Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна (лучшие книги txt) 📗
Ельцин отказался.
Приказ по институту за подписью Гайдара:
«В связи с произошедшим 19 августа с. г. военным переворотом и во исполнение Указа Президента РСФСР Б. Н. Ельцина
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Объявить, что Институт экономической политики присоединяется к политической забастовке против путчистов с 20 августа 1991 года.
2. Запрещаю оказание любой консультативно-аналитической помощи органам, сотрудничающим с военной хунтой.
3. Считаю первоочередной задачей сотрудников института оказание всемерной помощи законным органам власти».
К семи вечера Гайдар добрался до Белого дома. Людям запомнилась его невозмутимость.
А к Белому дому стал стекаться народ.
На второй день путча, 20 августа 1991 года, Гайдару предстояло одно специфическое дело – окончательный расчет с той партией, в которую он без малейшего энтузиазма вступил десятилетие назад. Напомню тем, кто забыл: не ради денег вступил и не ради привычного понимания карьеры. А только для того, чтобы дали делать дело – в советских условиях; на отмену самих этих условий никто не надеялся. Я рассказывала на этих страницах, как именно он делал свое дело – в журнале «Коммунист», на страницах газеты «Правда».
После недавнего указа Ельцина о департизации учреждений на территории РСФСР Гайдар выпустил приказ о прекращении работы первичной партийной организации института. Теперь он на час приостановил действие своего же приказа – для вполне конкретных дел:
«Проводим партийное собрание, на котором ставим два вопроса: первый – о выходе сотрудников института из партии в связи с попыткой государственного переворота, поддержанного ЦК КПСС, второй – о ликвидации в этой связи нашей партийной организации. Только одна сотрудница говорит дрожащим голосом, что это очень тяжелое для нее решение и нужно посоветоваться с мужем. Все остальные – люди разного возраста, с разными биографиями и жизненным опытом – дружно поддерживают. Таким образом, последнее партийное собрание заканчивается быстро».
Один из трех заместителей Гайд ара-директора А. Нечаев вспоминает: «Кроме сотрудников нашего института, подобных “резких движений” в Академии не делал больше никто. Всего через два-три дня, начиная с 23 августа, в стране появилось несколько миллионов “сознательно расставшихся с КПСС”. Но 19–20 августа, на гребне власти ГКЧП, многие сдували пыль с партбилетов…» (А. Нечаев. Россия на переломе, 2010).
Но отток из рядов КПСС начался раньше: «В 1990 году партию покинули более двух с половиной миллионов человек» (В. Степанков, 2011).
Из личных воспоминаний. Среди них, например, мой старший брат, искусствовед с мировым именем, в постсоветское время – лауреат двух Государственных премий, вступивший в партию в 1954 году и в советские десятилетия сделавший немало полезного при помощи ее рычагов.
В этот час «приостановки» закончился и личный расчет Егора Гайдара с партией большевиков, как когда-то она называлась.
В эту партию по убеждению вступил в ранней юности его дед Аркадий Гайдар. Тоже рано и так же веря вступил сын Аркадия Гайдара, отец Егора – Тимур Гайдар. И потом разочаровался в ней. Егор Гайдар вступил в партию в 24 года – уже нисколько не веря в ее идеологию, ради использования ее, повторю, как рычага для положительных действий.
Сейчас инициаторы путча растаптывали его надежду на мирное – то есть при участии власти – преобразование страны. Российская и советская история подсказывала, что ясно обозначившееся сопротивление путчистам будет скорей всего жестоко подавлено.
«Заговорщики были явно к этому готовы», – полагал Гайдар. Дело оставалось за малым – «кто возьмет на себя ответственность за масштабное кровопролитие, массовые репрессии, кто организует и заставит действовать войска… Такого человека среди руководителей переворота не нашлось» (Е. Гайдар, 1996).
Однако далеко не сразу это стало ясно.
Мы, москвичи, совсем не знали, насколько развитие ситуации будет зависеть от наших личных действий. Но стали действовать.
На улицах шли непрерывные переговоры с молодыми танкистами. Они слушали нас, высунувшись из башен танков. Женщины протягивали им пирожки – они с удовольствием брали и тут же съедали, охотно рассказывая:
– Нас из казармы подмосковной подняли среди ночи и отправили без завтрака. А куда, зачем – ничего не сказали!
Выпускник нашего филологического факультета, известный ученый-лингвист, рассказывал потом о характернейшем российском диалоге, свидетелем которого он оказался. Работяга, по виду напоминавший слесаря-водопроводчика, в рабочей одежде, стоял, задрав голову, перед танком и мучительно искал слова, чтобы пояснить – почему танкисту нельзя стрелять по своим людям. И, так и не найдя нужных слов, сказал с огромным напряжением:
– Понимаешь, б…!
И танкист, как оказалось, совершенно понял своего случайного собеседника! И готовно ответил ему, разведя руками:
– Ну, раз так, б…!
И стало ясно, что стрелять по людям он не будет.
6. На миру и смерть красна
Особенно важной оказалась ночь с 20 на 21 августа.
«Десятки тысяч москвичей, собравшихся у Белого дома при известии о готовящемся штурме, не имели никаких оснований полагать, что все не кончится кровавым месивом. Как это было двумя годами раньше в Пекине на площади Тяньаньмынь, где трупы убирали бульдозерами. И, прекрасно понимая это, все же пришли. Потому что не захотели быть бессловесными марионетками, потому что ценили и хотели отстоять свою свободу. Пожалуй, впервые с августа 1968 года я почувствовал, что имею полное право гордиться своей страной и своим народом» (Е. Гайдар, 1996).
Взрослые люди – поздно вечером 20 августа их ежеминутно становилось больше и больше – ясно понимали риск, на который шли. Любого могла сразить во время штурма шальная пуля. Женщины понимали, что их может просто затоптать толпа, которая неминуемо отхлынет от здания в момент начала штурма.
Андрей Нечаев рассказывает, как «в ту ночь произошла трагедия с одним нашим молодым сотрудником, который работал у меня в отделе. Когда объявили, что начинается штурм, я увидел его совершенно ошалевшие глаза и понял, что дело неладно, здесь не просто страх. Он действительно сошел с ума, заболел тяжелым психическим расстройством… В ту ночь и впоследствии я, как мог, опекал парнишку… Человека подлечили, я даже взял его в министерство, но время от времени у него эти приступы повторяются до сих пор» (А. Нечаев. Россия на переломе, 2010).
Спецподразделения, которые должны были в ночь на 21-е взять Белый дом и арестовать Ельцина и его окружение (эта операция занимает у специально обученных людей примерно 20 минут), вглядываясь в телеэкраны в своих казармах, видели огромную толпу безоружных, не менее чем пятнадцатью шеренгами опоясывающую дом… Чтобы пробиться к нему, надо сквозь нее прорубаться – сквозь человеческое мясо. Печальный опыт – в Грузии, в Вильнюсе – уже был. Повторять его в сердце России – не хотелось.
Спецназ не вышел из казарм.
К утру 21 августа победа москвичей стала очевидной.
Ценой ее стали три жизни – трое молодых людей погибли той ночью под танками недалеко от Белого дома.
.. Когда в шесть утра 21 августа я, попрощавшись с незнакомыми соотечественниками, рядом с которыми простояла всю ночь, отправилась домой, где мой муж лежал больной, и прошла последнее оцепление, я увидела мужчину в окружении нескольких человек. Мужчину трясло мелкой дрожью. Он рассказывал, как на его глазах погибли люди. Все слушали молча.
Когда через 10–15 минут я вошла на платформу метро «Баррикадная», картина повторилась: стоял мужчина, которого точно так же колотило. Он рассказывал окружившим его мрачно молчавшим людям о том же, виденном им в ту ночь…
