Зори над городом - Кононов Александр Терентьевич (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
Она все-таки сказала им негромко:
— Товарищ Ленин к нам едет. Время, видишь, уже позднее, нам надо поскорее плакат такой сделать… И на шест поднять, чтобы повыше… чтоб всем видно было.
Ребята вряд ли что поняли из ее слов. Они стояли поодаль и глядели недоверчиво.
Но что-то, должно быть, особенное почудилось им в голосе этой пожилой женщины: один за другим — нерешительно, опасливо — стали они подходить к ней поближе.
Через полчаса Катя нашла Наталью Егоровну у закрытого лабаза, на двери которого висел пудовый замок; присев на корточки перед мальчишками, она объясняла им что-то.
— Тетя Наташа! — позвала Катя. — Что ж ты? Надо искать столяра, может, уступит нам рейки.
— Выходит, надо искать столяра, — грузно подымаясь, вздохнула Егоровна.
И тогда один из мальчишек сказал сипло:
— Бери.
Наталья Егоровна хотела его обнять, он сурово увернулся в сторону из-под ее руки.
Ребята провожали шест до самого комитета. Там они молча наблюдали, как Егоровна размеряла его ладонью. Размерив, она сделала посередине надрез и сломала шест о колено. Один мальчишка охнул: какая вещь пропадала на глазах! Другой толкнул его и прошептал:
— Для дела надо, слыхал?
Катя ожидала, что все будут дивиться на плакат.
Но когда они вынесли его на улицу, никто не удивился. Со всех сторон подходили прохожие, торопливо спрашивали:
— Когда ждут поезд?
И многие, толпясь, шли следом за плакатом.
Один старик закричал Егоровне:
— Что ж не написано, с какого вокзала?
Егоровна ответила — в тон ему:
— А ты сам соображай. С Финляндского.
Тот продолжал кричать:
— Деревенские мы! Говори, какой будет ваш маршрут?
— По Невскому к Литейному мосту.
И старик вдруг закручинился, захлопал себя по бокам негнущимися рукавицами:
— Сыны у меня тут… За сынами побегу. Успею, молодка?
Егоровна спокойно ответила:
— Успеешь.
Только обойдя весь свой район, подошли к Невскому.
Катя глядела прямо перед собой и не видела людей на тротуарах. Но всем существом своим почуяла: что-то вокруг начало изменяться. Какой-то гул по сторонам… И вдруг раздался пронзительный, как свист, вопль, настолько пронзительный, что Катя не разобрала слов.
У самого края тротуара румяный барин с красивой каштановой бородой грозил кулаком и тонким голосом кричал что-то. Его поддержал стоявший рядом молоденький военный с серебряными погонами на узких плечах:
— Предатели!
— О чем это они? — растерянно спросила Катя соседа.
Но тот вместо ответа проговорил с веселой угрозой:
— Ну что ж… Споем нашу боевую!
И сразу вспыхнула, разрослась, заполнила всю ширину улицы песня:
Смело, товарищи, в ногу…
Все, кто шел за плакатом, незаметно для себя построились в ряды, взялись за руки. Песня помогала соблюдать равнение. Вот и сердитый барин остался позади, исчез и молоденький военный с серебряными погонами на узких плечах — это был неизвестный Кате Трофимовой земгусар Евлампий Лешов, — остались позади и многие другие. Их были немало на тротуарах нарядного Невского, все они с беззвучной яростью разевали рты, — видно, ругались… А колонна с песней шла вперед.
Теперь это была уже не толпа. Это был отряд питерских рабочих, один из многих, вышедших в тот день на улицы города.
…В тот день у ворот фабрик и заводов с короткими речами выступали старые большевики, и рабочие принимали резолюции с приветом Ленину и его партии.
Раскрывались ворота, и знаменосцы выносили вперед обшитое золотой бахромой красное полотнище. У древка его с двух сторон становились члены вооруженной заводской гвардии.
В тот день прошли по улицам столицы кронштадтские матросы; вольный ветер колыхал над черными бушлатами ленточки бескозырок… Матросы шли, подчеркнуто щеголяя выправкой, строго держа винтовки с примкнутыми штыками: и воинский шаг и оружие свое они полюбили недавно. Сводный их отряд еще засветло выстроился почетным караулом на перроне Финляндского вокзала.
И гремели оркестры на площадях и проспектах, и всё новые колонны шли по городу.
Площадь у вокзала была по приказу властей оцеплена войсками. Командовал ими капитан с кукольно красивым лицом. Он с недоумением глядел на людское море, заливавшее окрестные улицы… И до конца понял свое бессилие, когда посреди этого моря показались зеленые броневики с красными флажками на башнях.
В тот день Гриша встретился с Тимофеем Шелягиным — в особняке, который носил название дворца Кшесинской; с недавнего времени правые газеты окрестили его «штабом большевиков». Название это, которому сторонники Временного правительства придавали бранный смысл, волею истории стало почетным.
По широким ступеням особняка в нагольном полушубке, перетянутом в талии широким армейским ремнем, спускался человек, в котором было что-то военное.
Гриша не сразу узнал в нем Шелягина.
Тимофей Леонтьевич, не останавливаясь, крепко сжал Гришину руку и возбужденно проговорил:
— Был у меня из авточасти паренек. Славный такой, латыш. Броневики из его части двинутся вместе с нами!
Шумов пошел следом за Тимофеем Леонтьевичем — и увидел Нину Таланову. Она стояла в вестибюле дворца Кшесинской и с независимым видом откусывала от ломтя черного хлеба.
— Ты что здесь делаешь? — сурово спросил ее Гриша.
— То же, что и ты, — ответила Нина.
— Я не жую хлеб.
— Напрасно.
Гриша посмотрел на нее в упор и увидел, как медленно, чудесно изменялось ее лицо.
— Что с тобой?! — воскликнула Нина и слабым, беспомощным жестом протянула руку, словно хотела погладить его по щеке. — Похудел-то как! Голодаешь?
— Ничего не голодаю, — ответил он, с горьким наслаждением чувствуя свою непримиримость, — просто устал. Время такое.
Нина полезла в карман шубки и вытащила еще один кусок хлеба:
— Ешь!
И так как он не только не взял, но даже отвернулся от нее, продолжая упиваться своей жестокостью, Нина приказала:
— Возьми сейчас же! Нам долго идти сегодня вместе… Может быть, целый день.
Гриша вспомнил: ведь он хотел спросить у Тимофея Леонтьевича, с какой колонной ему идти.
Впрочем, что спрашивать? С любой! С любой, которая пойдет сегодня к Ленину.
И так случилось в этот день, что Гриша шел по городу рука об руку с Ниной Талановой.
На Неве, во всю ширь реки, тесня одна другую, шли к морю тяжелые льдины.
— Не пробиться морячкам: ледоход!
Григорий Шумов оглянулся на возглас.
— Не пробиться! — надсаживаясь и побагровев, кричал могутный старик.
Рядом с ним стояли два огромных парня в армяках и плисовых шапках, какие носила в ту пору деревенская молодежь.
— Путиловцы идут, — сказал кто-то негромко, с уважением.
Старика, кричавшего о моряках, заслонила колонна рабочих; они шли в ногу, военным строем, без песен. Впереди колонны развевалось огромное бархатное знамя.
Потом показался на набережной отряд матросов.
— Пробились!
Гриша снова увидел своеобычного старика — тот сорвал с головы шапку, помахал ею в воздухе, кинул кверху:
— Вот это праздничек!
В нескольких шагах от старика стояла Катя Трофимова. Вдвоем с пожилой работницей она высоко держала самодельный плакат — на полосе красного ситца белела неровная надпись:
К НАМ ЕДЕТ ЛЕНИН. ИДЕМ ВСТРЕЧАТЬ!
Катя сияющими глазами поглядела на Шумова. Чувство, которое она испытывала в ту минуту, можно назвать одним только словом: любовь. Она любила всех, кто шел сейчас вместе с ней, она знала, что дружба ее с Натальей Егоровной — теперь на всю жизнь; что навсегда запомнится ей шумный старик и огромные его сыновья; она любила Неву и ропот ледохода, винтовки матросов, смуглое поблескивание штыков — впервые заметила она смертоносную эту красоту, — любила весь город, недавно еще чужой, а теперь ставший родным: по его улицам прошли рядом с ней свои, близкие люди.
К Финляндскому вокзалу добрались, когда уже начинало темнеть. Бледный свет фонарей на привокзальных улицах не мог побороть сумерек, и тогда рядом со знаменами и плакатами стали загораться косматые багровые огни: дымное пламя факелов взлетало и падало на ветру, свет от факелов шел волнами, выхватывая из полумрака головы, плечи, надписи на знаменах.
