Лазоревый петух моего детства (сборник) - Погодин Радий Петрович (книга регистрации .TXT) 📗
— Простите, — сказал Яков Ильич. — Я тут мальчонку спасаю.
— Ах! — сказала Мария Степановна. — Он, наверное, там, в глубине. Я как услышала «Помогите!» — так и бросилась в воду, спасать. Я как раз на крыльце была.
Яков Ильич и Мария Степановна снова хотели нырнуть, но их постигло разочарование — в небольшом отдалении увидели они мальчишку. Он спокойно и ловко плыл на спине. Рядом с ним плыли гуси. Иногда гуси окунали головы в воду и аппетитно заглатывали мелких рыбешек.
— Извините! — крикнул мальчишка. — Это я не вам кричал. Я гусей тренирую.
— Поразительно, — сказал Яков Ильич.
— Ах! — сказала Мария Степановна и начала погружаться, пораженная беспрецедентным поведением мальчишки.
Но Яков Ильич подхватил ее и некоторое время стоял, держа ее на весу, в том самом месте на середине реки, где, по утверждению жителей поселка Горбы, отражения двух водонапорных башен, разорванные волнами, летят друг к другу и соединяются. Постояв так немного, Яков Ильич пошел к противоположному берегу, на котором проживала Мария Степановна, — он вдруг вспомнил, что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
На берегу, когда Мария Степановна пришла в себя, они поглядели друг на друга и сконфузились. Яков Ильич был в старых выцветших брюках галифе и босиком, так как стоптанные домашние шлепанцы он обронил, прыгая из окна. Мария Степановна была в застиранном ситцевом халате и босиком — домашние туфли она потеряла в воде.
— Ах, — сказала она. — Как неловко… — И тут же забеспокоилась: — Вы простудитесь, Яков Ильич. Вам следует немедленно переодеться и выпить чаю с малиной… Ах, у вас, наверное, и малины нет. Я сейчас принесу. — С этими словами она побежала к своему дому.
А Яков Ильич бросился в воду и поплыл переодеваться, позабыв, что совсем рядом стоит новый мост и что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
Если бы в поселке Горбы не было моста, то на его месте непременно образовалась бы центральная площадь с базаром. К мосту сбегались четыре самобытные грунтовые дороги из окрестных деревень. Все горбовские улицы так или иначе тоже сходились к мосту. Главная дорога, ведущая из Горбов в райцентр, тоже начиналась от моста.
Здесь же располагались чайная и закусочная, а также баня с железной трубой на растяжках и оба павильона из бетона и стекла, все еще недостроенные.
Автобусы останавливались у моста — и большие, которые шли только до Горбов, и маленькие, насквозь пропыленные, которые бегали по деревням.
Мост покоился на двух аккуратных быках, срубленных узко и плотно для ледохода, отчего широкая деревянная консоль казалась столешницей раздвинутого на праздник стола.
Летом под перилами сидели мальчишки — ловили рыбу плотву. Некоторые ловили ее лежа на теплых досках.
В детстве Наташа любила смотреть с моста в воду.
Автобус из районного центра прибыл в Горбы с опозданием. Трактор, тянувший его через глыбь на Середке, заглох. Наверное, час тракторист и шофер бродили по воде. Тракторист нырял даже, для чего снимал и рубашку и майку. Из окон автобуса, поскольку двери были закрыты, местные механизаторы выкрикивали полезные советы и ломились помочь.
Настроение у Наташи испортилось, как вы помните, еще в ту минуту, когда молодой человек и турецким загаром попросил ее подержать черепаху. В Горбах оно испортилось окончательно. Наташа даже не предполагала, что оно может испортиться до такой степени — просто совсем исчезнуть.
На выходе кто-то второпях толкнул ее углом деревянного чемодана в спину. Кто-то сказал: «Пошевеливайся ты, цыпа в белых штанах». Кто-то кому-то прямо через Наташину голову передал какой-то мешок с чем-то мокрым и капающим. Этого бы уже хватило. Но… Выйдя из автобуса, и отряхнувшись, и поправив прическу, и, естественно, удостоив наглого владельца черепахи презрительным взглядом, Наташа поглядела на мост, через который ей предстояло идти к дому, — поглядела, и все у нее помутилось, и ей захотелось немедленно помереть.
По мосту друг другу навстречу шли ее отец, Яков Ильич Шарапов, и Мария Степановна Ситникова. Мария Степановна — в красивом малиновом платье, на плечах у нее черная шаль с пунцовыми розами, в ушах серьги с зелеными камушками. В одной руке она несла чайник, в другой — банку с вареньем. Яков Ильич — в выходном заграничном костюме, в белой рубашке нейлоновой с галстуком.
«А ведь сегодня не день выборов в поселковый Совет, и не Первое мая, и не праздник Октябрьской революции…» — отметила про себя Наташа.
На одном конце моста Наташа разглядела ненавистного ей бродягу — кота Василия, развалившегося на теплых досках в беспечной позе. Разглядев все это, Наташа услышала:
— Что вы, Мария Степановна?
— Нет, нет. Вы немедленно должны выпить чаю с малиной.
— Вы такая красивая…
— Ах! Просто переоделась в сухое.
Кот Василий на своем конце моста развалился еще вольготнее и заорал:
— Ненавижу сметану!
Кошка Матрена заплакала. А Наташа прижала ладони к щекам, уронив дорожную сумку, и прошептала:
— Измена…
Маму свою Наташа не помнила. Она всегда помнила себя с отцом. Помнила, как они, вернувшись с Дальнего Востока на родину, поселились в домике над рекой, где и поныне проживает ее отец. В детстве она очень любила отца. Любила помогать ему по хозяйству. Но еще больше любила слышать, когда люди говорили: «Вот какая у Якова Ильича дочка — хозяйка». Повзрослев, она научилась понимать отца как некое принадлежащее только ей беспрекословное и бессловесное существо, вроде куклы Петрушки, у которого только и есть, что улыбка. Вскоре она поняла, что Петрушка и малому рад и улыбка его неизбывна, привыкла к этому мнению и перестала об отце заботиться. Он, наверно, и не заметил. А в народе по-прежнему говорили, какая у Якова Ильича дочка, все чаще и чаще употребляя для определения слово «красивая».
В детстве любила Наташа смотреть с моста в воду. И сейчас стала она на мосту, облокотившись о перила. А вода текла. И наплывали слезы на глаза студентки Наташи. Осторожно, как отличница высушивает в тетради малую кляксу промокашкой, Наташа прижимала к своим глазам душистый платочек.
С детства, будучи единственной дочерью и, как говорят, способным ребенком, Наташа жила по закону — третий лишний, применяя его достаточно широко, вследствие чего не желала быть даже второй — только первой.
Мальчишки под перилами рыбу ловили. Мост плыл над рекой Бдёхой величаво, как древний фрегат. Но не было моря. Не было океана. И доски фрегата скрипели не от штормов, а от проходящих за Наташиной спиной вонючих грузовиков.
На кухне Яков Ильич с Марией Степановной пили чай. Они сидели друг против друга, разглядывали узор на клеенке и говорили, смущаясь и чуть дыша.
— Все знают, что наши творог и сметана самые вкусные в области, — говорила Мария Степановна. — Пейте, Яков Ильич, малина выгоняет из организма сырость. Ну, прямо все знают. Детские учреждения, больницы, санатории просят у руководства именно нашу продукцию. А на комбинате всё смешивают и обезличивают…
— Да, — говорил Яков Ильич. — Неправильно это. Если наша автобаза находится в бездорожном районе, нам и запасных частей нужно больше давать, а нам дают из расчета на асфальтовые покрытия. Не хотите ли макароны по-флотски? Мы до чего дошли — машина из рейса возвращается, мы с нее деталь дефицитную свинчиваем и на другую машину ставим — так вот и ездим.
— Здравствуйте, — сказала Наташа сухо. Поправила прическу, глядя в зеркало над умывальником, чтобы показать свое безразличие к происходящему.
Яков Ильич и Мария Степановна вскочили из-за стола.
— Моя дочка Наташа, — радостно сказал Яков Ильич.
«Поглупел, — подумала Наташа. — Будто она не знает, кто я. Ишь вырядилась, как купчиха. И почему таких шалей в продаже нет?..»
