Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Вместо Волкова в полк прислали молодого самарского рабочего Бурматова. Комиссар дивизии Фурманов хорошо отзывался о Бурматове, работавшем до этого в политотделе соседней дивизии. Но в эту неделю Василий Иванович лишь два раза виделся с новым комиссаром Пугачевского полка и теперь очень жалел, что так мало успел его узнать.

«Операция предстоит не из легких, — думал Василий Иванович, ускоряя шаг. — Белые все свои силы стянули к Уфе. Но нынче ночью наша разведка будет на том берегу… Сошелся ли Бурматов с народом? Подготовил ли бойцов к сражению?»

Когда Чапаев подошел к церкви, митинг уже начался. Стараясь быть незамеченным, Василий Иванович остановился позади бойцов.

На белых каменных плитах церковного крыльца стоял Бурматов. Это был рослый молодой человек с открытым загорелым лицом и большими, сильными руками молотобойца.

— Товарищи красноармейцы! — громко говорил комиссар, в волнении сжимая в руке свернутую трубкой ученическую тетрадь. — Предстоят решающие бои. Но чапаевцы всегда были храбрыми и смелыми. Чапаевцы всегда громили белопогонников. Они и на этот раз вдребезги разобьют потрепанную армию Колчака!

Красноармеец, стоявший впереди Василия Ивановича, толкнул локтем своего товарища и вполголоса, хрипловато сказал:

— А комиссар этот тоже такой… — Он поправил ремень и добавил: — Подходящий человек. Из нашего брата, с таким и в огонь и в воду.

— Всего неделю у нас, а уж почти каждый его знает, — согласился другой боец. — И поговорит, и посоветует, и в общеобразовательном кружке занятия наладил… По всему видать — настоящий большевик!

На красноармейцев зашикали окружающие, и они смолкли.

Бурматов уже кончил свою короткую речь и, достав из кармана огрызок карандаша, приготовился записывать желающих пойти в опасную ночную разведку.

Высокий светлоусый боец из первого ряда расправил плечи и, стукнув кулаком в грудь, опоясанную пулеметными лентами, медленно пробасил:

— Пиши меня для начала… Порфирий Лаптев!

И тут же со всех сторон послышались голоса:

— Ширкунова Герасима Сидорыча запиши!

— Петрова!

— Валеткина Ивана!

Комиссар едва поспевал записывать. Он уже исписал три страницы, а добровольцев по-прежнему было много.

Придерживая рукой шашку, Василий Иванович направился к церкви своей легкой, стремительной походкой.

Он взбежал по каменным ступенькам на высокое крыльцо и запросто поздоровался с Бурматовым:

— Молодчина, комиссар, все душеньки солдатские настежь открыл!

Увидев любимого своего командира, пугачевцы дружно закричали «ура».

Василий Иванович поднял руку, и в тот же миг полк замер.

С минуту он смотрел на загорелых и худых, в полинявших гимнастерках красноармейцев, уставших от долгих походов и сражений, но готовых, как он твердо знал, по первому приказу неустрашимо ринуться на врага.

— Если мы не перейдем Белую, то вы не чапаевцы, а я не Чапаев. Но я верю… Уфа будет наша! Комиссар тут правильно сказал — конец скоро колчаковцам! Да не только их конец наступает. Мы разобьем всех врагов революции!

Снова мощное «ура» прокатилось по рядам. Василий Иванович наклонился к комиссару и сказал:

— Хватит записывать.

И потянулся за тетрадкой.

— Одну секунду! — Комиссар как-то особенно поспешно вписал последнюю фамилию.

Чапаев неторопливо просмотрел список.

— Сорок восемь. Достаточно, — сказал он и еще раз заглянул в конец списка. — Бурматов, что, и ты собираешься?

— Так точно, товарищ Чапаев, — четко проговорил комиссар и, помедлив мгновение, продолжал: — Я так думаю, Василий Иваныч: раз я призываю красноармейцев, я и сам должен быть вместе с ними. На то я и коммунист. А коммунисты у нас в армии всегда первыми идут в бой.

Вот это правильно! — кивнул Василий Иванович. Внимательно глянув в загорелое, взволнованное лицо Бурматова, он прибавил, ласково потрепав его по плечу: — Старайся во всем быть как Фурманов. Лучше не знаю комиссара!

Пианино

На край подушки упал солнечный блик. Медленно передвигаясь по розовой наволочке, он приблизился к спящему, взобрался ему на ухо и, пробежав по загорелой, кирпичного отлива щеке, заглянул в закрытые глаза. Поморщив лоб, Василий Иванович проснулся.

Чапаев поднял с подушки голову и, сощурившись от яркого света, сел, опустив на пол ноги.

На стекле окна дрожала невысохшая росинка. Над плетнем поднималось солнце.

Из кухни послышались приглушенные голоса:

— Да пусти, кому говорят!

— Спит! Понимаешь?

Донеслись шорох, возня. Дверь вдруг распахнулась, и в горницу вбежала взволнованная женщина.

Торопливо прикрывшись одеялом, Василий Иванович с тревогой взглянул на нее.

Увидев Чапаева, женщина закричала:

— Товарищ Чапаев! Я им говорю — нельзя, а они одно свое — тащут… Я их по башкам, а они опять тащут! Осатанели совсем. Помогите, товарищ Чапаев!

— Что такое случилось? Кто и чего тащит? — спросил он.

— Да мужики наши. Музыку хотят из купеческого дома вытащить и разбить. Она, чай, дорогая, может спонадобиться…

Женщина бежала впереди, Чапаев еле поспевал за ней. В шатровый дом купца Пантелеева они вошли никем не замеченные.

У растворенной двери зала Василий Иванович остановился.

Трое крестьян пытались вытащить из комнаты пианино. Они обливались потом, пыхтели, ругались. Всех больше суетился кряжистый, невысокий бородач, очень подвижный и сильный.

Тяжелое, поблескивающее лаком пианино застряло в дверях, точно глыба черного мрамора.

— Крышку ему сшибить, черту! — разозлился бородач и пнул пианино. — Открывай, мужики, крышку. А так мы век с ним промаемся.

Чапаев кашлянул, шагнул через порог:

— Здравствуйте, товарищи!

Мужики оглянулись и стали разгибать спины:

— Здравствуй, товарищ Чапаев!

— Вот измучились вконец! — устало вздохнул бородач и, заметив вошедшую с Чапаевым женщину, сплюнул: — Эх, и напористая ты, Клашка!

— Куда пианино хотите? В народный дом?

— Туда, чай, председатель приказал, — проговорил один из крестьян.

Но бородач, недовольно покосившись на него, сказал:

— Чего тут греха таить, товарищ Чапаев! Прямо надо сказать — изломать хотели эту штуку.

— Зачем это?

Мужики сокрушенно вздохнули.

— Длинная канитель рассказывать, товарищ Чапаев. — Бородач облизал губы, погладил курчавую окладистую бороду. — Я у этого кровососа Пантелеева пять лет в работниках жил. А стал уходить в шестнадцатом, он мне шиш масленый заплатил да сказал, что еще с меня причитается. Драл, драл, хапун, и с живого и с мертвого, богатство свое составляючи! Дочке музыку и разные финтиклюшки…

Он замолчал и со злобой покосился на пианино.

Чапаев взял бородача за локоть и мягко сказал:

— Эх, ты, «крышку ему ломай»… Да ведь тут пот и кровь, труды твои. Оно, пианино-то, теперь твоим стало. — Василий Иванович посмотрел на женщину, вытиравшую передником с пианино пыль. — Наше оно теперь, общее. Вчера кулацкая дочка на пианино играла, а завтра… завтра ваши дети будут. Непременно будут! Так я говорю?

Мужик виновато улыбнулся:

— У меня теперь и у самого как-то на сердце поотмякло. Правильно сказываешь, товарищ Чапаев.

Из купеческого дома Чапаев зашагал в сельсовет.

Председатель написал комдиву расписку на хранение пианино.

— Кажись, все, — проговорил он, переводя дыхание, и принялся вслух читать написанное.

Василий Иванович слушал внимательно.

— Добавь: «За порчу и поломку сурьезного инструмента, называемого пианино, подлежу немедленной каре со стороны ревтрибунала».

Председатель хотел возразить, но, взглянув на Чапаева, промолчал и дописал.

— Теперь все?

— Все. Распишись. Так. Давай сюда. — Сложив расписку вдвое, комдив спрятал ее в планшетку,

Над головой проплывали разорванные в клочья тучи. Холодный ветер кружил по дороге пыль.