Мыслитель действует - Нёстлингер Кристине (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
Теперь Лилибет надо было идти налево, а Мартине направо.
– Проводить тебя? – спросила Мартина.
– Нет, не надо, я очень спешу...
И так как на светофоре вспыхнул как раз зеленый свет, Лилибет побежала на ту сторону улицы. Она была рада, что отделалась от Мартины. «До чего же она вредная, – думала Лилибет, – просто злая. Всегда что-нибудь плохое скажет о других». Но потом, уже подходя к своему дому, она сказала себе: «А может быть, Мартина не так уж неправа? Ведь Розвита Фрелих и правда чудная какая-то. Стоит при ней кому-нибудь сказать, что был в субботу в кино, как она тут же кричит, что и она была в кино. А если кто расскажет, что ко дню рождения ему обещали новый проигрыватель, так и она начинает всех уверять, что тоже получит в подарок новый проигрыватель. Вполне возможно, что она разыграла всю эту историю с кражей, разыграла только потому, что у кого-то пропали деньги».
Поравнявшись с воротами своего дома, Лилибет глубоко вздохнула. Из-за чего, решить трудно. Может, из-за тяжелых мыслей по поводу Розвиты, а может, оттого, что увидела стоящую в дверях маму с искаженным тревогой лицом. Мама с упреком глядела на часы.
4 ГЛАВА,
в которой, правдивости ради, в наш рассказ вставлены подлинные выдержки из дневника Мыслителя
Вот уже несколько лет, как Мыслитель вел дневник. Но для этого ему не были нужны переплетенные в бархат роскошные альбомы для стихов и сердечных тайн, которые запираются на замочки. Нет, Мыслитель записывал свои мысли в толстую тетрадь в клеточку. Держать их в тайне ему было незачем, потому что они отнюдь не были секретными.
Чтобы ознакомиться с ними, никакого допуска не требовалось. Совсем наоборот. Мыслитель исписывал эти клетчатые страницы одну за другой именно потому, что у него голова была полна мыслей, которые решительно никого не интересовали. Это были мысли о справедливости, мысли о смерти и вообще о том, что значит быть мертвым, мысли о наследственной склонности к скупости, мысли о жизни на других планетах, мысли о зле и добре, о политических партиях, о глупости, о беспричинном страхе, о хороших отметках в школе и вообще о жизни. Даже Туз пик и Сэр, хотя они и были его лучшими друзьями, не очень-то рвались обсуждать такого рода проблемы с Мыслителем. Максимум, на что они были способны, это терпеливо его выслушать, прикрывая при этом рот рукой, чтобы скрыть зевки. А маму Мыслитель и тем более не мог ввести в круг своих размышлений. Всякий раз, когда он пытался это сделать, она приходила в отчаяние.
– Даниэль! – восклицала она в испуге, как только Мыслитель пытался с ней поговорить о чем-нибудь таком. – Мальчик в твоем возрасте не должен думать о подобных вещах. Брось все эти мысли, пока не вырастешь! Наслаждайся юностью!
А когда Мыслитель пытался спорить с мамой, защищать свое право на любые мысли и объяснять ей, что запретить себе думать вообще невозможно и что даже по ночам мысли иногда не позволяют уснуть, мама Мыслителя сокрушенно качала головой и говорила:
– Бедняга ты, Даниэль! И я тебе не в силах помочь, потому что я – женщина.
Мама Мыслителя считала, что думать – это мужское занятие. Это ей в свое время так долго внушал ее отец, что она в конце концов поверила.
Мама Даниэля бесконечно жалела своего мальчика, потому что в доме не было больше мужчины и некому было помочь ему думать. Она часто ломала себе голову над тем, не следует ли ей снова выйти замуж, чтобы в семье появился человек, который хоть как-то разбирается в думанье. Время от времени к ним даже приходили в дом какие-то мужчины, и мать знакомила их с Даниэлем. Но ни один из этих мужчин Мыслителю не нравился. Он и не пытался делиться с ними своими мыслями. Когда такой мужчина приходил к ним в гости, Мыслитель удирал к себе в комнату и запускал проигрыватель, да так громко, что у нового знакомого едва не лопались барабанные перепонки. И мозги плавились. И пот струился по лицу.
По этой ли причине или по какой другой, сказать трудно, но гости этого рода никогда не появлялись второй раз и вообще больше не подавали о себе знать. Мама Мыслителя, во всяком случае, считала, что причина в этом.
Конечно, у Мыслителя был и отец. Отец, у которого, вероятнее всего, в голове тоже рождалось много мыслей. Впрочем, проверить это Мыслитель не мог, поскольку отец его после развода жил в Швейцарии. По решению суда отец получил право встречаться со своим сыном раз в неделю, а летом проводить с ним два месяца, но отец Мыслителя этим правом не пользовался. И так как в судебном решении ничего не сказано о том, что сын тоже имеет право видеть своего отца, они ни разу не виделись уже почти девять лет.
Мыслитель никогда не говорил о своем отце. А если кто-нибудь о нем спрашивал, то отвечал:
– У меня нет отца, и никогда не было.
Если же собеседник продолжал настаивать, утверждая, что какой-никакой отец все же должен был когда-то быть, Мыслитель говорил:
– Пусть так. Но мой умер, когда я был еще зародышем у мамы в животе.
Даже Сэру и Тузу пик он рассказал эту версию, хотя те прекрасно знали, что он врет. У них даже сохранилось со времен детского сада смутное воспоминание об отце Мыслителя. Но они, по взаимному уговору, никогда не уличали Мыслителя во лжи.
– Раз он выдал своему старику свидетельство о смерти, – заявил как-то Туз пик, – значит, у него есть на то свои причины.
И Сэр полностью разделял эту точку зрения.
Даже в синих тетрадках дневника не было ни одной мысли, относящейся к отцу Мыслителя. Впрочем, другие отцы там тоже не упоминались. В них вообще никогда не было речи о том, что изо дня в день происходило с Мыслителем или вокруг него. Все это он считал слишком скучным и не заслуживающим упоминания в дневнике.
Так обстояло дело до 7-го ноября. Еще 6-го ноября Мыслитель исписал целых три страницы убористым почерком, рассуждая о том, что врожденной глупости быть не может, что ни один ребенок не обречен с рождения на двойки в аттестате. Но вот уже 7-го ноября на первой странице новой общей синей тетрадки можно было прочесть:
7 н о я б р я.
Постепенно дело принимает все худший оборот. Теперь пропала ни больше ни меньше как цепочка Ивана. Золотая цепочка с золотым подвеском. Перед уроком физкультуры он ее снял, потому что учитель не разрешает заниматься с цепочкой на шее. Иван положил ее в задний левый карман джинсов, в этом нет сомнения, я это видел собственными глазами. Я стоял рядом с ним. Потом мы вошли в зал.
Правда, после урока началась общая свалка, потому что Купер Томас полез к Тузу пик. Правда и то, что во время этой возни опрокинули вешалку, и многие брюки и рубашки оказались на полу. Но не джинсы Ивана. Это я знаю точно. Я терпеть не могу участвовать в такого рода потасовках, они мне противны, я к ним и близко не подхожу. И на этот раз я тут же метнулся в дальний угол раздевалки. Так вот, джинсы Ивана преспокойно лежали в том углу. Их никто на пол не кидал. И вообще к ним никто не прикасался.
Когда физкультурник Твин Хубер засвистел в свисток и возня прекратилась, Иван подошел к своим вещам и переоделся. Когда же он полез в карман за цепочкой, ее там не оказалось.
Итак, кража произошла до драки. А это значит, во время урока или даже перед уроком! А если об этом как следует поразмыслить, то это может еще много чего значить, но я не хочу об этом думать. Такого рода мысли не доставляют мне никакого удовольствия. Честно, не доставляют.
Все в классе у нас ломают себе голову над тем, кто же все-таки крадет. Ребята распсиховались, каждый подозревает каждого. И в первую очередь, конечно, того, кого больше всего не любит. Например, Сюзи Кратохвил подозревает Бергера Ферди, а Туз пик Купера Томаса. А Сэр утверждает, что крадет кто-то из 3-го «А», потому что мы занимаемся физкультурой вместе с мальчишками из 3-го «А». Но ведь в их классе пока еще ничего не пропало!
