!..

Мы вскочили, поспешно затоптали костёр и сторонкой побежали домой.

Птичка-синичка

Миша сидел на коврике и, пугливо посматривая на дверь, испытывал свой экскаватор. Тут же, на полу, около большой синей сахарницы, дремал единственный свидетель происходящего — рыжий кот Тимошка. Железный ковш экскаватора ловко сгребал сахарный песок с коврика, проплывал перед усатой мордой Тимошки и послушно ссыпал песок в сахарницу. В комнате стояла удивительная тишина.

— Миша! Ты где? — крикнула из кухни мама. — А ну-ка, я посмотрю!

— Я здесь, здесь, мамочка! Не надо смотреть…

Но мама уже шла по коридору. Миша вскочил на ноги, быстро собрал оставшийся песок руками, поставил сахарницу в буфет и, чтоб не смотреть маме в глаза, отвернулся.

— Ты зачем брал сахар? — спросила мама.

— Это вовсе и песок, а не сахар… — Миша вдруг замолчал, с удивлением посмотрев на Тимошку.

С Тимошкой творилось что-то необыкновенное. Он вытянулся, припал к коврику и, подёргивая кончиком хвоста, уставился на верхний переплёт застеклённой двери балкона. Усы у Тимошки судорожно вздрагивали.

За дверью висела холщовая сумка с сушёными фруктами. На сумке сидела маленькая птичка. Тимошка не отрывал глаз от птички.

— Мамочка! Смотри! Смотри! — закричал Миша.

Но мама погрозила пальцем, чтобы Миша замолчал.

Осыпая крупинки снега, птичка запрыгала по сумке. Клюв у неё был чёрный, щёчки белые, а грудка жёлтая.

— Это синичка, — сказала мама.

— Птичка-синичка! Птичка-синичка! — радостно захлопал в ладошки Миша.

Тимошка стал подкрадываться к балкону, и мама, чтобы кот не спугнул птичку, выгнала его из комнаты. Синичка повертела головой и пропела: «Чир! Чир! Тарара!»

— Ой! — обрадовался Миша и попробовал поговорить по-птичьи. — Чир! Чир!

Но синичке разговаривать было некогда, она нашла в сумке дырку и стала клевать.

— Ишь, какая проказница… Мешок порвала, а зашивать кто будет? — сказала мама и, открыв дверь на балкон, забрала сумку.

Миша заплакал. Зачем мама прогнала синичку? Мама жадная. Но мама сказала, что если он хочет угостить синичку, то для этого лучше сделать кормушку. Миша, конечно, считал, что всё это сказано только для того, чтобы успокоить его, что никаких взаправдашных кормушек не бывает, и поэтому заплакал ещё громче.

А мама принесла из кухни фанерную крышку от ведра, насыпала на неё зёрнышек конопли, положила кусочек сала и показала Мише.

Миша никак не хотел согласиться, что простая фанерная крышка может так быстро превратиться в кормушку, и, растирая по щекам слёзы, продолжал плакать.

— А компот! Почему не положила компот?

— Глупый, синички больше любят коноплю и сало.

Но Миша всё же положил на фанерку два кружка сушёного яблока и грушу. Мама надела на Мишу пальто, и они вынесли кормушку на балкон. От кормушки в комнату они через форточку протянули бечёвку. Миша долго сидел у окна и ждал синичку. Яблоки и грушу давно запорошило снегом, и они стали похожи на комочки ваты. Синичка не прилетала. Не прилетела она и после обеда.