Всегда вместе - Хавкин Оскар Адольфович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
— Простите, — сказан Хромов, — но вы ошибаетесь: у меня еще не было ни одного урока.
— Это не имеет значения, — невозмутимо ответила Бурдинская.
Когда мальчики удалились в спальню, Бурдинская со вздохом заметила:
— Семен Степанович очень строгий отец. Он ввел для детей трудовое воспитание. Валерик ходит за продуктами, Сережа пилит и колет дрова, таскает воду, Петруша прибирает комнаты… Я не могу понять, насколько это необходимо. Мы достаточно обеспечены, чтобы не обременять этим своих детей.
— Я союзник вашего мужа, — сказал Хромов.
В разгоревшемся споре Овечкина приняла сторону Хромова. Татьяна Яковлевна безуспешно пыталась примирить спорящих. Затем Бурдинская перевела разговор на школу, упрекая учителей в неумении понять душу ребенка, в неделикатности и нечуткости. Варвара Ивановна выгнала Сереженьку из класса за то, что он на уроке читал книгу. Она резка и не щадит детского самолюбия. Геннадий Васильевич не хочет ничего знать, кроме своей математики, Платон Сергеевич — мягкотел…
— Как же так? — не выдержал Хромов. — Вы же при мне давали им самую лестную характеристику.
— Конечно, — как ни в чем не бывало ответила Бурдинская, — ведь я знаю, как себя вести в обществе. Зачем же портить отношения!
— Они, мне кажется, и так испорчены, — возразил Хромов. — Надо не подслащивать плохие отношения, а устанавливать хорошие, прямые и ясные.
— Меня не любят в школе, — коротко ответила Бурдинская. — Считают мещанкой.
— Почему?
— Потому что я люблю красивые вещи, потому что я требую от ребят воспитанности…
Хромов покачал головой:
— Думаю, что не в этом дело. Может быть, вы не замечаете своих ошибок?
— Может быть, — пожала плечами Бурдинская.
Перевалило за полночь, и Хромов стал прощаться. Собрались уходить и учительницы.
— Шура, вы остаетесь у меня, — прогудела Бурдинская.
Они обе вышли провожать Хромова и Добровольскую в переднюю.
— Я очень рада, что вы наконец посетили мой дом. — Альбертина Михайловна вновь поднесла руку к губам Хромова и расцеловалась с Добровольской. — Я и Семен Степанович будем с вами друзьями…
Едва они вышли, Татьяна Яковлевна заговорила:
— Это один из немногих домов на руднике — понимаете, один из немногих, — где вы отдыхаете и телом и душой.
Они шли по слегка присыпанному снегом льду Джалинды.
Хромов не знал, что ответить: он еще не разобрался в своих впечатлениях от дома Бурдинской.
— Почему учителя не любят Альбертину Михайловну? — опросил он.
— Вот-вот! — зачастила Добровольская. — Геннадий Васильевич почему-то решил, что она бывшая дворянка. Варвара Ивановна считает, что она отвлекает ребят от учебы.
— А вы как думаете?
— Это недоразумение, Андрей Аркадьевич, взаимное непонимание — вот и все!
Они вышли к берегу. Хромов остановился:
— Взгляните, Татьяна Яковлевна, какие звезды! В который раз смотрю и не могу наглядеться!
Он запрокинул голову и долго смотрел на крупные, в синем мерцании, звезды, усеявшие низкое небо Забайкалья.
— Куда вы смотрите? — тронул он Добровольскую за локоть: учительница стояла лицом к только что покинутому ими Заречью.
Она показала на огоньки в одном из окон заречинской больницы.
— Бедный Семен Степанович, — сказала, вздохнув, Добровольская. — Он так редко бывает в своем доме…
6. Урок
Прошли дни праздника.
Хромов привыкал к школе, втягивался в ее будни. Он посещал уроки других учителей и находил, чему поучиться и у Геннадия Васильевича, и у Платона Сергеевича, и у Татьяны Яковлевны, сопоставлял, сравнивал — одним словом, учился сложному делу педагога.
Интересовался он и жизнью рудника. Побывал с Владимирским и Брыновым в горном цехе, на обогатительной фабрике, на строительстве гидравлики.
Много времени отнимала подготовка к урокам. Но Хромову никто не мешал. В доме Евсюковых стояла вечерами прочная, нерушимая тишина. Владимирский выполнил обещание и прислал хороший письменный стол.
Школе, урокам, ребятам отдавался Хромов всем своим существом. Входя в класс, Хромов всегда испытывал волнение. Вот этих ребят надо было перенести силой воображения и живым, взволнованным словом к седым вершинам Тянь-Шаня, на улицы и площади Москвы или в угольные шахты Донбасса. Каждый урок был для него радостным откровением, мучительным и трудным поиском.
После праздников неделю подряд мелкими дробинками падал сухой снег. Сопки вокруг Новых Ключей стали еще строже, будто накрыли их, плотно, в обтяжку, белыми чехлами. Но утром и под вечер снега в уемах розовели от солнечных лучей, и веяло тогда от сопок бодрой свежестью.
В перемену ребята выбегали на школьный двор, на ледовые дорожки Джалинды, без шапок, в тоненьких рубашках. Они перебрасывались снежками, гонялись друг за другом, боролись, вытряхали потом снег из ушей, из-за воротов, из катанок. «Ну и крепыши!» восхищался Хромов, стоя у коридорного окна, обращенного к реке. Учитель потер обмороженное место на переносице; он и не заметил, когда и как обжег его ветер, оставив круглую ноющую отметину.
Между тем на ледовом поле Джалинды шло сражение. Тиня Ойкин увильнул от огромного зыряновского снежка и ловко влепил снежный ком в лицо «противнику». Тот что-то кричал, очищаясь от снежного крошева и отплевываясь. А Малыш уже влепил крепко сбитый шарик в спину Владимирского.
Низкорослый веселый паренек с чолкой все больше нравился Хромову.
Внимание учителя привлек Кеша. На него сзади набросился Антон Трещенко. Чуть согнувшись, по-медвежьи расставив ноги в неизменных изюбревых унтах, Евсюков рывком сбросил с себя рослого парня, и тот свалился на лед. «Крепкий малый», подумал Хромов.
В стороне беседовали Захар Астафьев и Толя Чернобородов.
Учитель задумался и вспомнил вчерашний разговор с Кешей о Захаре…
Дежурная уборщица вышла со звонком на улицу. Над белой Джалиндой, над снежной тишиной рудника прозвенел тоненький металлический голосок, зовущий школьников в классы. Ребята, возбужденные, раскрасневшиеся, вбегали в коридор, в классные комнаты, рассаживались.
Обычно карту приносил дежурный. На этот раз ее принес учитель.
Это была новая карта. Толстая серая материя, на которую ее наклеили, была свернута в трубку и не имела ни одной морщинки, ни одной продавлинки. Желтая, с несколькими коричневыми сучками, планка была обтесана и отполирована. С двух колечек, красивой перевязью схватывая сверток, шли витые белые тесемки. Казалось, они едва сдерживают массивное свернувшееся тело карты: тронь, и карта рванется вниз, как водопад.
— Особенность этой карты, — сказал Хромов, гладя сверток, как живое существо, — в том, что она говорящая…
Ваня Гладких, снедаемый любопытством, даже привстал со своего места у окна.
— Ни мотора, ни провода, — простодушно сказал он. — Удивительно!
Тиня Ойкин, сидевший на передней парте, пытался заглянуть внутрь трубки и пожимал плечами.
— Тут какая-то хитрость, — шепнул он Зое. — Нас не проведешь!
— Видите ли, — продолжал Хромов, — эта карта говорит только раз в год…
— Точь-в-точь как Захар! — тихонько вставил Трофим.
— …и это случается как раз на испытаниях.
— Чудесная карта! — умилился Митя. — Карта-подсказка!
— Нет, это не карта-подсказка, — сказал Хромов, развязывая тесемки. — Чтобы она заговорила, надо в течение года подолгу и по душам беседовать с нею.
Матерчатая трубка с коротким шумом развернулась, прикрыв коричнево-зеленой стеной учителя географии.
Перед восьмиклассниками словно разостлалось все пространство Родины: с шафрановых гор по зеленым равнинам к голубым морям и океанам синими змейками тянулись реки; круглыми глазками смотрели с карты города…
И ни одного названия, ни одной буквы!
Неведомые города стояли на неведомых реках, неведомые реки впадали в неведомые заливы, моря и океаны.
