Уходите и возвращайтесь - Маслов Юрий (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
В дверь заглянул дневальный:
— Быстрей, братва!
— А что случилось? — выпучил глаза Сережка Бойцов.
— Плотность воздуха проверять будем. — Дневальный возбужденно потер руки и моментально скрылся.
В кубрик вошел заместитель командира эскадрильи по строевой и физической подготовке старший лейтенант Левин. Несмотря на молодость, он пользовался уважением, завоевал которое самостоятельностью и личной симпатией. Старлей не лебезил перед начальством, с курсантами, как говорится, был на товарищеской ноге, но не заигрывал и, когда требовалось, был строг и непримирим. Голоса он никогда не повышал, любил шутку и хороший анекдот, а если кто из ребят срывался и переходил границы дозволенного, он так тонко и тактично ставил его на место, что последний конфузливо опускал глаза и примерно на неделю становился притчею во языцех.
Благоволил к своему непосредственному начальнику и Завидонов. Никита, наблюдавший за их отношениями со стороны, видел, как ненавязчиво, осторожно и вместе с тем настойчиво и упорно перекраивает Левин характер его свободолюбивого друга. Однажды Славка довольно-таки небрежно отдал честь подполковнику Куранову, которого недолюбливал за излишнее щегольство в ношении одежды, сдержанность и витиеватость речи. Левин заметил это и, пригласив Завидонова к себе в кабинет, сказал:
— Сейчас ты оскорбил не достоинство человека, а честь русского мундира.
Слава хотел возразить, но Левин жестом остановил его:
— Мне рассказывали, что в одном из боев, когда положение роты Куранова было ой-ёй-ёй, он поднял своих людей в штыковую атаку и шел красиво, во весь рост. Кой-кому это, наверное, показалось бахвальством, нелепой игрой со смертью, но я, зная характер этого человека, его любовь к жизни, думаю, что он просто не мог идти иначе, не мог ползти, уткнувшись лицом в грязь. Это было выше его сил и его представления о чести русского офицера. — Левин задумчиво всей пятерней растер себе лоб. — Вот как бывает, Слава… Мундир — это святыня, и когда наденешь его — береги, носи с достоинством и требуй этого от других…
Левин призвал ребят к спокойствию и, когда они угомонились, объявил:
— Первая эскадрилья прыгает в очередности: Джибладзе, Мазур, Бойцов, Черепков, Завидонов, Коренев — машина номер «031». Платов, Сазонов…
По дороге на аэродром Никита молчал. Голова ломилась от мыслей, они путались, и разобраться в них было непросто. Как в калейдоскопе, мелькали кадры его жизни, короткой и, в общем-то, немудреной. Были в ней, конечно, и свои сложности: успехи и разочарования, просчеты и удачи, но протекала она в основном спокойно и размеренно, словно неторопливая равнинная река.
— Как Алик себя чувствует?
Никита не понял, к кому был обращен вопрос, и продолжал размышлять о новом, куда более стремительном и бурном этапе своей жизни, как вдруг ощутил довольно весомый толчок под ребро. Он поднял глаза и наткнулся на горячий, нетерпеливый взгляд Миши Джибладзе.
— Жалко, говорю, с нами Черепкова нет.
— Жалко, — согласился Никита.
— Пить хочется, — сказал Сережка Бойцов. Он растерянно огляделся, поправил съехавший набок ремень, а затем принялся за якобы жавшие ему ботинки.
Славка сосредоточенно жевал конфету, зрачки его неестественно расширились, и он, казалось, никого и ничего не замечал. Спокойнее всех выглядел Леня Коренев. Только лицо его, обычно смуглое и невозмутимо-добродушное, с выразительной усмешкой большого подвижного рта, чуть побледнело, уголки губ опустились, а на впалых щеках еще явственнее проступили ямочки.
«У меня тоже, наверное, видик неважнецкий», — подумал Никита и, почувствовав, что ему не хватает воздуха, расстегнул воротничок.
Вдоль дороги расстилались белоснежные поля. Солнце только взошло, и снег, за ночь покрывшийся тонкой наледью, блестел так, что на него было больно смотреть. На пригорках уже ощетинилась прошлогодняя трава, и на этих черных проталинах важно разгуливали бестолковые вороны.
Вдали показался аэродром. Он был расположен в огромной, естественной и очень живописной лощине. С двух сторон ее опоясывало полукольцо разлапистых елей, а с третьей, там, где кончалась взлетная полоса, — бурная и довольно глубокая речушка. Ребята соорудили на ней большую купальню, построили вышку для прыжков и летом сразу же после полетов, разгоряченные и измотанные, мчались нырять и плавать наперегонки. Усталость как рукой снимало, и через каких-нибудь полчаса курсанты, валяясь на берегу, с прежней завистью и трепетом провожали взмывающие в небо прямо над их головами самолеты.
Харитонов молча обошел строй, ощупывая ребят колючим, проницательным взглядом, осмотрел парашюты, поинтересовался, правильно ли присоединены ранцевые резинки, готово ли к действию раскрывающее устройство. Затем еще раз напомнил:
— Приземляйтесь на полусогнутых, не стремитесь устоять на ногах, падайте в ту сторону, куда потянет парашют. Купол гасите стропами… в общем, как учил. — Он хлопнул себя по карманам, достал сигареты и, закурив, вдруг спросил: — А где Черепков?
— Заболел, — доложил Джибладзе.
— Странно. — Прапорщик покрутил шеей, как будто ему был мал воротничок, и участливо осведомился: — Насморк, конечно?
— Грипп, — подтвердил Джибладзе.
— Не беда, — сказал стоявший рядом начальник парашютной службы Фрол Моисеевич Козлов. — У него двенадцать прыжков. А теорию он знает прекрасно.
Этого на редкость скромного, тихого, с приветливой улыбкой человека курсанты просто обожали. Небольшого роста, щуплый и угловатый, как только что вылупившийся птенец, Фрол Моисеевич являл собой полное несоответствие с избранной им профессией парашютиста-испытателя. И трудно было поверить, что на его счету более трех тысяч прыжков, что ему принадлежит несколько мировых рекордов и что он один из первых начал осваивать стратосферу — прыгать со «второго неба».
— В машину! — приказал Харитонов.
У вертолета, широко расставив ноги, стоял молодой, курносый, сияющий, как медный самовар, летчик.
— Не дрейфь, ребята. — Он расплылся еще шире. — Ну что такое для вас пара пролетов по триста метров? Я бы пешком прошел, да боюсь, вспотею.
Никита оглянулся, как бы впитывая и себя все, что мог запечатлеть глаз, и вдруг понял, что с этого момента земля для него не просто земля, а дом, в который он должен будет всегда возвращаться.
Последними в вертолет зашли Харитонов и старшекурсник Виктор Одинцов, широкоплечий, надменный, с точно прилипшей к тонким губам усмешкой парень.
Садись. — Харитонов хлопнул Виктора по плечу и пошел к летчикам: — Поехали, ребята!
Вертолет вздрогнул, плавно оторвался от земли и заскользил вперед, круто набирая высоту.
Виктор подсел к Никите, устроился поудобнее, как бы невзначай спросил:
— Первый раз, что ли? Никита кивнул:
— А ты с какой стати?
— Пристрелочный. А то вы рассыплетесь, как телята на лугу, не соберешь потом.
В открытую дверь сильно задувало, и Виктору пришлось потеснить Никиту.
— Боишься вывалиться? — усмехнулся сидевший напротив Харитонов.
— С такой высоты пусть мои враги прыгают, — нахмурился Виктор.
— А мне однажды пришлось, — проговорил прапорщик и задумчиво потер переносицу. — Ох и страху я тогда натерпелся…
— А когда первый раз прыгали, было страшно? — воспользовался благодушным настроением прапорщика Сережа Бойцов.
Харитонов скупо улыбнулся:
— А тебе страшно?
— Страшно, — признался Сережка.
— Тогда прыгнешь, — спокойно сказал прапорщик. — Страх в каждом живет. Вот, к примеру, страус. Испугался — голову в песок. И все. Подъемным краном не вытащишь. Иногда и люди такие попадаются…
— Что же с ними делать? — не унимался Сережка.
— Списывать! — рубанул Харитонов. — Пусть цветочки поливают.
Никита от такой принципиальности даже в затылке почесал. Затем кашлянул в кулак и, заметив на себе пристальный взгляд Виктора, спросил:
— А у тебя сколько прыжков?
— Метров двадцать селедки съешь, столько же насчитаешь, — растянув губы в снисходительной улыбке, ответил Виктор.
